Bill Browder - Red Notice (Russian Edition).
И вот в 1964 году в этой странной семье ученых с левыми взглядами родился я. За обеденным столом дома обычно обсуждали математические теоремы и то, куда катится мир по вине алчных бизнесменов. Мой старший брат Томас пошел по стопам отца и уже в пятнадцать лет учился в Чикагском университете. Он с отличием окончил университет по специальности физика, и в возрасте девятнадцати лет его тут же приняли в аспирантуру. Сегодня он один из ведущих в мире специалистов в области физики элементарных частиц.
Мои же интересы были бесконечно далеки от научных споров и теорий. Когда мне исполнилось двенадцать лет, родители объявили, что собираются в научную поездку на год, и предложили мне выбор: присоединиться к ним или провести год в школе-пансионе. Я выбрал второй вариант.
Чувствуя себя отчасти виноватой, мать позволила мне самостоятельно выбрать любую школу. Учебные дисциплины меня интересовали куда меньше, чем катание на лыжах, и я присмотрел небольшую школу Уайтмен, расположенную вблизи лыжной базы в местечке Стимбоут Спрингс в штате Колорадо.
Родители были настолько заняты в своем академическом мире, что не удосужились навести справки о моей будущей школе. Им не было известно, что эта общедоступная школа принимала немало трудных подростков, исключенных из других учебных заведений и имевших нелады с законом.
Со старшим братом Томом дома в южном Чикаго, около 1970 года. Я с гитарой (Архив семьи Браудеров)
Чтобы попасть в школу-пансион, мне пришлось пропустить восьмой класс и пойти сразу в девятый, так что по прибытии в школу Уайтмен я в свои тринадцать лет оказался меньше всех учеников в классе по возрасту и телосложению. Другие подростки, обратив внимание на щуплого паренька в обвисшем пиджаке, сразу учуяли потенциальную жертву. В первую же ночь в пансионе в мою комнату зашла группа ребят и принялась рыться в моих вещах в поисках наживы. Они расшвыривали мои вещи и забирали всё, что им понравилось. Я попытался протестовать, но они навалились на меня с воплями: «А вот щаc поиграем, крошка Билли! А вот щаc поиграем, крошка Билли!»
Этот кошмар продолжался каждую ночь в течение нескольких недель. Задолго до того, как в спальнях гасили свет, меня, избитого и униженного, бросало в дрожь при мысли о том, что еще они придумают в этот раз.
В начале октября ко мне на выходные приехала мать. Гордость не позволила мне сразу признаться ей в происходящем. Все было ужасно, но я убеждал себя, что выдюжу.
Но как только мы сели в машину, чтобы вместе поехать куда-нибудь пообедать, меня прорвало, и я разрыдался.
Мама встревожилась и спросила, что со мной.
«Ненавижу эту школу! — кричал я, глотая слезы. — Ненавижу!»
Я умолчал о побоях и издевательствах, хотя, наверное, она и так догадалась, потому что сказала: «Билли, если тебе здесь плохо, только скажи, и я заберу тебя с собой в Европу».
Я обдумывал мамины слова и не сразу дал ответ. Когда мы подъезжали к ресторану, я решил, что, несмотря на искус вернуться в родной дом к маме, перспектива унизительного отступления меня не радует.
Пока мы садились за столик и заказывали еду, я немного успокоился и чуть погодя сказал ей: «Знаешь, я, пожалуй, останусь. Я найду выход».
Выходные мы провели вместе, и в воскресенье вечером она подвезла меня к воротам школы. Попрощавшись, я пошел к себе и, проходя мимо спальни старшеклассников, услышал ехидный шепоток двух пацанов: «Били ли Билли? Били ли Билли?»
Я ускорил шаг, но парочка последовала за мной. Я был вне себя от ярости и унижения и, не дойдя нескольких шагов до своей комнаты, круто развернулся и набросился на того, что пониже. Я врезал ему прямо в нос. Он упал, а я упал на него, нанося удар за ударом, пока второй не схватил меня за плечи и не отшвырнул в сторону. Первый размазал кровь по лицу, и они вдвоем успели прилично потрепать меня, пока не подоспел заведующий интернатом и не прекратил драку.
Но с этого дня никто в школе Уайтмен больше не осмеливался тронуть меня.
Я провел там целый год и научился многому, чего не знал раньше: начал покуривать, незаметно убегал с территории школы под покровом ночи и проносил с собой спиртное. К концу года я отличился в стольких выходках, что меня исключили из школы. Вернувшись домой в Чикаго, я был уже совершенно другим человеком.
