Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том II
Так как здесь всегда возможны и очень часты оплошности и ошибки, то создается новый источник беспокойства и огорчений; упрямство заменяет художественный вкус и безумная жажда новых приобретений мешает спокойно наслаждаться уже приобретенным.
Я никогда не мог понять, почему нельзя довольствоваться хорошей копией за неимением оригинала. Часто самый изощренный глаз колеблется, не зная, которой из двух картин отдать предпочтение, и если есть возможность приобрести тридцать прекрасных картин за те деньги, каких стоит одна подлинная, то для чего разорять себя, приобретая эту единственную?
Некто продал свои дома и земли, чтобы составить коллекцию эстампов. Он держит их в папках, которые открывает не чаще четырех раз в год. И до сих пор, с трудом волоча ноги, он все еще является на аукционы, кричит судебному приставу задыхающимся голосом: Одно су! и, обозвав самого себя вслух сумасшедшим, уносит домой приобретенный лист. Ему нужны сильные очки, чтобы любоваться своей покупкой. После его смерти все это попадет в разные руки, и дело, на которое он потратил столько сил, никогда не будет завершено.
Старой картине, наполовину стертой временем, так что на ней нельзя уже ничего разобрать, отдается предпочтенье перед современной, интересной картиной, краски которой свежи и приятны. В чем же заключается недостаток этой последней? В том, что написавший ее художник еще жив!
Частные лица должны предоставить привилегию вкладывать громадные суммы в картины и статуи принцам и великим мира сего, богатства которых чрезмерны. Тратить все свое наследство на разные редкости — безумие; забывать же родных и друзей ради картин и гравюр — порок. Искусства созданы для того, чтобы красоваться в общественных залах, а не в частных кабинетах. Неумеренный их любитель — не кто иной, как маниак.
До сих пор на наших сценах еще не высмеивали это разорительное безумие; оно безусловно заслуживает кисти комедиографа.
309. Аукционы
Но наши вельможи под именем любителей редкостей в большинстве случаев являются только сановными старьевщиками, покупающими по держаные вещи без надобности, без страсти, только для того, чтобы приобрести по дешёвке драгоценности, лошадей, картины, старинные эстампы и прочее. Они устраивают у себя конские заводы или кунсткамеры, которые вскоре превращаются в склады. Их принимают за страстных любителей искусств; в действительности же они любят только деньги.
Эти вазы, бронза, картины, все эти шедевры, которыми они будто бы дорожат и пред которыми преклоняются, сделаются собственностью каждого, кто только захочет освободить от них их владельца, дав ему золота. Самая древняя медаль не останется в медальном шкапце, несмотря на всю пышность обстановки ее владельца: она будет продана. Эти украшенные орденами торговцы перехватывают таким образом прибыль настоящих коммерсантов, и, хотя они и говорят, что покупают исключительно для того, чтобы поддерживать художников, в действительности они являются для них подлинными тиранами.
Впрочем, настоящая цена картин выясняется именно на аукционе, где они не производят ложного впечатления, как в салонах своих гордых владельцев. На аукционах выгодная роль этих захватчиков и неучей кончается; там мнимые знатоки видят, как их баснословная оценка сводится к нулю; там высокомерная французская школа учится сбавлять спесь. Художник может называться сколько ему угодно первым придворным живописцем, — его картина в четыре фута вышиной идет за десять экю (стоимость холста). Судебный пристав не делает ей никакого снисхождения, и безжалостно отдает ее покупателю, который украсит ею свою закоптелую переднюю или столовую.
Филипп, герцог Орлеанский{161}, регент королевства, любил забавляться художеством, но рука его высочества, так искусно приводившая в движение Европу, в живописи не превосходила талантом самого жалкого маляра. Что же получилось? Главная его картина, хотя и украшенная его именем, последовательно изгонялась из всех собраний и в настоящее время находится в одном из коридоров Тюильри, тщетно надеясь привлечь покупателя, который приютил бы ее. Ее осматривают, читают августейшее имя, улыбаются, но никто не желает дать за нее тридцать шесть ливров, что доказывает, что в области искусств, которыми руководит гений, подкупить публику титулами нельзя.
310. Шляпы
Парижанин с одинаковой легкостью меняет свои взгляды, свои причуды и моды. Форма наших шляп, как и все человеческое, пережила целый ряд изменений. Головные уборы, красующиеся в шляпных лавках, сменяют друг друга, подобно новым методам в царстве науки. В течение некоторого времени высокая и остроконечная шляпа одерживала верх над всеми другими, подобно тому как это было с академическим стилем, который теперь начал, наконец, сдавать и которому больше уже не подражают.
Эта склонность к разнообразию, эта страсть, толкающая нас к созданию новых мод, заставляет нас принимать все, что в шутку или из пустой прихоти выдумывают принцы, будь то пряжки громадных размеров или фрак. Так, Алкивиад дал свое имя башмакам особого фасона, и его тщеславие бывало польщено всякий раз, когда при нем говорили, что эти башмаки — его созданье.
Иногда та или другая мода создается в силу особых соображений и выгод. Первообраз современных панье{162} был выдуман, чтобы скрывать от глаз публики незаконную беременность и маскировать ее до самого последнего момента. Большие манжеты были введены шулерами, чтобы удобнее было плутовать за игрой и передергивать карты.
Мы понемногу убавляли поля широких фетровых шляп, сделали из больших маленькие и кончили тем, что совсем уничтожили все три до крайности неудобных угла. Сейчас наши шляпы совершенно круглы, — именно это и модно.
Их больше уже не носят подмышкой по утрам: они покрывают благороднейшую часть нашего тела, для которой и сделаны. Разве видали когда-нибудь турка, который держал бы свой тюрбан подмышкой, или епископа с митрой в руках? Будем же постоянно носить шляпу на голове, чтобы предохранять свои слабые мозги от солнечных лучей, и пусть этот бесценный купол препятствует испарению наших мозгов. Не смешно ли было постоянно держать шляпу в руке, выделывая ею всевозможные манипуляции, согласно правилам вежливости и жеманства?
Я не собираюсь писать здесь историю шляп, я не коснусь засаленных шляп Людовика XI, который носил их такими в силу своей неопрятности и скупости; равным образом не буду говорить о волшебной силе, присущей некоторым шляпам: одни превращают плохого священника в знатного вельможу, другие — идиота в доктора. Вы знаете, какой эффект производит подбитая мехом шляпа на голове гренадера?! И наконец, разве корона не представляет собою убора, вызывающего своеобразное опьянение?
В юности я видел шляпы с очень большими полями, которые в отогнутом виде были похожи на зонты. Поля шляп то поднимали, то опускали при помощи особых шнурков. Позднее им придали форму лодки. В наши дни круглая и ничем не украшенная форма является господствующей. Шляпа — это Протей, принимающий все формы, какие ему желают придать.
Это могут подтвердить женщины, которые после многократных проб окончательно остановились на английской шляпе, несмотря на всю свою ненависть к Англии. С своей стороны я советую им придерживаться этого фасона. Пусть они при желании украшают ее жемчугом, бриллиантами, перьями, шнурами, лентами, кисточками, пуговицами, цветами, пусть поэты в своих творениях подвязывают к ним звезды, кометы, пусть они будут всех цветов — красные, зеленые, черные, серые, желтые, — но только пусть женщины никогда не расстаются с английской шляпой: дурнушки от этого только выиграют и красивые — тоже.
У нас, таким образом, вывелись и шляпы-пигмеи и шляпы-колоссы. Когда мужчины начали носить маленькие шляпы, дамы стали делать до смешного высокие прически. Теперь же, когда мужские шляпы увеличились в объеме и округлились, — женские прически сделались несравненно ниже.
Один поэт написал:
Я видел Кларису, Елену младую:
Головка повязкой тугой обвита,
А тело стонало, на плен негодуя,
Как в клетке охвачено усом кита.
Их кудри над ними вздымались высоко,
Макушку венчал горделивый султан,
И вдруг Медицейской красы без упрека —
Венеры узрел я пленительный стан;
Округлые формы ласкали мне око,
Как все было стройно, естественно в ней!
Любуясь, я думал: «Кларисе моей
Искусство внушает быть много дурней».
Сейчас мужчины и женщины носят шляпы гораздо лучше прежних. Во всяком случае, сидя в карете, мы можем откинуться в самый угол, не боясь выколоть соседу глаз острыми концами треуголки. Ее еще продолжают носить подмышкой в парадных случаях, но это случается теперь не чаще двух раз в неделю — в дни торжественных приемов. Теперь даже во время спектакля вы можете увидеть людей из общества со шляпой на голове.
