Елизавета Салиас-де-Турнемир - Княжна Дубровина
Она взяла канвовую, шерстями расшитую неоконченную подушку и сдѣлала нѣсколько стежковъ, но отложила ее въ сторону.
«Не могу, сказала она про себя, руки дрожатъ и считать узора не могу — въ глазахъ рябитъ.»
Она вынула часы.
Прошло только три минуты.
«Это ужасно! А ждать надо четыре часа! нѣтъ, я не въ состояніи. Пойду къ кому-нибудь, къ кому? Къ миссъ Джемсъ. Нѣтъ, будетъ говорить что не умѣю владѣть собою. Неправда это, умѣю. Къ тетушкамъ? тетя Саша въ постели и къ ней въ этотъ часъ не пускаютъ никого — теплыя катаплазмы ставятъ, растираютъ и пачкаютъ!.. эта такая исторія и торжественная и томительная!»… Анюта улыбнулась. «Къ тетѣ Лидіи? она занимается своимъ туалетомъ, навертываетъ на себя цѣлый аршинъ чужой косы и терпѣть не можетъ, чтобы въ это время къ ней приходили. Тоже исторія торжественная! Къ кому же идти? Ахъ, къ Аринѣ Васильевнѣ!..»
И Анюта направилась въ свѣтелку Арины Васильевны. Ея тамъ не было, а большая книга Четій-Миней раскрытая лежала на столѣ. Очки простыя, мѣдныя лежали на раскрытой книгѣ. Анюта сѣла.
«Вѣрно по хозяйству старушка хлопочетъ. Я подожду ее!!
Машинально глаза Анюты упали на слѣдующія строки:
Блажени милостивіи, яко тіи помиловани будутъ…
Она прочла слова эти, подумала, повернула страницу и увидѣла, что то было житіе Филарета Милостиваго. Въ ожиданіи Арины Васильевны она принялась читать его и прочла уже до половины, когда старушка вошла въ комнату.
— Здравствуйте, Арина Васильевна, меня захватило такое нетерпѣніе ѣхать на свиданіе съ папочкой и моею семьей, что пока я не знала что съ собой дѣлать и пришла къ вамъ.
— Милости просимъ, моя милая княжна.
— А васъ не было и глаза мои упали вотъ на эти строки, и я принялась читать. Какое житіе! Это прелесть!
— Прелесть? сказала качая недовольно головой Арина Васильевна, — бары-то все по своему, а мы говоримъ: прелесть дьявольская, и о житіи такъ говорить не пригоже.
— Я хотѣла сказать, что интересно, что поучительно, поправилась Анюта.
— Я знаю, что вы хотѣли сказать — именно поучительно, особенно вамъ, потому денегъ у васъ слишкомъ много. Но на все Божія воля, одного испытываетъ, даетъ слишкомъ много, другаго испытываетъ — даетъ слишкомъ мало, а то и ничего не даетъ, а отвѣтъ одинъ держать будемъ.
— Бѣдный-то за что же? сказала Анюта. — Я понимаю богатый, ему грѣхъ большой не помогать несчастному, а бѣдняку…
— Ему отвѣтъ тоже великій, если не смирился, если позавидовалъ, если зло имѣлъ, если волѣ Божіей не покорился съ любовію и захотѣлъ, спаси Господи отъ грѣха такого, — силкомъ себѣ присвоить чужое. Если даже того и не сдѣлалъ, а о томъ помыслилъ, и то грѣхъ большой! Да, такъ-то! всѣ отвѣтъ дадимъ, а ты, моя княжна, двойной отвѣтъ Богу отдашь.
— Отчего же, Арина Васильевна?
— А тебя судьбы Господни такъ вели. Была ты бѣдная сиротка, изъ милости взяли тебя добрые люди, потомъ дядя бѣдный взялъ; ты видѣла вокругъ себя недостатки.
— Въ домѣ дяди недостатковъ не было, а у другихъ видѣла.
— Ну да, а потомъ сама стала богатою, у! какою! Не всегда жила въ этихъ-то палатахъ. И теперь ѣдешь въ свои палаты. Большая на тебѣ лежитъ тягота и вездѣ сторожитъ тебя грѣхъ смертный.
— Я постараюсь дѣлать все къ лучшему, сказала Анюта.
— Трудно это, молода ты. Веселиться захочется. А ты не вдругъ: присмотрись, сама вникни, въ руки людей хитрыхъ не давайся, чужимъ умомъ не живи, чужими глазами не гляди. Входи сама во все; управителямъ воли не давай, изъ нихъ какіе есть грабители и кровопійцы — Каины, прости Господи! Да что твой Каинъ? Онъ убилъ однажды, а эти убиваютъ почитай каждый день, губятъ души христіанскія. А власть у тебя большая, деньги у тебя великія, помни это. Душенька-то у тебя добрая, да разумъ коротокъ, молода!
— Состарѣюсь, сказала Анюта смѣясь, — а пока молода буду, добрыхъ людей стану слушать.
— А какъ это ты разберешь, кто добръ и кто добрымъ прикидывается. Придетъ, подольстится, прихоти да затѣи твои барскія справить, — вотъ и добрый.
— Дядюшка и тетушка меня оградятъ, сказала Анюта, — наставать.
— А они сами-то, чай, люди добрые, да простые, ихъ оплести не мудрено. А вотъ тебѣ мой совѣтъ, княжна ты моя сердечная: ни на кого не полагайся, все сама, все сама, своими глазами; черезъ другихъ не смотри, а сама въ оба. Да не трать денегъ на затѣи — пойдетъ, это я знаю, все такое — излишнее. Не лошадь, а десять лошадей, не птицу, а двадцать птицъ, не домъ, а дворецъ, и купить надо и то и другое… А все это однѣ затѣи; сорить деньгами грѣшно. Помни, что и рубль бѣдняку въ великую помощь, ужь не говоря о сотняхъ и тысячахъ. Ты вотъ читала Филарета Милостиваго; гдѣ ужь намъ подвизаться какъ этотъ угодникъ Божій подвизался! Хорошо если мы, читая житіе его, душой умилимся, да сердце великое угодника Божія поймемъ. Такъ-то!
Анюта слушала внимательно слова старушки и дивилась выраженію лица ея: оно просіяло и озарилось тѣмъ внутреннимъ свѣтомъ, исходящимъ изъ тайника души, которая по своему настроенію или омрачаетъ, или просвѣтляетъ черты лица человѣческаго, сотворяетъ изъ дурнаго и стараго прекраснаго, а изъ красиваго — отвратительнаго.
«А кто счастливѣе, подумала Анюта, изъ насъ двухъ. Предо мною лежитъ необозримое, роскошное поле жизни. Я вступаю на него окруженная моими любимцами и иду по цвѣтамъ и лугамъ. Но что ожидаетъ меня впереди? Какъ перейду я это поле, какъ дойду до конца? А вотъ она, эта милая старушка, уже перешла его — и не по цвѣтамъ шла она, а по колючкамъ и терніямъ; смиренно вынесла она убійственную скорбь, пережила всѣхъ, и идетъ къ могилѣ бѣдная какъ Іовъ и богатая добродѣтелями, сердобольная какъ Филаретъ Милостивый, надѣленная съ избыткомъ свѣтомъ души, смиреніемъ сердца, спокойствіемъ духа. Я думаю, она счастливѣе меня.»
— О чемъ ты, моя княжна, задумалась? спросила у нея старушка.
— О томъ, что вы, Арина Васильевна, такія хорошія, святая вы женщина, воскликнула Анюта.
Арина Васильевна испугалась.
— Что ты, что ты, заговорила она быстро, — меня грѣшную, недостойную возвеличиваешь! Я этого не стою, ничего я не стою, и ты мнѣ никогда ничего такого не говори, Христа ради не говори!
— Лидія Петровна приказали сказать, доложилъ вошедшій Андрей, — что сейчасъ будутъ завтракать, а послѣ завтрака пора ѣхать.
— Сейчасъ иду, сказала Анюта, подошла къ старушкѣ и прибавила съ какою-то безсознательною торжественностію: — Арина Васильевна, все что во мнѣ есть Божьяго, все отъ васъ. Вы научили меня вѣрить безусловно, научили меня любить бѣдныхъ, скорбѣть о нихъ, научили добро помнить, зло прощать, и мало ли чего хорошаго и христіанскаго я отъ васъ слышала! Теперь, нынче же я вступаю въ новую жизнь. Я ворочусь сюда, но ужь почти гостьей. Я ѣду къ дядѣ и съ нимъ буду жить въ своемъ собственномъ домѣ. Перекрестите меня, пожелайте мнѣ жить какъ должно.
— По божьему, миловать ближняго и любить его, — а ближній нашъ самый близкій есть бѣднякъ и несчастный. Господь благослови тебя!
Старушка перекрестила Анюту и долго обнявшись цѣловались со слезами старая, бѣдная ключница и молодая, красивая, богатая княжна.
* * *Предъ самымъ обѣдомъ Лидія и миссъ Джемсъ возвратились домой. Лидія вошла въ диванную, съ румянцемъ на щекахъ, съ необычайною живостію движеній и съ блестящими глазами. Она сняла шляпу и подошла къ сестрамъ, забывая свою обычную робость.
— Вѣкъ буду жить и никогда этой трогательной, сердце захватывающей сцены не забуду, сказала Лидія, — я и вообразить себѣ не могла ничего подобнаго.
— Разскажи, воскликнула Александра Петровна съ неудержимымъ любопытствомъ.
— Когда мы туда ѣхали, Анюта все молчала; я даже удивилась, какъ это рвалась, рвалась она, какую исторію подняла, чтобы съ ними жить, шесть лѣтъ не видала ихъ, а ѣдетъ къ нимъ и сидитъ тихо, какъ наказанный ребенокъ, молчитъ какъ рыба и глядитъ куда-то на улицу, точно въ воду опущена. Пріѣхали, вышли, я спросила этажъ и нумеръ. Половой говоритъ: «Въ бельэтажъ пожалуйте, цѣлое отдѣленіе взято направо». Я даже удивилась — вѣдь они такъ бѣдны.
— А ларчикъ открывается просто, сказала Варвара Петровна съ досадой: — У Анны денегъ много, — заплатитъ.
— Не прерывай ее пожалуста, сказала Александра Петровна.
— Я оглянулась, а Анюты ужь и слѣдъ простылъ; гляжу, она летитъ по лѣстницѣ какъ птичка. Я за ней; она замѣшкалась спрашивая что-то у половаго, и я догнала ее. Стремительно отворила она дверь въ гостиную, остановилась этакъ на порогѣ, а я стою сзади нея и вижу — вся она дрожитъ. Обвела она это гостиную взглядомъ, да какъ бросится. Я гляжу, въ гостиной много ихъ, и всѣхъ съ одного взгляда не могла я различить, вижу только Анюта рыдаетъ схвативъ за шею еще молоденькаго старичка, и онъ цѣлуетъ ее и тоже плачетъ, а справа высокая румяная женщина въ траурѣ обхватила шею Анюты и тоже плачетъ и цѣлуетъ ее въ голову.