В моей семье было принято считать, что невыдающемуся человеку не найти места в жизни. Я же настолько сбился с пути, что родители не знали, что со мной делать. В надежде вправить мне мозги они водили меня по врачам и психиатрам, но чем настойчивее они старались, тем яростнее я упорствовал. Поначалу меня привлекала идея просто бросить школу, но чтобы насолить родителям по-настоящему, надо было придумать что-нибудь покруче.
И вот незадолго до окончания школы меня осенило: а что, если надеть деловой костюм, галстук и стать капиталистом? Ничто не вызовет у моих родителей большее негодование.
3.
Чип и Уинтроп
Оставалась лишь одна загвоздка: я так отстал в учебе, что меня не приняли ни в один университет, куда я подавал документы. Только после апелляции и вмешательства моего школьного наставника я получил место в университете в Боулдере (штат Колорадо). Мне было неприятно осознавать, что даже в Боулдер попасть удалось с трудом, но я быстро избавился от чувства досады, узнав, что мой вуз в рейтинге «Плейбоя» занимает первое место в стране по части вечеринок.
Насмотревшись фильма «Зверинец»[1], я решил: раз уж попал в вуз, славящийся своими развлечениями, надо воспользоваться этим по полной и вступить в братство. Я дал клятву верности братству «Дельта Ипсилон», и после традиционного ритуала посвящения меня приняли в его члены. Там было заведено давать клички — Искра, Дым, Затор, Спичка — меня за черные кудрявые волосы прозвали Щетка. Роль Щетки была невероятно веселой, но после нескольких месяцев чрезмерного потребления пива, заигрывания с девчонками, дурацких приколов и бездумного сидения у телека я начал задумываться, что с такими «успехами» мне в лучшем случае светит стать «капиталистом», который получает чаевые за парковку авто. В голове у меня окончательно все встало на свои места после того, как полиция задержала члена братства, которого я особенно боготворил, когда тот слетел с тормозов из-за наркотиков и пошел грабить местный банк. Его надолго упекли в федеральную тюрьму, и тут я понял: если я не возьмусь за ум, то от такой формы бунтарства пострадает только один человек. Я сам.
С того дня я забросил все тусовки и стал проводить вечера в библиотеке, что, безусловно, положительно сказалось на моей успеваемости: я начал получать высокие оценки. К концу второго курса я подал документы в лучшие вузы страны и был принят в Чикагский университет.
В Чикаго я учился с удвоенной силой и целеустремленностью. Приближались выпускные, и я все острее чувствовал необходимость разобраться, как организовать свое будущее. Как же на деле стать капиталистом? Пока я размышлял, мне попалось на глаза объявление о предстоящей лекции декана бизнес-школы. Раз уж я решил войти в деловые круги и заявить о себе, то стоило сходить и послушать. Декан рассказывал об успешной карьере выпускников бизнес-школы Чикагского университета — все они занимались важными вопросами и получали за это хорошие деньги. Видимо, дальше надо было идти именно туда.
Но в одну из ведущих бизнес-школ еще надо было как-то попасть, и самая верная дорога пролегала через двухгодичную стажировку в «Маккинзи», «Голдман Сакс» или какой-то другой из двадцати пяти солидных фирм, предлагавших аналогичные программы подготовки к поступлению в бизнес-школу. Я забросал все эти фирмы звонками и письменными обращениями о трудоустройстве, но не тут-то было: в эту же дверь стучал каждый второй студент со схожими амбициями. В итоге я получил двадцать четыре отказа и одно-единственное предложение от «Бэйн энд Компани» в Бостоне — одной из ведущих консалтинговых фирм в области управления. Уж не знаю, как мне удалось просочиться через процедуру отбора, но я ухватился за этот шанс обеими руками.
В «Бэйн» приглашали выпускников ведущих университетов, показавших наивысшие результаты, готовых пахать по шестнадцать часов в день без выходных на протяжении двух лет. Взамен им обещали место в одной из лучших школ бизнеса. Однако тот год был необычным: дела фирмы так стремительно шли в гору, что ей пришлось нанять целых сто двадцать смышленых «студентов-рабов» вместо обычных двадцати, как это было принято в других компаниях. К несчастью, это выходило за рамки негласной договоренности между «Бэйном» и бизнес-школами, которые, конечно, были рады принимать на учебу юных консультантов из «Бэйна», но имели такие же договоренности и с десятком других мастерских по производству молодых и амбициозных капиталистов — например, «Бостонской консалтинговой группой» (сокращенно «Би-Си-Джи»), «Морган Стэнли» и упомянутой уже фирмой «Маккинзи». В лучшем случае, рассуждал я, на учебу примут двадцать счастливчиков из «Бэйна», но никак не все сто двадцать, так что фирма по сути предлагала вкалывать на них до седьмого пота за каких-то тридцать тысяч долларов в год в обмен на шестнадцатипроцентный шанс попасть в Гарвард или Стэнфорд.
