Ты - Алана Инош
– В двенадцать…
– Ладно, посмотрим. Если срастётся, ещё позвоню завтра.
Ночь была погружением во тьму – во всех смыслах. Я брела сквозь чёрную холодную завесу мглы, пытаясь вспомнить слова хоть каких-нибудь молитв, но ничего не приходило в голову. Бабушка в своё время совала мне разнообразные молитвенники, но все они остались при моём переезде в родительской квартире.
– Так может, в Интернете есть? – подсказала ты.
Светлая же твоя голова! На каком-то православном сайте я нашла «Акафист за единоумершего», распечатала и прочла, продираясь сквозь дебри церковнославянского языка… Нет. Листки выпали из моих рук. Не было ни слёз, ни облегчения, ни искренности. Не было у этого текста связи с моим сердцем. Если в десять-двенадцать лет, прилежно повторяя за бабушкой слова молитв, я всей душой, чисто и крепко верила в каждое из них, то теперь всё обстояло сложнее… Чем старше я становилась, тем дальше для меня расходились друг от друга церковь и Бог.
– Я не могу это читать, – сдавленно прошептал мой голос. (Я всё время слышала себя будто со стороны). – Во мне больше нет прежнего стержня веры, и эти слова мне чужды.
– А ты своими словами, – шепнула ты.
Твоё дыхание грело мне висок, а рука обнимала меня за плечи. Я бы вечно сидела на диване в твоих объятиях, но усталость таки взяла своё.
Слёзы не пришли, даже когда я увидела желтовато-бледное лицо отца в гробу. Заунывный звук заупокойной службы вводил меня в транс, и моё зрение снова было ограничено узким окошком-фокусом. Я стояла у свежей могилы, над моей головой шелестели берёзы – молчаливые плакальщицы, и одновременно меня не покидало ощущение полёта сквозь тоннель. Ты стояла рядом – никому не представленная, и тем, кто не знал нас, в сущности, не было дела до наших отношений… Собственно, им даже в голову не приходило такое предположить. Для них ты была просто стройная девушка в чёрных джинсах и тёмных очках, с короткой стрижкой и тонкой белой тросточкой.
Светлана даже не смотрела в нашу с тобой сторону. Подошёл только Денис, и мы обнялись.
– Отмаялся наш папка, – вздохнул мой брат.
Его жена Наташа, в чёрном платье-балахоне, нелепо и, как всегда, плохо сидевшем на её пухло-сдобной фигуре, тоже обняла меня и пробормотала какие-то полагающиеся в таких случаях слова. Я не особенно вникала. Я пыталась понять, где у меня слёзы.
О Светлане можно было сказать: «Траур ей к лицу». Подбирать одежду она умела, как ни крути, и снова выглядела элегантной леди – чуть-чуть увядшей, но ещё не потерявшей былой стати. Цвет волос она сменила с агрессивно-пергидрольного на более естественный рыжевато-русый. Димасик, само собой, не отходил от мамочки ни на шаг: ухаживал за ней за столом, подавал руку при выходе из автобуса, на ступеньках и прочих трудных местах. К Димасику жалась тощенькая светлокожая девушка с веснушками на остром личике, с длинной чёлкой и двумя жидкими, блёкло-русыми косичками – совершенно серая, из разряда «увидел и забыл».
– Это моя невеста Людочка, – представил её мне Димасик.
Мне вспомнилось, что раньше он был парнем Ларисы (рыженькой из бывшей Ритиной группы), но, как видно, жизнь распорядилась по-своему. Впрочем, глядя на нынешний выбор Димасика, я подумала, что Лариса была, пожалуй, слишком яркой для него. А эта девочка – как раз под стать. Что называется, два сапога пара.
– А это – Яна, моя… половина, – сказала я, сжав твою руку. И добавила с усмешкой: – Но Димасик, наверно, уже про меня рассказал. Он ведь у нас такой… гм, любитель пикантных подробностей чужой личной жизни.
Думаю, у меня получилось представить тебя спокойно, с достоинством и без чувства ложной вины или неловкости. Надо отдать Людочке должное: отреагировала она вполне цивилизованно, а на лёгкую язвинку в моих словах насчёт Димасика предпочла не отвечать.
– А… очень приятно, – дружелюбно и вежливо улыбнулась она.
На мою шпильку Димасик ответил сам:
– Да я как бы… непреднамеренно тогда маме проболтался. Без злого умысла. Просто её интересовало, есть ли у тебя парень… Она спросила, не знаю ли я чего-нибудь на этот счёт, ну а я… – Димасик смущённо и виновато шаркнул ногой, опустил глаза. – Извини, наверно, не надо было говорить без твоего согласия.
Его покаяние выглядело вполне искренним, а уши рдели так натурально и были так забавно оттопырены, что мне, знаешь ли, даже захотелось плюнуть на всё и простить. Может быть, он и правда не такой уж плохой парень. Выглядел он сейчас как провинившийся школьник с картины «Опять двойка», и я улыбнулась.
