Сапронов Евгений - Чёрный сокол
Когда вовремя предупрежденный Олег занял позицию для стрельбы, он понял, что не продумал один важный момент: за каждым из чингизидов возят туг с белыми лошадиными хвостами! "И как я узнаю, который из них Батый?" - разволновался Горчаков. Выручила его когда-то прочитанная фраза о девятихвостом знамени Чингисхана.
Колона монголов казалась бесконечной. За полчаса, прошедшие с тех пор, как за передовым отрядом появились основные силы, Олег успел рассмотреть в бинокль два больших знамени, имевших на краю по три длинных вымпела. "Ну наконец-то!" - обрадовался он, увидев колыхавшееся на ветру огромное черное знамя с золотым, будто зависшим в прыжке тигром.
- Девять! - сказал вслух Горчаков, пересчитав, оканчивавшиеся длинными полосами, треугольники, мотавшиеся, как хвосты на краю полотнища.
Пошарив биноклем, Олег обнаружил, сверкавший золотом зонтик туга, а перед ним всадника на белом коне в позолоченной пластинчатой броне без наплечников, надетой поверх малиновой шубы.
- А вот и Батый! - злорадно протянул Горчаков и схватился за винтовку.
Хан сидел в высоком седле с короткими стременами. Его согнутые колени были высоко подняты, а длинные полы шубы полностью скрывали сапоги. Ног под шубой было не видно и это мешало Олегу точно прицелиться. "Поправка на ветер и упреждение" - напомнил себе Горчаков. Вдоль Оки действительно дул ветер, но он был слабым.
- Блин, да какое тут упреждение! - Олег едва не плюнул с досады. - Здесь всего-то триста пятьдесят метров. Это же не полтора километра, которые пуля пролетает за две секунды. Не надо здесь никаких поправок!
Горчаков поймал в прицел колено Батыя и, прикинув где сейчас его голень, опустил ствол чуть ниже. Мишень при такой оптике была видна хорошо. Олег затаил дыхание, повел стволом, сопровождая цель, и плавно спустил курок. После того, как громыхнул выстрел, и винтовка дернулась в руках, Горчаков снова приник к прицелу, готовясь, если понадобиться, выстрелить снова. Но этого потребовалось. Пуля прошла навылет сквозь ногу хана и тяжело ранила его коня. Олег увидел, что белый жеребец лежит на боку и бьет копытами, а набежавшие телохранители, подхватывают лежащего Батыя и куда-то волокут.
- Мне тоже пора, - решил Горчаков и съехал по веревке с дерева. - Пока монголы разберутся, что, да как, мы будем уже далеко, - усмехнулся он, взлетая в седло.
С того самого момента, как Олег принял решение защищать Москву, его не оставляли мысли о том, каким способом можно отстоять будущую столицу. Горчаков "прокручивал" различные варианты, покачиваясь в седле, когда, давая коню отдых, переводил его с галопа на шаг. Всевозможные планы рождались и рушились в мозгу Олега, когда он ложился спать под открытым небом в заснеженном зимнем лесу и прежде чем заснуть долго смотрел на светящиеся багровым светом, тлеющие бревна. Главное Горчаков понял быстро и без особых умственных усилий.
"Прежде всего, надо организовать контрбатарейную борьбу и выиграть схватку с монголо-китайскими артиллеристами, - не раз говорил себе Олег. - Без массированного обстрела зажигательными снарядами, осада затянется, и потери противника вырастут в разы. На одних штурмовых лестницах далеко не уедешь" - в этом месте Горчаков каждый раз тяжело вздыхал, потому что не видел способа подавить огнем монгольские батареи.
"Враги окружат Москву метательными машинами в несколько рядов и просто задавят нас количеством, которому в данной ситуации можно противопоставить только качество. А где его взять? - спрашивал себя Олег. - На каком повороте мы сможем обойти монголов? Выучка личного состава? - Горчаков едва за голову не хватался при этой мысли. - У монголов отлично обученные профессионалы, а у нас выучка, в прямом смысле, никакая, поскольку у нас еще и артиллеристов нет! Их сперва надо набрать, а потом уже обучить. Ладно, оставим это. Модернизировать метательные машины? - переходил к следующему пункту Олег. - Угу, как же! Из этих конструкций уже выжали все, на что они способны, и у меня просто ума не хватит что-либо там улучшить".
Последним пунктом шли снаряды. Их действительно можно было модернизировать. Кроме зажигательных снарядов с вязким порохом, монголы позаимствовали у китайцев чугунные осколочно-фугасные бомбы. Поскольку порошковый порох чрезвычайно гигроскопичен, а до гранулированного китайцы так и не додумались, бомбы они снаряжали перед применением. А до этого возили серу и селитру отдельно. Вместо угля - третьего компонента дымного пороха они вообще пихали всякую дрянь. При этом недокладывали селитру, от чего их порох хорошо горел, но плохо взрывался.
