Анатоль Франс - 1. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга.
— Не забудьте же обо мне, господин Годэ. До свиданья, господин Годэ.
И г-н Годэ-Латеррас юркнул в рассеченный дождем мрак, где исчезли, все до единого, тощие завсегдатаи глухого Купального тупика. Он волен был идти куда глаза глядят. И побрел к Монмартрской возвышенности, осажденной бурей и залитой дождем. Пронесся вихрь и чуть не сбил мулата с ног; предательский ветер ринулся под зонт и вывернул его наизнанку. Г-н Годэ-Латеррас попытался возвратить этому ценному и полезному приспособлению свойственную ему округлую форму, но шелк оторвался и черным флагом повис на остове зонта. Г-н Годэ-Латеррас карабкался, осененный этим нелепым и мрачным стягом, по ступеням крутой лестницы Котэнского прохода, превратившегося в бурный поток. Он слышал только, как булькает вода под его ногами и как таинственно шушукаются ветры. Смутные тени некоего издателя и некоего редактора, известных лишь одному ему, маячили где-то очень далеко. Он одолел восемьдесят ступеней и остановился перед узкой дверью, освещенной висячим фонарем, который со скрипом раскачивался на перекладине и мигал будто подслеповатый глаз. Г-н Годэ вошел в дом и тихонько прокрался мимо швейцарской.
Но кто-то постучал в перегородку, и ему пришлось вернуться. С замиранием сердца отворил он стеклянную дверь. Из каморки послышался чей-то угрюмый голос, не то мужской, не то женский, и сообщил, что на комоде лежит письмо на его имя.
Мулат взял письмо, спустился по пяти осклизлым ступенькам и вошел к себе в комнату. Он зажег свечу и стал настороженно рассматривать конверт.
Дело в том, что почта уже давно не доставляла ему приятных вестей. Но когда он распечатал письмо и начал читать, его белые зубы блеснули в простодушной улыбке. Детская его душа приуныла в нищете, но готова была воспрянуть при малейшей удаче. И сейчас г-н Годэ вновь обрел жизнерадостность.
Он вывернул карманы, наскреб немного табачной пыли, перемешанной с хлебными крошками и шерстинками, и набил коротенькую трубочку; затем с удовольствием лег на диван, покрытый грязною простыней, и стал нараспев читать письмо, которое его так обрадовало:
«Сударь,
я проездом в Париже; привез своего сына, Реми, из Нанта, где он учился. Вспомнил о вас — не согласитесь ли вы подготовить его к экзамену на бакалавра. В области образования, как и во всем остальном, я сторонник передовых идей. Не угодно ли вам позавтракать с нами в субботу, в одиннадцать часов, в „Гранд-отеле“? Тогда мы и поговорим о делах. Преданный вам
А. Сент-Люси».
Господин Годэ-Латеррас, пропев письмо, зажег трубку и погрузился в волны дыма и грезы. Неожиданное письмо было даром судьбы. Незадолго до падения Империи[69] он познакомился в Париже у одного из видных представителей демократических кругов с г-ном Сент-Люси, который даже ответил на его визит. «В те времена, — вспоминал мулат, — я писал статьи для Большой всемирной энциклопедии. Тогда я снимал превосходно обставленный номер в гостинице на улице Сены. Пожалуй, у меня где-то хранится визитная карточка любезнейшего этого господина». Он протянул худую смуглую руку, нащупал на камине старую коробку из-под сигар, набитую бумажками, и стал их перебирать.
Очевидно, готовясь переезжать с квартиры на квартиру, он высыпал в коробку все, что было в ящике письменного стола, наполнявшегося исподволь, ибо сверху оказались бумаги более давних лет. Он открыл конверт, вызвавший в нем далекие, смутные воспоминания: «Э, да это письмо братца, который торгует кофе в Сен-Поле, — подумал он. — Его-то не влекло в Париж; он не одержим Идеей, не то, что я!» И г-н Годэ-Латеррас прочел первое, что попалось ему на глаза:
«Вероятно, ты знаешь из газет, что над Бурбоном пронесся циклон[70] и уничтожил все плантации. Я влип в скверную историю. А ты по-прежнему тискаешь вздорные статейки в парижских газетках?»
— Жалкая личность, жалкая! — прошептал г-н Годэ-Латеррас, облокотившись на подушку. И, развернув еще одно письмо, написанное тем же почерком, прочел:
«Послать тебе денег не могу: у нас на острове большой урожай кофе, пришлось потратить все средства и закупить его по сходным ценам — на рынке было полно кофе и продавался он по дешевке. Дельце состряпал выгодное. Сам понимаешь, нет у меня возможности послать тебе денег. Из Парижа вернулся Дюран и сообщил, что ты принимаешь участие в уличных беспорядках. Смотри, свернешь себе шею, а приятели станут говорить, что тебя подослала полиция. Когда тебе надоест валять дурака, возвращайся на Бурбон. Будешь сторожить мои склады. Должность как раз для бездельников, значит тебе вполне подходит».
