Рене Карлино - Пока мы не стали незнакомцами
О чем он думает?
Наконец, я сказала: «К черту». Пересекла улицу и позвонила в звонок его квартиры. Он ответил довольно быстро.
— Кто это?
— Это Грейс. — Моя нервозность терроризировала желудок.
— Поднимайся.
Когда двери лифта открылись, он стоял внутри и ждал. Я посмотрела на его голые ноги, подняла взгляд к его черным джинсам, затем глянула на ремень, на белую футболку, подняла глаза выше, устремив взгляд на его рот, на его шею, на его длинные, соблазнительные волосы, собранные сзади.
— Привет. — Я протянула ему бумажный пакет, и он взял его.
Мэтт вытащил бутылку из пакета и рассмеялся, после чего посмотрел на меня с кривоватой улыбкой.
— Спасибо, Грейс. Мне еще никогда не вручали практически пустую бутылку вина.
Выражение моего лица было непроницаемым.
— Оно правда хорошее. Я оставила тебе бокал.
Он посмотрел на меня настороженно, вероятно, оценивая мой уровень опьянения.
— Где сегодня Эш?
— С Тати. Ох, блин, мне нужно узнать, когда они будут дома.
Мэтт достал свой телефон из заднего кармана и протянул мне его. Я набрала номер Тати. Фильм, наверное, уже закончился, а мне не хотелось, чтобы Эш приходила в пустой дом.
— Алло? — Голос Тати звучал странно, а затем я поняла, что она не знает номер.
— Тати, это я. Ты где?
— Мы едим мороженое. Все хорошо? Чей это номер?
— Мэтта.
Не сказав ни слова, Тати убрала трубку от лица, и я услышала, как она обращается к Эш:
— Эй, может, возьмем фильм напрокат, вредной еды и пойдем ко мне? Твоя мама сказала, что можно.
— Хорошо, — раздался ответ Эш.
Тати вернулась к разговору и прошептала:
— Ты прикрыта. Увидимся утром.
Я завершила звонок и вернула телефон Мэтту.
— Что она сказала?
— Что они в порядке. Эш останется у Тати.
— А Тати хорошо на нее влияет? — спросил он, глядя на меня искоса.
— Нам больше не двадцать один, Мэтт. Она не курит травку сутки напролет. Она музыкант мирового класса и независимая, образованная женщина. Как ты думаешь?
— Да, ты права, — признал он сразу же. На секунду я ощутила вину, осознав, что он пытался поступить так, как поступают отцы. — Итак, чем обязан такому визиту?
Все пошло не по плану.
— Я не знаю… мне просто нужно…
— Что? — Он поставил бутылку и направился ко мне. — Что тебе нужно? — Я не могла сказать, был ли он соблазнительным, раздраженным или одновременно и таким, и таким.
Когда Мэтт подошел ближе, я ощутила его тепло и запах его геля для душа с кардамоном и сандаловым деревом.
— Ты только что принимал душ?
Он моргнул.
— А что?
Он не двигался, не давая мне и намека на язык тела, который бы мог поведать о его отношении ко мне, но, кажется, я все еще чувствовала гнев и возмущение под его маской. И я была достаточно пьяна, чтобы заговорить с ним об этом.
— На кого ты злишься, Мэтт?
Он не колебался.
— На тебя. Элизабет. Дэна… себя.
— С чего бы тебе злиться на Дэна?
Его голос был сдержанным.
— Я ревную к нему. — Мэтт посмотрел мне в глаза. — Он получил все то, чего хотел я. Он получил то, что было моим.
— Но это не его вина. Я это приняла, и тебе бы следовало.
Мэтт подошел всего на дюйм и посмотрел мне прямо в глаза.
— Может. Сколько вина ты выпила?
— Я уже трезвая.
— Хочешь, чтобы я проводил тебя домой?
— Я не потому пришла сюда.
— Что тебе нужно, Грейс?
Я потянулась к нему на носочках и поцеловала. Поначалу поцелуй казался хрупким, словно мы распадемся на миллионы осколков, если будем действовать слишком быстро или напористо. Но всего через секунды один уже срывал одежду с другого, после чего мы руками запутались в волосах друг друга.
Мы упали на кровать нагими, целуясь и обнимаясь. Когда он сел, я забралась к нему на колени и ввела его член в себя. Из его груди вырвался стон, Мэтт схватил меня за талию, я невольно изогнула спину, и он ртом приник к моей груди.
— Такая прекрасная, — прошептал он между поцелуями, лаская сосок и играя с ним языком.
Мэтт был терпеливым, но настойчивым, каким-то образом он знал, где должны быть его руки, куда нужно надавить, куда нужно меня целовать.
Он уничтожил меня для других мужчин. Он в эту секунду уничтожал меня.
Мэтт развернул меня, поставив на четвереньки, притянул мои бедра к своему телу и проник в меня с силой. Я чувствовала, как он вымещал на мне свой гнев, но по некой причине хотела, чтобы он это делал.
