E.Allard - E Allard Prizraki proshlogo
— Олег, тебе надо немедленно прибыть на студию, — голос Лифшица звучал, как приказ. — Сейчас, за тобой машина заедет.
— Юра, во-первых, я не дома, во-вторых, у меня дела. Зачем это вдруг? На ночь глядя?
— Скажи, где находишься, — пропустив мимо ушей возражения, торопливо проговорил Лифшиц. — Ты днём отдыхал, а ночью поработаешь, не развалишься, — добавил он.
Ни хрена себе я отдыхал, вначале вымотался, убирая эти проклятые устройства в доме Колесниковых, потом подрался.
— Так, я понял, где ты находишься, — вдруг добавил Лифшиц. — Оставайся там, через десять минут, машина будет.
Я открыл рот, чтобы возразить, но второй режиссёр уже отключился. Я удивлённо огляделся, обдумывая, как Лифшиц сумел определить моё местоположение. Но через несколько минут, рядом со мной действительно затормозила чёрная «Ауди», открыв переднюю дверь, шофёр буркнул:
— Садись, на студии ждут.
По дороге мне пришлось отзвониться Екатерине, извиниться, что не смогу прийти. Мы въехали в знакомый туннель, в гараже встретил Лифшиц и повёл по извилистому лабиринту коридоров. Уже издалека я услышал шум голосов, который перекрывался визгливым фальцетом Мельгунова. Не обращая внимания на крики, Лифшиц ввёл меня в помещение, откуда выходили открытые нараспашку стеклянные двери. Я подошёл поближе, остановился на пороге. В небольшой комнате полукругом сидел Розенштейн, сценарист Непогода, Мельгунов в ярко-красном пиджаке, с двумя толстыми золотыми цепями на шее. Над всеми огромной глыбой возвышался Верхоланцев в инвалидной коляске с загипсованной ногой. Я услышал обрывок его фразы:
— … чем ты не доволен? Все идёт по плану. Да, увеличили роль. Но ты сам виноват. Мы должны в срок сдать. Чем-то забить дырки мы должны? Как, по-твоему? — с иронией поинтересовался он.
— Это безобразие! — визгливо орал Мельгунов, явно не вникая в слова главрежа. — Почему у него роль главной стала, а моя — второй?!
— Кто тебе это сказал? — изумился Розенштейн, хлопая глазами.
— Я не слепой, читать умею, — буркнул Мельгунов.
— В местной прессе пишут? — утончил осторожно Розенштейн. — Ну и что? Это же провинциальна пресса, её никто не читает. А в центральной пишут, твоя новая роль — гениальный прорыв! Игорь Евгеньевич, как только получим нужный материал, лишнее выкинем.
— Стоп-стоп. Как это выкинем? Это всю работу коту под хвост? — перебил сердито Верхоланцев. — Мы так не договаривались. И потом, Давид, мы горим, как французы в 1812-м. Пока будет ждать, когда Игорь Евгеньевич раскочегарится, уже поезд уйдёт. Вместе с призами. Каннский фестиваль на носу. Не успеем.
— Мне все равно, успеем или нет, — завопил Мельгунов. — Где мои съёмочные дни?! Где, я спрашиваю?
— Ах, где твои дни? — зловеще проговорил Верхоланцев, выхватывая из кармана роскошный блокнот в толстом кожаном переплёте. — Так, где наши дни, — пробормотал он, листая. — Вот, понедельник, тридцать первое — Игорь Евгеньевич не явился. По болезни. Первое, второе, третье. Не явился. Семнадцатое, репетиция есть, съёмки — нет. Итого, из сорока двух съёмочных дней, Игорь Евгеньевич, ты присутствовал всего на одиннадцати. Я что, по-твоему, должен был высрать твою роль?
— У меня европейский контракт! — заголосил Мельгунов. — Я связан по рукам и ногам.
— Надо было раньше думать, когда ты давал согласие на съёмки, — захлопывая блокнот, проворчал Верхоланцев.
— Хорошо, если он снимается больше. Тогда пусть ему платят меньше, а мне увеличат гонорар. Он всего равно и так больше стал получать, — быстро проговорил Мельгунов.
Повисла длинная, неловкая пауза. Продюсер с режиссёром недоуменно переглянулись, первым нашёлся Верхоланцев:
— Игорь Евгеньевич, ты в своём уме, дорогой? Мы будем парню меньше платить, потому что он стал больше работать? И тянет всю картину?
— Все равно, или он, или я. Я хочу, чтобы его персонажа убрали, — надменно проговорил Мельгунов.
— Семён, что ты на это скажешь? — сказал Розенштейн.
— Можно ввести сцену, где Франко убивает Изабеллу. Потом смертная казнь, — проговорил молчавший до этого Непогода.
— Э-э-э, это как это убьёт? У Миланы ещё на полсценария роль, — возмутился Верхоланцев.
— Ну, тяжело ранит, и попадёт пожизненно в тюрьму, — быстро поправился сценарист.
— О, отлично! — обрадовался почему-то Верхоланцев. — Правильно. Так и сделаем. Ну что, Игорь Евгеньевич, согласен? Давай, Семён, пиши сцену. Расходимся по домам.
