Руслан Мельников - Тевтонский крест
Плаха, что ли? Да нет, больше похоже на… Неужто гильотина? Ну конечно! Веревки скручены не абы как: привязанный к ним топор рухнет точно на деревянную колоду, а каменная гроздь, навешанная для тяжести, придаст удару достаточную силу, чтобы отделить голову от тела. Наивные французы, гордящиеся изобретением своей великой революции. Знали бы они…
С дюжину осужденных лежали лицом вниз на голой земле. Все без оружия и доспехов. Но по одеждам можно различить их прежний статус. Большая часть – нукеры какого‑то князя‑нойона. Сам князек, похоже, валяется тут же. Простых лучников карачу было лишь двое. Один трясся мелкой дрожью. Остальные осужденные ждали исполнения приговора с завидным достоинством.
Веревки, как заметил Бурцев, опутывали только руки простолюдинов. Наверное, вязать знать без особой нужды здесь не принято. А сейчас таковой необходимости нет. Вырваться из огненного кольца, ощетинившегося кривыми саблями, просто невозможно. Да никто и не пытался.
Барабаны смолкли. Народу собралось достаточно, чтобы начинать…
На освещенное факелами пространство вступил хан Кхайду в окружении телохранителей. Среди ханской свиты затесался и китаец Сыма Цзян. Движения его были суетливыми, взгляд – бегающий. Казалось, китайцу предстояла неприятная работа, которой он хотел бы избежать, но не мог.
– А этот‑то чего сюда влез? – шепотом спросил Бурцев.
– Сам не понимаю, – пожал плечами Дмитрий. – Раньше он только огненные да громовые шары делал Кхайду‑хану.
– Не только, – раздался рядом тихий голос. Бурангул! Сотник говорил по‑татарски, глядя не на своих собеседников, а в огненный круг:
– Мудрец из Китая Сыма Цзян будет казнить простолюдинов так, как это делается на его родине. По приказу Кхайду‑хана карачу должны погибнуть позорной смертью – их жизнь отнимет не рука палача, а сброшенный сверху топор.
Со смертниками в бедных одеждах не церемонились. Кхайду‑хан отдал приказ – и двое воинов из его свиты уложили дрожавшего всем телом лучника в деревянный шатрообразный каркас. Горлом на бревно, шеей под отточенное лезвие.
Желтолицый китаец подошел к перекрещенным жердям. Чтобы обрушить вниз смертоносную секиру, ему нужно лишь дернуть хитрый веревочный узел.
Ни торжественного зачитывания приговора, ни последнего слова приговоренных. Европейская напыщенность, связанная с насильственным умерщвлением человека, у азиатов не практиковалась. Все происходило проще, быстрее, а потому, вполне возможно, легче для осужденных.
В могильной тишине раздался стук металла и камня о дерево. Китайская гильотина сработала безукоризненно. Обезглавленное тело осужденного забилось в конвульсиях, кровяной фонтан окатил плаху и землю, отрубленная голова выкатилась между жердями.
Голова смотрела осмысленным еще и полным ужаса взглядом, губы казненного подергивались. Бурцев вздрогнул. Знакомое лицо? Или показалось?
Два воина оттащили труп. Еще двое помогли Сыма Цзяну поднять тяжелое лезвие и удерживали его на весу, пока китаец заново вязал узел. Сверху, с топора и камней в сетке, обильно капало.
Второй карачу лег под кровавую капель сам.
Еще одно знакомое лицо? Да! Один из лучников, с которыми отряд Освальда схлестнулся под стенами Вроцлава.
Легкое движение руки желтолицего палача. Нож гильотины рухнул вниз. Лучник, спасшийся от мечей польских партизан, погиб под топором в собственном лагере. Ну и нравы!
Теперь Бурцев узнавал знатных нукеров. Ошибки быть не могло: именно с ними бились краковские дружинники и воины добжиньского рыцаря возле осадного тына на «батарее» метательных машин. А князек… Это же тот самый нойон, с которого Бурцев собственноручно сорвал серебряную пластину! Так неужели?.. Неожиданная догадка промелькнула в его голове.
– За что этих людей приговорили к смерти, Буран‑гул? – спросил Бурцев у татарского сотника.
– Ясно за что – за трусость в бою.
– В каком? В каком бою, Бурангул?
Юзбаши нахмурился:
– Под стенами Вроцлава они не смогли уберечь осадные орудия хана Кхайду. А их тысячник Шонхор к тому же потерял серебрянную пайзцу Кхайду‑хана – награду, которую должен был хранить как зеницу ока.
Бурцев сокрушенно покачал головой. Неприятно ощущать себя невольным виновником казни.
– Бой под Вроцлавом был давно. Почему же этих несчастных казнят только сейчас?
