Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная
Котонеръ былъ искренно пораженъ, услыхавъ о томъ, что Реновалесъ придаетъ теперь огромное значеніе этому непрошенному отличію, надъ которымъ всегда смѣялся прежде.
– Это были юношескія шутки, – важно отвѣтилъ маэстро. – Нельзя всегда реагировать на жизнь смѣхомъ. Надо быть серьезнымъ, Пепе; мы старимся, и нельзя всегда смѣяться надъ вещами, которыя очень почтенны по существу.
Кромѣ того, онъ обвинялъ себя въ некорректности. Достопочтенные академики, которыхъ онъ не разъ сравнивалъ со всевозможными животными, должны были удивляться, что онъ столько лѣтъ не занимаетъ отведеннаго ему мѣста. Надо заявить о своемъ желаніи вступить въ ряды активныхъ членовъ. По порученію Реновалеса Котонеръ забѣгалъ, подготовляя торжественное вступленіе друга и заботясь рѣшительно обо всемъ – отъ сообщенія вѣсти важнымъ господамъ для назначенія ими торжественнаго дня до подготовленія рѣчи новаго академика. Реновалесъ со страхомъ узналъ, что ему придется произнести вступительную рѣчь… Работа кистью и небрежное образованіе сдѣлали то, что онъ съ трудомъ могъ браться за перо и даже въ письмахъ къ графинѣ предпочиталъ изображать свою страстную любовь изящными картинками, а не буквами!..
Старый неудачникъ вывелъ его изъ затрудненія. Онъ хорошо зналъ родной Мадридъ. Тайны закулисной жизни столицы, скрывающіяся за газетными столбцами, были прекрасно извѣстны ему. Рѣчь Реновалеса должна была выйти не хуже другихъ.
И съ этою цѣлью Котонеръ привелъ однажды въ мастерскую своего друга нѣкоего Исидро Малтрана, маленькаго, уродливаго человѣка съ огромною головою и дерзкимъ апломбомъ въ манерахъ, что произвело сперва на Реновалеса отталкивающее впечатлѣніе. Онъ былъ одѣтъ недурно, но петлицы были грязны отъ пепла, и воротникъ пальто засыпанъ перхотью. Художникъ замѣтилъ, что отъ него пахло виномъ. Въ началѣ разговора Малтрана называлъ Реновалеса напыщенно маэстро, но послѣ нѣсколькихъ фразъ сталъ уже обращатеся къ нему по фамиліи съ самою невѣротною безцеремонностью и ходить по мастерской, какъ по своей квартирѣ, не глядя на ея художественное убранство, точно онъ провелъ здѣсь всю жизнь.
Составленіе академической рѣчи не представляло для Малтрана никакихъ затрудненій. Это была его спеціальность. Пріемъ новыхъ членовъ въ Академію и работы для господъ депутатовъ доставляли ему крупные доходы. Онъ понималъ, что маэстро нуждается въ его услугахъ. Это вполнѣ естественно! He можетъ-же художникъ составлять рѣчи!
Реновалесъ почувствовалъ симпатію къ Малтрана, несмотря на его нахальныя манеры, и гордо выпрямился съ сознаніемъ собственнаго достоинства. Конечно, если-бы надо было написать картину для предстоящаго торжества, то это было-бы по его части, но рѣчь!..
– Такъ по рукамъ. Вы получите свою рѣчь, – сказалъ Малтрана. – Это дѣло нетрудное, я знаю рецептъ. Мы поговоримъ о здравыхъ традиціяхъ, выскажемъ свое возмущеніе нѣкоторыми смѣлыми порывами неопытной молодежи, бывшими очень ко двору двадцать лѣтъ тому назадъ, когда вы начинали карьеру, но совершенно неумѣстными теперь… Вѣдь, слѣдуетъ лягнуть слегка модернизмъ, не правда-ли?
Реновалесъ улыбнулся. Онъ былъ очарованъ легкимъ тономъ, какимъ молодой человѣкъ говорилъ о его будущемъ произведеніи, и сдѣлалъ одобрительный жестъ рукою. Такъ, такъ… конечно… Въ мѣру пустить критику хорошо.
– Такъ планъ выработанъ, Реновалесъ: льстить старикамъ и не ссориться съ молодежью. Вы – настоящій маэстро. Увидите, что останетесь довольны моей работою.
И спокойно, словно приказчикъ, онъ заговорилъ о гонорарѣ прежде, чѣмъ маэстро упомянулъ объ этомъ. Плата за рѣчь составляла двѣ тысячи реаловъ; онъ уже назначилъ ее во время переговоровъ съ Котонеромъ. Это былъ невысокій тарифь, который онъ примѣнялъ только къ такимъ выдающимся и уважаемымъ людямъ, какъ маэстро.
– Надо жить, Реновалесъ. У меня есть сынъ.
Голосъ его зазвучалъ серьезно при этихъ словахъ, и на безобразномъ и циничномъ лицѣ появилось благородное выраженіе заботливой, отеческой любви.
– Я дѣлаю для сына, что могу, дорогой маэстро. Если понадобится, я пойду воровать. Это единственное дорогое мнѣ существо на свѣтѣ. Мать умерла отъ голода въ больницѣ. Я мечталъ сдѣлаться чѣмъ-нибудь, но малышъ не позволяетъ думать о глупостяхъ. Когда приходится выбирать между надеждою стать знаменитостью и возможностью поѣсть… то выбираешь послѣднее.