— Нет-нет. Сейчас и будем снимать, — остановил его Розенштейн.
— Давид, ты ох…ел? — фыркнул Верхоланцев. — Мы ни черта не успеем, ни свет поставить, ни мизансцены выстроить. Что за дела?! Вы за кого меня, твою мать, принимаете?! Я вам что, пешка что ли?! — грозно проорал он, покрываясь красными пятнами.
— Дима, ну что ты. Успеем, — примирительно забормотал Розенштейн. — У нас же один павильон подготовлен. Гостиная, там все уже отлично. Сцена небольшая. Ну, осветим все равномерно, — предложил он осторожно.
— Ладно, делайте, что хотите, — устало буркнул Верхоланцев, скривившись.
Мельгунов и Розенштейн встали и прошествовали сквозь меня, будто я пустое место. Я автоматически проводил взглядом спину Мельгунова, и отчётливо вспомнил, что так и не выполнил поручения Екатерины.
— Игорь Евгеньевич, — надев на лицо фальшивую улыбку, я остановил премьера.
— Да? — медленно повернувшись ко мне, манерно сказал он.
— Для моей знакомой оставьте ваш автограф, пожалуйста, — сказал я, протягивая порядком истрепавшуюся фотографию, которую дала мне Екатерина.
Он смерил меня презрительным взором и надменно изрёк:
— Сто баксов.
— Что? — не понял я.
— Мой автограф стоит сто долларов, — отчеканил он, задрав нос.
Я мысленно выругался, но полез за бумажником, вытащив три бумажки, протянул ему. Мельгунов кончиками пальцев выхватил купюры, небрежно сунул в карман, изящным движением вынул изысканную перьевую ручку с корпусом под цвет циферблата его часов и ярко блестевшим камешком на зажиме.
— Для кого? — деловито поинтересовался он.
— Для Екатерины Павловны.
Каллиграфическим почерком он нанёс на обратной стороне надпись, размашисто расписался, и отдал мне.
— Игорь Евгеньевич, она ещё просила вам передать письмо, — продолжил я, стараясь придать голосу искреннюю любезность.
Мельгунов взял брезгливо конверт, демонстративно разорвал перед моим носом на мелкие клочки и аккуратно бросил в урну.
— Что-то ещё? — поинтересовался он.
— Нет, больше ничего, благодарю вас.
Мне захотелось со всей силы дать ему в морду, стоило огромного труда взять себя в руки. Мельгунов развернулся и лёгкой походкой вприпрыжку, проследовал в коридор. Обернувшись, я заметил, на лице Верхоланцева такую гадливость, будто он случайно наступил в дерьмо.
— Олег, иди сюда, — показав рукой на стул, где только, что сидел Мельгунов, сказал главреж. — Поговорить надо.
— Да я и так все слышал, — с иронией сообщил я, усаживаясь напротив него.
Верхоланцев усмехнулся в усы и, бросив хитрый взгляд на Непогоду, проговорил:
— Слушай, вот, что я придумал. Семён напишет сцену, где вы ссоритесь с этим козлом, ты случайно ранишь Милану, суд, пожизненный приговор. А потом мы устроим тебе побег из тюрьмы. И куча всяких сцен. Все, что запланировали. А этот …удак знать не должен. Семён, ты согласен?
Сценарист понимающе кивнул, и сделал пометку в блокнотике. У меня вертелся на языке вопрос, зачем Верхоланцев так заботится обо мне. То ли чтобы насолить Мельгунову, который ему надоел, то ли по какой-то другой, не ясной мне, причине.
— Не вешай нос, Верстовский! — весело бросил Верхоланцев. — Этот ублюдок для всех заноза в заднице. Иди отдохни.
Я встал, но на секунду замешкался, беспокойство о Милане не отпускало меня. Верхоланцев, бросив на меня изучающий взгляд, глухо добавил:
— С Миланой все в порядке. Ты что думаешь, она в первый раз вены-то режет? Так-то. Не переживай.
Я понял, что Милана не стала рассказывать о нашей поездке на остров и встрече со странными людьми. Это к лучшему, вряд ли главрежа это порадовало бы. Я вышел в коридор и наткнулся на Лифшица, который схватив меня за пиджак, торопливо проговорил:
— Олег, быстро переодевайся и дуй в павильон.
— Зачем? — не понял я. — Разве уже все подготовили?
— Нет, поучаствуешь в реалити-шоу, — объяснил он.
— Юра, я не в состоянии. Понимаешь, черт возьми?! Я весь день крутился, как белка в колесе. Посмотри на меня. Устал, как вол.
— Ой-ой-ой, он устал, — с наигранным сочувствием бросил Лифшиц и подтолкнул меня в спину в сторону гардеробной. — Не выпендривайся.
Я лишь тяжело вздохнул, но подчинился. Не успел я войти в «город», как на меня наткнулся запыхавшийся официант из бара Влада, толстый увалень с круглым, добродушным лицом с веснушками
— Хозяин, срочно хочет вас видеть.
Быстро добравшись до бара, я вошёл внутрь, и увидел Влада за стойкой. Он сделал мне знак, мы спустились в погреб, где рядом с выложенной булыжником кладкой стояли деревянные стеллажи с огромным количеством бутылок.
