Леонид Филиппов - Что-то вроде любви
В противоборстве человека и Стихии у автора "Медного вадника", как известно, человек полностью вытесняется - как инородное поэзии тело. Вполне аналогично и в аллегориях Пелевина - той из ипостасей, которая тяготеет к материальному миру, нет места в окончательном раскладе концовки. Так что выбора у героя (точнее - у действующего лица) фактически нет: или найти вариант бегства, или исчезнуть вместе с иллюзорным миром и быть похороненным тут же - ради Бога. Спрашивается: сочувствует ли Пелевин Шестипалому и прочим идущим ощупью среди липкой грязи вещного мира? Еще бы! Если он себя, свою человеческую мечту и мелкость переехал и обезвредил в этих героях! о, сострадая, он беспощаден. Как и всякий художник, когда дело касается искусства, он жесток к человеку. А не путайся! Отвали.
"-:И вот когда я думаю, что он тоже умер: И что вместе с ним умерло
то, что заставляло его так поступить:
- Да, - улыбаясь, сказал Затворник, - это действительно очень печально."
Дистанция, позиция видящего лишь фигурку на экране монитора, позволяет Пелевину следить за ней с зоркостью, невозможной, немыслимой для автора, отождествляющего себя с человеком, трезво взвешивая все pro и contra и создавая в общем нелестный и неутешительный портрет. И, тем самым, вызывая на себя обвинения в холодном бездушии и мизантропии. Что ж, старая сказка: "Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках - следствие чувства превосходства, быть может мнимого." ( Тем, кто давно не перечитывал Терца, напоминаю: "он" скорей всего здесь - автор.) Остался шаг в этом направлении, и мы приходим к еще одной общей особенности данного типа художников. Речь идет о постепенном искоренении "умственных" попыток писать хорошо - в любом техническом смысле этого слова. Ибо, если от ума, то - не литература. А если оттуда - правь, не правь - как надо все равно не получится. И это - тоже от гордыни, от взгляда извне. Парадокс, но именно присутствие, невымарываение несерьезных, балаганных (да еще порой и спустя рукава отредактированных) кусков - наряду с добротно отделанными эпизодами - именно это и есть доказательство истинного дара. В точности как и у Пушкина: автор никаким образом не стремится доказать кому бы то ни было свой "уровень". Он уверен в себе и так:
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Быть может, на беду мою,
Красавиц новых поколенье,
Журналов вняв молящий глас,
К грамматике приучит нас;
о я :какое дело мне?
Я буду верен старине.
И это, хотя бы интуитивно, хотя бы отчасти чувствуют критики - и раздражаются. Еще бы - ведь если бы он писал только плохо - все было бы просто и ясно. Они б его мазнули грязью - мимоходом - и забыли. о тут-то!.. Тут явственно виден и талант. А значит - и пренебрежение к их - их! мнению. Как? Выходит, они - не в счет?! А точнее - нужны лишь на случай работы с бездарностями - не выше уровня сандалии - а одаренный - он сам по себе. Это уже не просто уменьшение аудитории у литературной критики, каковое и само по себе - по точному злому замечанию атальи Ивановой - уже породило новый критический жанр - ворчалки. Это куда как хуже: не то что там какому-то массовому читателю стало не до критики. Тут, похоже, и писатель появился какой-то к ней равнодушный. е отрицающий или спорщик какойнибудь - с теми еще как-то можно было "работать". А именно что равнодушный. Пофигист.