— Сторожить его склады, какое кощунство! — вскричал г-н Годэ-Латеррас.
И он отшвырнул письмо нечестивца. В ящике оказалась уйма приглашений на гражданские панихиды, решений суда, повесток, накладных, вырезок из газет. Г-н Латеррас взял вырезку, на обороте которой красовалась реклама мозольного оператора — босая нога на табурете, — и прочел следующие строки, вызвавшие улыбку на его простодушном лице:
«Один из умнейших людей нашего времени, один из отважнейших пионеров прогресса, г-н Годэ-Латеррас, креол с острова Реюньон, завершает работу над своей книгой „О роли черной расы в возрождении общества“. Одна из важнейших глав этого замечательного труда скоро появится в „Литературной воронке“».
«К сожалению, — подумал г-н Годэ, — когда глава подготовлялась к печати, „Литературная воронка“ покончила счеты с жизнью. И ведь сколько газет так погибает в самом расцвете!»
Наконец, в ворохе визитных карточек он нашел ту, которую искал. Он сосредоточенно посмотрел на нее и прочел:
Алидор Сент-Люси,
адвокат,
бывший министр народного просвещения и морского
флота,
член палаты депутатов, председатель художественной комиссии Гаити.
Париж, «Гранд-отель».
И г-ну Годэ-Латеррасу в клубах дыма, застилавших комнату, представился исполин-мулат, приехавший с острова Гаити, щедро расточавший злато и улыбки. Тут он задул свечу и уснул.
Во сне ему мерещились призраки. Тень хозяина харчевни из Купального тупика наступала на него, прихрамывая, и повторяла с ужасающей вкрадчивостью:
«Не забудьте же обо мне, господин Годэ».
Дождь лил не переставая; только около девяти часов утра в комнате показался жалкий отблеск света, успевшего загрязниться, пока он добирался сюда. В окне видна была глухая стена соседнего пятиэтажного дома, самого высокого в переулке. Стена этого здания, увенчанного плоской итальянской крышей с кирпичной балюстрадой, покрыта была бугорками, трещинами, щелями, мокрыми пятнами и плесенью; возвышаясь метров на пять-шесть над комнатой г-на Годэ-Латерраса она погружала ее в вечную тьму. Между окном и стеной был проход в два шага шириной, усеянный салатными листьями, яичной скорлупой и обрывками бумажных змеев. Мулат проснулся, посмотрел на стекла, залитые дождем, и взялся за тяжелые ботинки, оставившие на полу влажный след. Все же он надел их и, завершив свой скромный туалет, прихватил останки зонта и вышел из комнаты. Проходя мимо каморки привратника и услышав невнятное ворчание, он сказал:
— Госпожа Александра, сейчас займусь вашим счетчиком.
Он поднялся по десяти верхним ступеням Котэнского прохода, миновал, утопая в потоке грязи, унылый фасад швейцарского шале и строительные леса церкви «Упование нации». В конце улицы Лепик он остановился как вкопанный перед мастерской упаковщика, чтобы не наступить на две соломинки, прилепившиеся крест-накрест к мокрому тротуару. Предотвратив опасность (ибо он не сомневался, что наступить на крест — значит навлечь на себя беду), он вновь обрел душевное величие и вскинул свою благородную голову. Как и подобает победителю на поприще разума, он шествовал к самому сердцу Парижа и высоко нес железный остов растерзанного зонта о восьми спицах, будто замысловатое оружие, изобретенное каким-нибудь воинственным дикарем.
II
Господин Алидор Сент-Люси, сын богатого купца из Порт-о-Пренса, изучил юриспруденцию в Париже и вернулся на Гаити[71], дабы присутствовать при коронации Сулука[72], провозглашенного императором и нареченного Фаустином Первым. У богача мулата были основания побаиваться черного монарха. Но он отважно ринулся навстречу опасности и с таким рвением стал поддерживать черную политику своего повелителя, что в императорском дворце на него обратили внимание. Его назначили главным прокурором Верховного суда в Порт-о-Пренсе, и он тотчас же повелел расстрелять кое-кого из своих сограждан, не питая к ним, впрочем, ни малейшей злобы. Император вручил ему портфель министра народного просвещения и министра морского флота, но г-н Сент-Люси, приметив, что втихомолку крепнет оппозиция, взял отпуск и отправился поразвлечься во Францию.