"Впрочем, классическое соотношение 75:15:10 и европейцы начали применять только с девятнадцатого века, - отметил ради справедливости Горчаков. - Если собрать в кузницах нормальный уголь, смешать компоненты с классическим соотношением, потом порох подмочить, высушить под прессом и раздробить на гранулы, то эффективность чугунных бомб можно увеличить вдвое. Можно еще для аркбаллист сообразить вместо наконечников небольшие гранаты с готовыми поражающими элементами. - Вот только времени на это нет, - признал со вздохом Олег. - Монголы отстают от нас всего на двое суток! Много ли можно успеть за столь короткий срок? И что же у нас получается? - подытожил свои рассуждения Горчаков. - Будем как в сорок первом, выезжать на массовом героизме?". И тут его осенило. Подумав о боях за Москву осенью и зимой сорок первого года, Олег вспомнил, чем бойцы останавливали немецкие танки, когда не было артиллерии и даже гранат. А эта мысль потянула за собой следующую и у Горчакова, наконец, появился по-настоящему стратегический план.
Отец Бату-хана Джучи был не просто храбрым человеком. Он обладал высочайшей твердостью духа и настоящим мужеством, сравнимым с доблесть Катона, Гая Мария и других выдающихся деятелей античности. Джучи поражал даже видавших виды воинов своей личной храбростью в боях до того, как его отец Чингисхан не придумал закон, запрещавший представителям его рода принимать личное участие в сражениях. А подлинное мужество Джучи проявил в конфликте с отцом, который на самом деле не был похож на ситуацию типа: "Отцы и дети". Хотя многие как раз так и считают. Все было намного сложней и трагичней. Джучи выступил не против отца, он выступил против Системы! И остался с ней один а один, поскольку никто его не поддержал.
Джучи раскритиковал и отверг концепцию, являвшуюся гордостью Чингисхана и благодаря его усилиям ставшую официальной идеологией Монгольской империи. Этим он смертельно оскорбил Великого кагана. Схватки одиночек с "Системой" во все века заканчивались одинаково. Джучи знал, на что он шел, но собственные убеждения оказались для него дороже жизни. Оскорбленный в своих "лучших" чувствах Чингисхан пытался согнуть Джучи - не вышло. "Ну что ж, - изрек тогда владыка полумира, - кто не гнется, того ломают!". После чего Чингисхан послал верных людей, которые сломали Джучи спину.
Хан Бату явным трусом, вроде бы, не был. Но несгибаемого мужества своего отца он не унаследовал. Однажды, подвыпивший Гуюк-хан затеял яростный спор, быстро перешедший в перепалку. В пылу "дискуссии" он обозвал Бату бабой с бородой и в этом был не далек от истины.
Когда Бату-хан получил первое письмо от Черного сокола, он только посмеялся и пообещал содрать шкуру живьем с этого наглеца, когда он попадет ему в руки. Втрое послание с "подарком" стало для Бату настоящим шоком, а ранение неизвестным оружием - последней каплей. Хан привыкший отправлять на смерть других, вдруг ощутил ее холодное дыхание совсем рядом. Привычный мир начал рушится, и Бату не выдержал, он "сломался". У хана появились: страх перед открытым пространством и боязнь покидать юрту. Ему стало наплевать на исполнение воли Священного Воителя и собственные мечты о могучем и независимом от Каракорума улусе. Возможно, это был временный шок, вызванный ранением, но в данный момент Бату-хан был совершенно не готов к продолжению похода.
Перед курултаем Бату разговаривал с Субэдэем, стараясь не показывать своего страха. Но полководец, видевший десятки сражений и осад все понял.
Поэтому на совете первым взял слово он. Субэдэй обрисовал ситуацию и сурово изрек:
- Все монголы должны чтить заветы Священного Воителя и беречь кровь его потомков. И вот я сам и все воины, отправившиеся в этот поход, совершили тяжкое преступление - допустили гибель сразу трех чингизидов. Впервые за сорок с лишним лет, я не могу надежно защитить ханов в походе. Поэтому я считаю, что им надлежит вернуться в степи.
От таких слов хан Орду даже охнул вслух. Остальные выглядели так, будто увидели посреди юрты привидение.
- Взять для защиты меньше трех туменов опасно, - принялся рассуждать Субэдэй, как ни в чем не бывало. - В степи достаточно недобитых кипчаков, которых собрал под свою руку их непокорный хан Бачман. В отсутствии чингизидов мы с Бурундаем продолжим поход с четырьмя нашими туменами. Мы возьмем Мушкаф, Ульдемар и другие города урусутов. Мы посеем среди них страх и ужас перед именем монголов!