— Тебе больно?
— Нет. Не останавливайся.
Я хотела чувствовать его. Мне нужно было ощущать, как он избавляется от всего плохого.
Когда мы кончили, он обнял меня, и я спиной чувствовала биение его сердца. Он не говорил ни слова, просто держал меня, пока его сердце не прекратило вырываться из груди. Когда он отпустил меня, я тут же оробела и вырвалась, чтобы собрать свою одежду.
— Постой, иди сюда, — произнес он, садясь на край кровати. — Я хочу посмотреть на тебя. — И притянул меня к себе. Даже в едва освещенной комнате я смущалась. Он указательным пальцем стал выводить круги на нежной коже внизу моего живота. На бедрах остались потускневшие растяжки, к которым он приник, чтобы поцеловать. — Каково это было?
— Что?
— Рожать Эш.
Я рассмеялась.
— Тебе не захочется узнать о рождении ребенка прямо сейчас.
— Я хотел спросить, вы обе были в порядке? — Мэтт рукой провел вверх по внутренней части моего бедра и взглянул на меня. — Ты хорошая мама, Грейс.
— Спасибо. — Нам всем иногда нужно слышать подобное? Что мы хорошие матери, друзья, дочери или жены?
— Ты была счастлива? — Его голос дрожал. — В день, когда родилась Эш, ты была счастлива?
— Это был счастливейший день в моей жизни, — выпалила я.
Мэтт начал тихонько плакать.
— Хотел бы я быть там, — сказал он, а затем его тело сотряслось в рыданиях, и он лицом прижался к моему животу.
Я обнимала его, гладя по голове и плечам.
— Я знаю, все хорошо, — повторяла я снова и снова, но боялась, что ничто не сможет исцелить нас. Шрамы были слишком глубокими.
— Мне кажется, я живу в кошмаре, будто я только что очнулся от комы и понял, что пролетело пятнадцать лет моей жизни. Все происходило без моего участия. Я пропустил все.
Я обнимала Мэтта всю ночь и рассказывала ему о том, как рожала Эш.
— Мы были в Венеции, когда отошли воды. Они отвезли меня на водном такси в больницу. Я помню, как смотрела на каналы и думала о тебе, надеясь, что ты в безопасности. Для того времени года было нехарактерно тепло, настолько тепло, что было возможно ощутить исходящий от поверхности воды жар. Когда я думаю о том дне, то вспоминаю, что тогда как будто солнце целовало землю, словно Бог заявлял о своем присутствии.
Мне повезло. Роды были легкими, все так говорили. Поначалу я не верила в происходящее; все, что я могла делать, это пялиться на ее маленькое дрожащее тельце, вертящееся у меня на груди и покрытое кровью и белой штуковиной. Мне не верилось, что это я ее родила. Когда она успокоилась и начала есть, Дэн сказал, что это было прекрасно, что мы обе были прекрасны.
— Я уверен, так и было, — прокомментировал Мэтт, а затем вздохнул и устремил взгляд в окно. Может, он рисовал все в своем воображении и наконец чувствовал себя частью произошедшего.
— Приехав в больницу, мы не знали, как ее назвать. Мы с Дэном были просто друзьями, так что решение лежало на моих плечах, несмотря на то, что у меня не было ни единой мысли. Но внезапно, там, в больнице, я поняла, как поступить. Кода я увидела ее, то не могла думать ни о чем, кроме нас, — о тебе и обо мне, — и что она была свидетельством того, что мы были вместе. После того дня я никогда не вспоминала о прошлом в университете без радости, потому что то время подарило мне Эш, и она была идеальной… поэзия в реальности — свидетельство того, что жизнь пылает ясно и ярко. Все знали, почему я назвала ее Эш. Тати какое-то время была в ярости, она ненавидела тебя за то, что ты не вернулся, но потом пережила это. Дэн понял.
Эш первые несколько месяцев была суетливым ребенком, а еще мы много путешествовали. Было непросто. Я была новоявленной мамочкой, пытавшейся разобраться, что к чему. В конце концов, мы вернулись в Нью-Йорк и осели. Дэн настоял, чтобы мы жили в его доме, как мы и поступили. Это была удача, потому что Эш получила постоянство, определенность и двух взрослых, приглядывавших за ней.
Мэтт издал звук, похоже, болезненно отреагировав на последнее предложение, но я продолжила.
— Характер у Эш всегда был неспокойным. Она была сердитым младенцем с пышными светлыми волосами и прелестными, теплыми карими глазами, как у тебя. Она довольно рано заговорила, пошла и стала есть самостоятельно.
— Ну еще бы.
Я рассмеялась.
— Да, она твой ребенок, так что все ей давалось легко. Но вскоре она стала личностью, и я меньше думала о значении ее имени и все больше о ее индивидуальности. У нее прекрасная душа, она отличается от нас с тобой.