Драматургическое выражение этой авторской гордыни особенно выпукло - в ситуациях самозванства, хлестаковщины. В "Затворнике и Шестипалом" это эпизоды с обожествлением заглавной парочки в последнем их социуме. Здесь, как нигде, искрометный, не ведающий запретов пелевинский юмор дает себя знать . е представляю человека, способного удержаться от хохота при чтении "боговдохновенных" монологов Затворника. Вот это вот "Ей, господи" - не просто очень смешно. В этом - вся злость истинной сатиры, сатиры наивысшего сорта - ибо вызвана она к жизни стремлением освободиться самому - от этого вот, высмеиваемого. В "Принце Госплана" такое место - диалог героя с охранником на седьмом уровне, принимающим его за скрытого учителя. Да мало ли еще примеров! Главное - очевидная параллель с точно подмеченными Терцем пушкинскими метаморфозами. Самозванцы!.. А кто такой и Пелевин, если не самозванец? Пророк, учитель?? Самозванный учитель. С каких это пор учителя работают в одиночку? Самозванцы - да, всегда. Сами , на собственный страх и риск назвались , и сами же знают, о чем никто не должен догадываться: что никакие они не Пророки, а это так, к слову пришлось. И если у Поэта Лжедимитрий, Пугачев и подаренные Гоголю Хлестаков и Чичиков, то у Сатирика - свои метаморфозы, но подобного же толка: "апостол" Затворник в сопровождении "говорящего с богами" Шестипалого, маевщинник и "шпион" Иван Померанцев, "революционный поэт" Петр Фанерный. о и - иначе - метаморфоза как излюбленный прием, способ наведения думающего ученика на параллели: животные, которые на самом деле не животные, все эти муравьи, бройлеры, попугаи. И даже любовь к:, которая , оказывается, вовсе и не к.., а именно что просто любовь. Та самая, которая, в сущности, возникает в одиночестве. И которая - что-то вроде любви:А как на такие заезженные темы говорить да еще и заставить взглянуть на них как-то по-новому, если не с помощью подмен-обманок-метаморфоз? Да и понятно это - для нашего человека, с нашим традиционно техническим образованием, вдруг подавшегося в затворники. Все люди - как люди, и вдруг - Пелевин. Кто позволил? Откуда взялся? Сам. Ха! Сам?! Попробуй-ка тут - если ты критик от литературы великой - не возмутись. Самозванец же! Люди , пробираясь хоть к подножию пирамиды, прилагают горы стараний, тогда как Самозванцу готовые к употреблению золотые яблоки сами падают к ногам. ("Всё за меня: и люди и судьба").
* * *
Стоит заговорить о метаморфозах в творчестве Пелевина, - и тут же приходится отвлечься от параллели с Поэтом и вспомнить о другом - тоже из пантеона великих - о Сатирике. Ведь, если у Александра Сергеевича все эти превращения и самозванства - глубинная суть, то у Михаила Евграфовича буквально способ работы: инструментарий и мастерская. Басня! Что может быть более надежного, проверенного и обжитого в русской традиции - на все те случаи, когда надо намекнуть. Едва ли еще в какой-нибудь культуре так прижился и стал своим этот древний философ-шутник - Эзоп. Еще бы - нигде и условий для подобного отождествления так долго и тщательно не создавали: сочетание тоталитаризма во всех мыслимых проявлениях с упорным культивированием интеллигенции: И так - два века. Удивительно еще , что их - эзопов наших - сравнительно мало в истории литературы. Только и всего, что каждый второй:
Итак, Салтыков-Щедрин. В поисках предельной лаконичности, возьмем гдето поближе к манере Синявского. Вот. Петр Вайль и Александр Генис, "Родная речь":
" Гиперболы Щедрина не нуждаются даже в контексте, не говоря уж о комментарии.
Естественно, что лучше всего это заметно в щедринских сказках. Они построены на постоянной игре условного мира с настоящим. Обильные конкретные реалии разрушают прямодушную аллегоричность текста. Эзопова словесность обзаводится своей, самостоятельной, независимой от цели автора жизнью.
Вот эта, казалось бы, неуместная точность подробностей придает сказкам Щедрина обаяние изящного юмора. Здесь его обычный сарказм соседствует с романтической иронией, возникающей на месте взорванного басенного жанра. :сатира, густо замешанная на философии. Обычно авторы такого рода произведений исследуют какой-нибудь грандиозный, но дурацкий проект. У Щедрина такой проект - история:Подробный комментарий, указывающий на соответствие между Глуповым и Российской империей, только затемняет главную мысль писателя. Щедрин высмеивает историю, а не российскую историю И все же он, сатирик, не мог отказаться от поисков решения. Сатира перевернутая утопия - вечно искушает ее автора заняться не своим делом; конструировать положительный идеал: Животные тут не только олицетворяют пороки и добродетели. "Зоопарк" Щедрина, все эти волки, пескари и зайцы, ведут и свою нормальную, не условную жизнь. е зря писатель штудировал Брэма. Причем, самое интересное в сказках, как всегда у Щедрина, происходит на стыке -реального и басенного плана.
Биологическая достоверность щедринских оборотней отражает их двойственность: они подчинены не только уродливым закона цивилизации, но и законам природы. Более того, общественные законы отражают естественные:
Сатира живет долго только тогда, когда позволяет себе забыть, что ее породило. "Веселый" Щедрин работал с вечным материалом - юмором, гротеском, фантастикой. Щедрин "серьезный" так и остался фельетонистом "Отечественных записок".
Сказать лучше, или сказать короче - о Пелевине, конечно - я бы не взялся. Проще цитировать. А уж читателю остается только заменить одно имя другим:
