Ella James - Genzel_
Леа выходит, и это первая вещь, ускользающая из-под моего контроля.
Я должен выйти. Обойти вокруг и забрать ее. Повести ее вверх по лестнице, раз она настаивает, что должна идти. Вместо этого, она обходит машину спереди и открывает мою дверь.
Она берет меня под руку. Ее прикосновение полны любви. Как будто она знает меня.
— Пойдем, Люк, — под порывами сильного ветра, развевающего ее волосы, ее щеки розовеют. — Тебя беспокоит, что я называю тебя Люк? Гензель больше не кажется правильным, и ты знаешь, Эдгар немного пошло, — она улыбается, очевидно, пытаясь сохранить хорошее настроение. — Почему ты выбрал его?
Я оглядываю ее, стоящую в грязи, пока я все еще сижу в машине. Это простой вопрос, легкий ответ: я фанат По, но когда я смотрю в ее лицо, я не могу заставить себя говорить.
— Не имеет значения, — говорит она спокойно. — Я думаю, что слишком много говорю. Я нервничаю. Я не могу обманывать. Это странно, но я рада, что ты со мной. Я не думаю, что могла бы сделать это без тебя. Люк...? Ты в порядке?
«Я не думаю, что могла бы сделать это без тебя…»
Нет, я думаю, она не могла бы.
— Не могла бы, — бормочу я.
Она хмурится на меня.
— Люк? — она кладет свою ручку на мою ногу, мое бедро. — Что-то не так? Я нервничаю здесь, и, может, я немного параноик, но я убеждена, что ты ведешь себя странно. Ты пойдешь?
Я качаю головой и выхожу из машины.
— Давай сделаем это, — говорю я.
Черные пятна мелькают в уголках моих глаз. Я не обращаю на них внимания. Взяв Леа за правую руку, мы медленно идем к лестнице.
— Я хочу спросить тебя кое о чем, — говорит Мать через окошко в двери моей комнаты. Прошло много времени с тех пор, как она приходила — четыре или пять дней, я думаю.
— Чего ты хочешь? — спрашиваю я резко.
Она больше не отвечает мне. Я понимаю. Это случается постоянно.
Я кусаю свою губу, и молю, чтоб она открыла дверь. Мне не нравится быть здесь одному. Я скучаю по ее кровати. Я скучаю по ее рукам.
— Ты помнишь то время, когда ты рассказывал мне о близняшках?
Я медленно киваю, хотя я не помню.
— Это было годы назад. Прямо после того, как ты оказался здесь. Ты упоминал близняшек. Они жили в Боулдере?
— Да... — я обхватываю руками свой живот, потому что воспоминания ранят.
— Ты сказал, что их имена были на «Л». Лаура и Лана и...
— Леа, — говорю я, чувствуя, что не дышу.
— Да. Ну, у меня есть вопрос. Вопрос и идея. Мне нужна твоя помощь для этой работы. Мне нужно, чтобы ты вспомнил, Гензель. Сейчас я собираюсь открыть дверь. Ты можешь сказать мне их фамилию?
— У тебя есть ключ? — спрашивает она. — Нет, подожди. Она не закрыта.
Я смотрю, как Леа открывает дверь.
— Ох, вау. Это по-прежнему выглядит как твой холл. Я могу видеть свои рисунки здесь, но Люк? — ее рука касается моей, пальцы теплые и нежные. — Люк, что не так?
Этого не должно было произойти.
Я не предполагал, что расскажу ей, но я должен.
ЧАСТЬ 4
ГЛАВА 1
Лукас
Четырнадцать лет назад.
Я не буду умолять.
Каждый раз, когда слышу ее шаги, говорю себе: я не буду умолять.
Не тогда, когда она открывает заслонку в нижней части двери и протягивает руку, чтобы забрать пустую тарелку. Не тогда, когда она снова вытягивает руку, чтобы поставить новую тарелку на коврик.
Я не буду умолять, потому что это не сработает. Мать любит причинять мне боль. Мольба только укрепит ее решение оставить меня в этой комнате. Если я буду умолять, она никогда не выпустит меня.
Прошло шестьдесят семь дней с тех пор, как она говорила со мной. Шел тринадцатый день, как я перестал есть то, что она приносила.
В углу моей комнаты есть раковина. Она пластиковая, в форме корыта, с четырьмя ножками и широким отверстием для слива. Я смывал еду в раковину, а когда она была слишком плотной, то в туалет.
В промежутках, когда слышал шаги, я использовал предметы на столе. Простые карандаши. Цветные карандаши. Мелки. Я рисовал на отрывных листах, которые она дала мне. Больше ни для чего не было сил. Это хорошо. Правда хорошо.
Просто спать.
Я пишу такие слова как: зеленый. Давным-давно это был мой любимый цвет. Пишу слово: киска. Во сне мой язык всегда погружался в теплую, гладкую киску. Не знаю в чью.
Я знаю в чью.
Делаю набросок киски и пишу три имени.
Это зло. Я знаю это. Это еще одна причина, по которой я не буду умолять. Еще около четырнадцати дней, и не будет больше зла.
Никаких больше снов.
Засыпая, чувствую, как горит мое запястье. Дверь остается закрытой. Все больше и больше я отдаляюсь. В облаке тишины, единственное имя, которое я помню — Леа.
***
Мое уединение прервано тремя резкими стуками. А затем ее голос:
— Гензель. Это Мать. Я вхожу.
У меня нет времени, чтобы отреагировать. Дверь открывается. Спертый воздух в комнате разгулялся, танцуя на моей коже.
В тот момент, когда ее глаза встречаются с моими, мне удается приподняться на локте.
Я пытаюсь ожесточить себя, но... нет.
Я не готов к ее приходу. Никогда не готов.
Кожаные брюки. Черные кожаные ботинки. Изгибы ее бедер интригуют. Я знаю, что между ними. Могу попробовать это, лежа здесь и раскачиваясь.
Включается свет.
Я щурюсь.
Ее руки сложены под грудью. Красная рубашка. Волосы... длинные. Красивое лицо. Это так иронично, что у Матери такое красивое лицо.
Ее глаза лезут на лоб, а рот кривится.
— Гензель? Какого черта?
Сапоги стучат по полу. Она нависает надо мной. Мое сердце ускоряется, заставляя комнату кружиться.
Она наклоняется и дает мне пощечину.
Еще одна пощечина.
Еще одна пощечина.
— Господи...
Головокружение.
Ее грубые руки держат мое лицо. Я чувствую ее запах.
— Я хочу знать, что с тобой не так, черт побери, глупый мальчишка. Я вижу твои ребра! — ее ногти щипают мою холодную, голую кожу. — Ты думаешь, это твое тело? Думаешь, что ничем мне не обязан?
Пощечина.
Потолок падает.
— Я спасла тебя! Спасла твою жизнь, и вот как ты отплачиваешь мне? Причиняя себе вред? Что за глупый мальчишка?
Я не могу.
Ее рука на моем бедре.
Господи. Я уже твердый.
Слышу ее смех. Рука обвивается вокруг моего члена и...
— Ох. О боже.
— Хорошо! — она поглаживает вверх и вниз, я начинаю тяжело дышать.
— Боже. О боже. — Я задаюсь вопросом, что буду делать, если она потеряет самообладание. Мое сердце учащенно бьется. Голова гудит. Бл*дь, ее рука управляется с моим членом, дрочит.
— Вот так! Ты все еще мой сексуально озабоченный мальчик. Не притворяйся, что ты не хочешь этого! — ее рука передвигается, когда она меняет положение, и я слышу, как она стягивает свои трусики. Я чувствую над собой ее движения, как она опускает свое тепло на мое лицо. Влажность на моем рту. Она ложится на меня сверху, ее грудь прижимается к моему животу. — Тебе лучше воспользоваться своим языком! Я хочу кончить.
Мое сердце бьется так чертовски сильно. Я начинаю прижимать ее к себе. Ее рот, как бархатная перчатка вокруг моего члена. Она сосет и поглаживает. Я издаю стон за стоном. Несмотря на отсутствие силы, я отталкиваюсь ногами от матраса, толкаю себя к ее рту. Я близко. Так близко. Мое сердце мчится галопом. Я жду. Жду, чтобы это...
Ее рот внезапно отстраняется от моей головки, и она сжимает ее рукой. Она всасывает мои яйца в свой рот и...
— БЛ*ДЬ!
Ее зубы.
Она сильнее сосет мои яйца, используя свои проклятые зубы. Отправляя волны боли через мой живот.
Я становлюсь мягче. И затем, как всегда, снова твердым. Настолько твердым, что когда она сосет мои яйца, заставляет испытывать боль до кончиков пальцев ног. Я кончаю ей в рот, она проглатывает и смеется. Затем она слезает с меня и дает мне пощечину.
Прогибаясь на матрасе, думаю, что в этот раз она не кончила мне на лицо. Я не помню. Она кончила?
— Ты жалкий! Больной! Отвратительный! Я была удивлена, но к черту это Гензель! — она хватает меня за левое запястье и дергает. Я пытаюсь сесть, но чувствую головокружение. Чертова Виагра.
— Я оставлю дверь открытой. Ты можешь выйти в холл. Я вернусь сегодня с сюрпризом, которого ты не заслуживаешь!
Когда она идет к двери, мои глаза закрываются. Я жду, что она захлопнется, но... ничего.
***
Я не уверен, как долго был в отключке, но когда просыпаюсь, первое место, куда смотрят мои глаза — дверь.
Она открыта.
Охренеть.
Некоторое время достаточно просто лежать и представлять. Но скоро любопытство превращается в страх. Почему она сделала это? Что в холле? Могу я вообще пойти так далеко?
Я привстаю на локтях, и комната кружится. Не так сильно, как прежде.
Я осматриваю себя и чувствую, как накатывает стыд.
Я сделал все это с собой. Это моя вина, что я здесь. Я мог обвинять Мать. Мог выбрать ненависть к ней. Но зачем? Все что она говорит — правда: я мог закончить в месте похуже чем это, где худшее, что случилось со мной, это то, что Мать домогается меня, и я решил смывать свою еду в канализацию.