– Ладно, кто старое помянет – тому глаз вон, – благодушно заключила я.
Мне даже стало немного легче – будто какой-то груз сняли с души. Но всех проблем это, конечно, не решало, а в частности, не избавляло меня от странного полутранса, в который я периодически впадала – ещё со вчерашнего вечера. То и дело поле зрения сужалось до маленького окошка и появлялось ощущение полёта сквозь тоннель. На блюдечке передо мной белел комок медовой кутьи, но его постоянно заслоняла другая картинка: какие-то развалины, куски бетона, обломки мебели, торчащая арматура, искорёженные трубы… И почему-то – снег. И новогодняя гирлянда на клёне (на ветках висели гроздьями жёлтые сухие «вертолётики»). И торчащая из-под руин наряженная ёлка.
Бррр… Я сморгнула наваждение. У тебя кончился хлеб, и я подвинула к твоей руке хлебницу.
Мой дом… Вернее, бывший мой. Как давно я здесь не была… Мой двор, в котором я играла в детстве… в снежки с папой.
Слёзы. Я их искала так долго, и вот – они нашлись.
Моя комната… Точнее, бывшая моя. Здесь многое изменилось с моего переезда: появились новые обои, гардины, пластиковое окно, вместо моей кровати-полуторки – двуспальная. Коврик.
– Да вот, ремонт сделали, как видишь, – вздохнула Светлана, скорбно переплетая пальцы и обводя комнату взглядом.
– Хорошо, – проронила я.
Дома собрался уже только самый узкий круг родных: маман, Димасик с невестой, мой брат с женой (Ванюшку они опять оставили на бабушку, сочтя, что похороны – не самое подходящее мероприятие для ребёнка), дядя Слава, ну и мы с тобой. Хотя, если строго разобраться, ты родной отцу не приходилась… Впрочем, родной ты была мне – вполне достаточно, чтобы иметь право здесь присутствовать.
– Я-то вот думал, что первый уйду, – задумчиво изрёк дядя Слава, глядя на фотографию отца в рамке на полке. – Я человек конченный, а ему бы жить ещё да жить… Эх-х! Что ж за жисть-то такая, несправедливая… За тебя, братушка. – Он махнул рукой, сам налил себе полную стопку водки и выпил.
Никто ему ничего не сказал. Денис разлил всем водку по стопкам – и дяде Славе в том числе. Все выпили, а Наташа только символически подержала стопку в руке: выяснилось, что в семье моего брата ожидалось пополнение. Я водку не пила в принципе, и с непривычки она обожгла моё нутро. Ты выпила спокойно, поморщившись лишь совсем чуть-чуть.
Меня снова уносило куда-то в тоннель – до мерзкой слабости под коленями, так что голоса порой слышались будто из-за закрытой двери. Дядя Слава откровенно и целенаправленно напивался, и хмель уже лился из него наружу слезами, Денис тоже довольно ощутимо налегал на спиртное. Вскоре он тоже расчувствовался, и они с дядей Славой ударились в воспоминания. Пытались они к этому подключить и меня; Денис время от времени обращался ко мне:
– А помнишь, сестрёнка… А помнишь?..
Я помнила. Но боль моя сидела глубоко внутри, а слёзы снова куда-то ушли. Светлана с Димасиком почти ничего не могли добавить к этим воспоминаниям, а потому поневоле им приходилось быть в основном слушателями. А всё, что делала ты – просто была рядом. И я ценила это выше самых прочувствованных слов.
Мой брат и дядя порядком набрались. Наташа с беспокойством поглядывала на Дениса, а потом многозначительно тронула его за локоть:
– Деня, ну, хватит уже… Тебе же на работу.
В ответ он возмущённо раздул ноздри:
– Ты, женщина, помалкивала бы… У меня батя умер, понимаешь ты это?..
Наташа закатила глаза к потолку и неодобрительно скривила губы, но в целом осталась верной патриархальному семейному укладу, который, видимо, царил у них. Чем дальше, тем неприятнее и тяжелее для меня становились эти поминки – притом, что каждые десять минут приходилось насильно возвращать себя в реальность, сопротивляясь невидимому мощному «пылесосу», утаскивавшему меня в тоннель. Димасику было откровенно скучно, но он усердно делал задумчиво-скорбный вид и старался не отставать от Дениса с дядей Славой по части употребления водки, но вскоре добровольно сошёл с дистанции и вышел на площадку покурить. Светлана сделала мне знак, что хочет сказать пару слов наедине. При этом она взяла из ящика стенного гарнитура чёрную папку и зажала её под мышкой.
В бывшей моей комнате, присев на край аккуратно застеленной клетчатым покрывалом кровати и положив папку себе колени, она сказала:
