Ella James - Genzel_
Я мчусь к нему, пытаясь обойти осколки зеркал. Но чувствую, как они ранят мои ступни. Я протягиваю к нему руки:
— Люк. Ох, Люк. Что произошло? Пожалуйста, поговори со мной. Мне так жаль, что мы приехали сюда. Мне так жаль. Так жаль, — присев перед ним, беру его лицо в свои ладони. Мне становится еще страшнее, когда чувствую, как сильно намокли его волосы, и насколько тяжело... насколько безвольна его голова в моих руках.
— Люк, пожалуйста, посмотри на меня.
Кажется, что комната вибрирует вокруг меня, когда его взгляд перемещается с груды стекла. Как только его взгляд встречает мой, его глаза расширяются, и он начинает глубоко, громко и очень странно дышать.
В одну секунду, он лежит скрученный около умывальника. В следующую встает, переступает через стекло и направляется к душевой со стеклянными дверцами. Я несусь к нему, хватаю полотенце с крючка и бросаю на пол. Я прохожу по нему, открываю дверцу душевой и нахожу его в углу, он закрыл руками голову и буквально хватает ртом воздух.
Черт, он учащенно дышит.
Подойдя к нему, опускаюсь на корточки и беру в ладони его щеки и накрываю его рот своим. Я крепко держу его голову, заставляя смотреть мне в глаза.
— Я здесь. Я здесь с тобой. Я здесь. Леа здесь, — его затуманенный взгляд цепляется за мой, и я отчаянно повторяю: — Леа здесь, малыш. Леа здесь.
Его напряженное и оцепеневшее тело вновь начинает дрожать, а дыхание срывается. Я прижимаю свои губы к его холодным. Когда он открывает рот, я открываю свой, чтобы он мог высосать воздух из моих легких. Его дыхание приходит в норму, а дрожь, кажется, усиливается. Я хватаюсь за его предплечье, поднимаюсь на ноги и включаю душ, устанавливая душевую головку так, чтобы вода попадала прямиком на нас и включаю горячую воду, надеясь, что это сможет успокоить его дрожь.
В моем потрясенном мозгу простреливает осознание того, что мы находимся в ванной, вероятно... произошло что-то ужасное... мы не должны были приезжать.
Его опухшие руки болтаются между коленей, и из них течет кровь. Крови больше, чем должно быть, я сглатываю комок в горле, понимая, что в обеих руках застряло стекло.
Я начинаю всхлипывать, пытаясь разглядеть, где застряло стекло. Задаваясь вопросом, он находится в шоковом состояние или что-то не так.
— Я не знаю, что делать. Не хочу сделать тебе больно. Думаю, тебе нужен доктор, — плачу я. — О боже, — я хочу взять его за руку, но боюсь прикасаться к его рукам. Я хватаю его за голову и прижимаю ее к своей груди. От его дрожи трясет и меня.
— Мне очень жаль, что я сказал ей, прости меня, — задыхаясь, произносит он.
«Мне очень жаль, что я сказал ей...»
По мне ползут мурашки.
— Гензель, это комната Матери? Ее гардеробная?
Его огромные глаза смотрят прямо в мои, и он поднимает руки вверх.
— Вытащи стекло. Вытащи его.
— Тебе больно? Ну конечно больно!
— Вытащи, пожалуйста. Пожалуйста!
— Хорошо! Держись! — я вылетаю из душа, обратно в этот дурдом. Я не могу отличить одну часть комнаты от другой — всюду валяются осколки зеркал. Начинаю открывать шкафчики, и через секунду вновь слышу ужасные звуки его рваных вдохов. Я открываю дверцу за дверцей, и наконец-то нахожу красную пластмассовую коробку, вытаскиваю ее и мчусь по комнате, не волнуясь о своих стопах, которые все изранены, когда возвращаюсь к нему. Его дикий взгляд впивается в меня.
— Алкоголь, — выдыхает он. — Шкаф. — Он кивает, и я бросаюсь обратно к тому шкафу, где нашла аптечку. Он прав. Здесь стоит бутылка водки, на обратном пути я чуть не падаю.
Я открываю бутылку и подношу к его губам, проливаю содержимое бутылки на нас обоих, когда пытаюсь влить ее ему в рот. Он сглатывает и ахает.
— Сядь, — он забивается обратно в угол, а я лью водку на руки — как показывали в старых фильмах о Диком Западе.
Открыв аптечку, нахожу несколько бинтов. Нет пинцета или чего-то подобного, поэтому просто беру его правую руку и кладу себе на колени, всхлипывая глядя ему в глаза.
— Я не знаю, как вытащить это. Не знаю.
— Вытащи, — выдыхает он, — Мне больно.
Эти слова — все, что мне нужно, чтобы начать вытаскивать осколки из его руки. Один, два, три, четыре... падая, они клацают по плитке, а кровь льется еще сильнее. Он стонет, пока я вытаскиваю дюжину жутких, мерцающих кусочков зеркал. Стискиваю зубы, чтобы удержать тошноту, которая подкатывает к горлу.
— Я не могу вытащить их все, — реву я.
Он закрывает глаза и отодвигает руку, над которой я работала. Другую руку он вытягивает к углу душевой кабинки и говорит с закрытыми глазами:
— Еще водки.