– Несчастных?! – Бурангул сдвинул брови еще сильнее. – Из‑за них мы потеряли осадные орудия и огненный припас. Конечно, Кхайду‑хан мог казнить их сразу – прямо в Вроцлаве, но он поступил мудрее. Грядет великая битва, Вацалав. Скоро мы встретимся с войсками силезского князя Генриха и тевтонского магистра Конрада в решающем сражении. Так что сейчас от этой казни будет больше пользы. Тот, кто увидит сегодня позорную смерть в юрте смерти, укрепится духом перед предстоящей сечей. Ибо никому не захочется разделить участь недостойного Шонхора и его трусов.
Недостойного Шонхора и его трусов? Но Бурцев‑то хорошо помнил, как отчаянно дрались сегодняшние смертники с отрядом Освальда. Если это трусость, что же тогда в понимании Кхайду храбрость?!
Бурцев снова взглянул на диковинную гильотину. Кто ляжет под нее следующим?
А вот никто! Плаху с двумя глубокими зарубками оттащили в сторону. «Ассистенты» китайца отвязали окровавленный топор, высыпали из сетки камни и принялись разбирать «юрту смерти». Сам же Сыма Цзян, чьи длинные одежды покрылись кровяной сыпью, спешно удалился. Значит, миссия китайца выполнена и дальнейших казней не последует? Похоже на то. В татаро‑монгольском войске, как и везде в мире, элита имеет большее право на снисхождение, нежели рядовые члены сообщества. Ну и ладно. Наблюдать за дальнейшей процедурой обезглавливания все равно не хотелось. Одно дело зарубить противника в бою и совсем другое – жестокая казнь.
Глава 52
– Куда это вы оба?! Еще не все! – Бурангул задержал русичей Вацалава и Дмитрия. – Стойте на месте. Иначе вас сочтут сочувствующими осужденным и тоже вытащат в круг позора.
– Как так – не все? – удивился Дмитрий. – Плаху вон разобрали, топор унесли, катаец ваш тоже ушел.
– Ни топор, ни Сыма Цзян больше не нужны, – объяснил сотник. – Знатным воинам за былые заслуги оказана великая милость. Опытный палач умертвит их без пролития крови. Каждому известно: отрубленная голова и кровь, окропившая позорное место, обрекают душу казненного на вечные скитания и лишают ее возможности возродиться к новой, более достойной жизни. Человеку, которому с позором отсекли голову, закрыт путь в подземное царство мертвых Эрлик‑хана. Демоны, элчи и эрлики, не впустят его туда для посмертного упокоения.
– Так что же с ними сделают, со знатными воинами? – недоумевал Бурцев. – Сожгут заживо, что ли?
После гильотинирования он бы ничуть не удивился, увидев в татаро‑монгольском стане костры а‑ля святая инквизиция.
– Им переломят хребет.
Ничего себе, «великая милость»!
– Прошу слова, непобедимый хан! – возглас отчаяния вдруг прорезал тишину. Донесся он из освещенного факелами круга. На закричавшего нукера с немым укором и презрением посмотрели даже лежавшие рядом товарищи по несчастью.
Кхайду поморщился, но все же процедил сквозь зубы:
– Говори. Если тебе есть что сказать.
– Я прошу не за свою никчемную жизнь, непобедимый хан, – смертник кое‑как совладал со своим голосом и старался по возможности сохранять достоинство, – а за своего господина тысячника Шонхора. Он никогда не слыл трусом. А под Вроцлавом мой господин отправил на штурм своих воинов, почти не оставив при себе охраны. И именно в этот момент его хотели пленить. Если бы мы не отступили за осадный частокол…
– И для тебя, и для твоего господина было бы лучше, если бы вы этого не сделали, а просто отбили атаку, как и подобает воинам народа великого Темучина, – сурово произнес Кхайду. – В том бою даже старый мудрец из Китая повел себя достойнее, чем вы. А ведь он ученый муж и вовсе не обязан ввязываться в сражения.
– Непобедимый хан! У нас не было иного выхода! Лесные разбойники пробились к моему господину. Один из них, которого я почему‑то вижу сейчас здесь, сорвал с его груди неприкосновенную пайзцу.
– Если твой господин позволил сделать это, значит, пайзца была дарована недостойному. Все.
Хан взмахнул рукой. Из‑за его спины выступил крепкий хмуролицый воин с длинной тяжелой дубиной в руках. Воевать с такой оглоблей несподручно, биться в палочном бою Божьего суда – тоже. Но вот…
– Палач, – прошептал Бурангул. Дмитрий тихонько присвистнул:
– Так он что же, этим самым ослопом хребты ломать будет?
Ему не ответили. И так все было ясно.
– Непобедимый хан! – еще раз воззвал нукер без особой, впрочем, надежды. – Я прошу по…
– Замолчи! – Разъяренный рык пронесся над освещенным кругом. Нет, это не хан потерял терпение. На своего подчиненного орал сам тысячник Шонхор. – Перестань позорить себя и меня, сын пса, и прими смерть достойно.