Но нѣжный, растроганный тонъ маленькаго человѣка скоро исчезъ, и Малтрана снова обратился въ дерзкаго торгаша, который проходитъ жизненный путь, закованный въ броню цинизма и подавленый горемъ, оцѣнивая каждый свой поступокъ на деньги. Они уговорились, что гонораръ онъ получитъ при сдачѣ рѣчи.
– А если вы напечатаете ее, какъ я надѣюсь, – сказалъ онъ, уходя: – то я прокорректирую ее безъ добавочной платы. Это только для васъ. Я – вашъ искренній поклонникъ.
Реновалесъ провелъ нѣсколько недѣль въ приготовленіяхъ къ торжеству, какъ будто оно было величайшимъ событіемъ въ его жизни. Графиня тоже принимала дѣятельное участіе въ приготовленіяхъ и старалась обставить торжество пышно и элегантно, чтобы оно походило на вступленіе новыхъ членовъ во Французскую Академію, не разъ описанное въ газетахъ и романахъ. Всѣ ея знакомые собирались присутствовать на немъ. Великій художникъ доженъ былъ прочитать свою рѣчь подъ сотнями любопытныхъ глазъ, среди шелеста вѣеровъ и сдержаннаго говора. Его огромный успѣхъ не могъ не возбуждать зависти у многихъ художниковъ, которые мечтали создать себѣ положеніе въ высшемъ обществѣ.
За нѣсколько дней до торжества Котонеръ передалъ другу свертокъ бумагъ. Это была копія рѣчи, переписанная великолѣпнымъ почеркомъ. Деньги были уже уплочены. Актерскій инстинктъ не позволялъ художнику ударить лицомъ въ грязь; цѣлый вечеръ шагалъ онъ по мастерскимъ, съ тетрадкою въ рукѣ, сопровождая громкое чтеніе энергичными жестами другой руки. Этотъ нахалъ Малтранита былъ способный малый! Художникъ былъ чуждъ всего, что не касалось живописи, и пришелъ въ восторгъ отъ этого литературнаго произведенія; оно состояло изъ ряда громкихъ восклицаній, къ которымъ примѣшивались знаменитыя имена – много именъ – изъ риторическихъ восторговъ и изъ историческихъ обобщеній, столь полныхъ и столь глубокихъ, что, казалось, человѣчество жило съ начала міра, думая только о рѣчи Реновалеса и регулируя свои поступки такимъ образомъ, чтобы онъ могъ уложить ихъ въ опредѣленныя рамки.
Художникъ чувствовалъ божественный подъемъ духа при краснорѣчивомъ повтореніи греческихъ именъ, изъ которыхъ многія нравились ему по звуку, несмотря на то, что онъ точно не зналъ, кому они принадлежали – великимъ скульпторамъ или поэтамъ-трагикамъ. Встрѣчаясь далѣе въ рѣчи съ Шекспиромъ и Данте, маэстро пріобрѣталъ нѣкоторый апломбъ. Объ этихъ онъ уже кое-что слыхалъ и зналъ, что они не занимались живописью, но должны были фигурировать въ каждой приличной рѣчи. А дойдя до того мѣста, гдѣ говорилось о современномъ искусствѣ, Реновалесъ почувствовалъ себя на твердой землѣ и улыбнулся съ видомъ превосходства. Малтранита немного понималъ въ этой области и разсуждалъ поверхностно, какъ профанъ. Но писалъ онъ все-таки хорошо, очень хорошо; самъ Реновалесъ не написалъ бы лучше… И онъ изучилъ свою рѣчь такъ основательно, что запомнилъ многое даже наизусть, упражняясь въ произношеніи наиболѣе трудныхъ именъ и спрашивая совѣтовъ у друзей, лучше образованныхъ, чѣмъ онъ.
– Я хочу отличиться, – говорилъ онъ простодушно. – Хотя я только художникъ, но не желаю, чтобы надо мною смѣялись.
Въ тсржественный день онъ позавтракалъ много раньше полудня. Предстоящая церемонія, которой онъ никогда въ жизни не видалъ, волновала его, и онъ почти не прикасался къ ѣдѣ. Къ возбужденію присоединилось еще непріятное чувство, которое появлялось у него каждый разъ, какъ надо было позаботиться о своемъ туалетѣ.
Въ теченіе долгихъ лѣтъ брачной жизни Реновалесъ привыкъ жить беззаботно, не занимаясь мелочами обыденной жизни. Когда приходилось одѣваться по парадному, руки жены или дочери быстро и легко помогали ему привести свою внѣшность въ порядокъ. Даже въ періодъ наибольшей вражды, когда они съ Хосефиной почти не разговаривали, Реновалеса окружалъ полнѣйшій порядокъ, поддерживаемый женою – прекрасною хозяйкою, которая избавляла его отъ всѣхъ домашнихъ заботъ.
Котонера не было въ Мадридѣ; лакей ушелъ къ графинѣ отнести нѣсколько пригласительныхъ билетовъ, потребованныхъ ею чуть не въ послѣднюю минуту для знакомыхъ. Реновалесъ рѣшилъ одѣться самъ. Зять и дочь должны были пріѣхать за нимъ въ два часа. Лопесъ де-Соса взялся отвезти тестя въ Академію на своемъ моторѣ, желая, очевидно, чтобы на него упалъ слабый лучъ яркой, офиціальной славы, которая должна была залить тестя.