Я подношу бутылку к его губам, переживая из-за того, как сильно кровоточит правая рука, лежа у него на коленях, беспокоясь из-за того, что, черт побери, произошло здесь. Он подносит правую руку ко рту, взгляд находит мой.
— Ты можешь уйти. Можешь же? Оставь меня здесь, — выдыхает он.
— Ни за что. Нет. Пойдем со мной, — я хватаюсь за его плечо. — Нам нужно уехать отсюда. Я люблю тебя, Люк. Я никогда не брошу тебя. Просто поднимайся и пойдем со мной.
Он вновь начинает бесконтрольно дрожать и вытягивает трясущуюся левую руку.
— Не говори этого,— шипит он. — Делай, как я сказал.
Оставив его в душе, беру полотенце, возвращаюсь и вижу, что он сгорбился и весь дрожит, возможно, от рыданий. Не могу точно сказать. Я выключаю воду.
— Давай-ка, все хорошо. Пошли в машину.
Я поднимаю его и веду по усыпанному стеклом полу, обратно в комнату, где мы... где...
Пока мы идем по бледно-зеленому коридору, оба обнаженные, он часто и неравномерно дышит. Я думаю о том, чтобы голой и сесть за руль, а на кухне думаю... телефон... позвонить... 9-1-1.
На кухне он опускается на колени и держится за мои бедра.
Он хватается одной рукой за волосы и, дергая, каждый раз стонет:
— Больно.
— Я понимаю. Понимаю, что больно. Мне очень жаль, Лукас. Так жаль, — я оборачиваю одну руку вокруг него и поддерживаю. Кажется, он съеживается от прикосновений.
Я осматриваю комнату, но не вижу телефона. Он протягивает ко мне руку, показывая осколки, застрявшие там, с руки капает кровь. Я замечаю старые шрамы.
Я смотрю обратно в коридор, я оставила телефон в комнате.
— Жди здесь. Мне надо взять ключи. Жди здесь, хорошо? — я запихиваю бутылку водки ему в руки и начинаю отстраняться, чтобы пойти за ключами.
— Больно, — стонет он. — Больно очень.
— Мне так жаль. Так жаль, — плачу я. — Я не хочу уходить. Я не знаю, что делать.
— Извини. Извини.
— Не за что извиняться. Я сейчас вернусь, — и убегаю. Хватаю ключи, одежду и мчусь обратно.
Я возвращаюсь и вижу, что он сидит, опустив голову. Из его рта вылетают слова — так тихо и яростно:
— Мне так жаль, Шелли. Прости. Прости. Прости, — рыдает он. — Я сказал ей. Я сказал ей. — Вытянув одну кровоточащую руку, он засыпает или теряет сознание. Его глаза закатываются. — Леа? Леа, — шипит он.
— Я здесь. Не отключайся. Вставай, — я поднимаю его, и он хватается за меня. — Нам надо идти.
— Я рассказал ей, — говорит он, когда мы проходим по коридору. — Я рассказал ей о тебе. Я рассказал Матери... о тебе. Я разрушил твою жизнь.
Мы выходим из парадных дверей и спускаемся вниз по лестнице. На улице так холодно, мы идем к машине, и я усаживаю его на пассажирское кресло.
Он зевает, когда я закрываю его дверцу. К тому моменту, как обхожу машину, он отключается.
***
Лукас
Очень сильно болят руки.
Леа за рулем. Странно.
Думаю, я дрожу. Зубы стучат, потому что мне больно.
— Люк? Эй... ты в порядке?
Машина двигается к розовому небу, меж гор.
— Куда мы едем? — шепчу я.
— Мы едем в больницу. Моя сестра Лана встретит нас там. Она психиатр и психоаналитик, она убедится, что мы...
— Никаких больниц, — я смотрю на свои запястья, а затем на кровь на коленях. Я чувствую дикую жажду и замечаю бутылку с водой между нами, но не уверен, что мои руки нормально работают. Я не могу схватить ее. Мне так стыдно.
Я все еще дрожу.
Я облизываю губы и пытаюсь сфокусировать свой затуманенный разум на Леа.
— Я не могу поехать туда. Не могу. Прости. Я не могу попасть в больницу.
— Почему не можешь, Люк? — мы едем и поворачиваем на серпантинной дороге. — Что произошло с тобой в больнице?
Я наклоняю голову. Руки дико болят. Не могу перестать дрожать. Чувствую, что в руках остались осколки. Я едва слышно стону и пытаюсь оставаться тихим.
Поворачиваем и поворачиваем. Мы едем вниз.
И затем нет. Мы вообще не двигаемся. Я разлепляю глаза и вижу, что мы на каменном выступе.
— Люк, пожалуйста, поговори со мной. Я так беспокоюсь о тебе, и не знаю что делать. — Она начинает плакать.
— Пожалуйста, не надо. Не плачь. Прости, — я протягиваю к ней руку, но она отодвигает ее.
— Не двигайся, хорошо. Не двигайся, малыш, пожалуйста, — всхлипывает она, выезжая на дорогу. — Просто держись. Я отвезу тебя куда-нибудь в хорошее место. Туда, где тебе помогут. Я пойду с тобой. Я никому не позволю плохо с тобой обращаться. Прости что плачу.