Санин Евгений - Мы - до нас
Войдя, он сразу же принялся что-то искать, заглядывая под лавку и во все углы.
- И ты потерял что-то? – наконец, не выдержал князь.
- Да… - пробормотал охранник, вороша сено, которым был застлан пол.
- Не этого ли медведя? – кивнул на лежавшую рядом с собой деревянную фигурку князь и услышал:
- Нет – нож. Небольшой такой, засапожный. Ты случайно не видел его?
- Да куда ж я могу уйти из своего угла? – мрачно усмехнулся князь Илья.
- И то верно… - согласно кивнул охранник. - Ничего не понимаю! Вчера только был. Куда он мог запропаститься…
- Ничего, получишь жалованье, новый себе купишь!
- Новый? – Охранник резко разогнулся и в его голосе неожиданно послышалась боль: – Да где я теперь второй-то такой найду? Ведь это же не простой нож. Мне его - жена подарила. Это единственное что у меня от нее осталось. Там даже ее метка на память есть, в виде сердечка…
Он спросил вошедшую в поруб женщину, не видела ли та, убираясь, где засапожного ножа. Но она тоже не знала где он. Сказав, что последний раз видела его, когда воин вырезал фигурку медведя, она подошла к пленнику посмотрела на нетронутый хлеб, похлебку, заглянула в кувшин и покачала головой:
- Так и не ел, не пил ничего с самого утра! Боишься – отравим? Зря!
Женщина заменила миску на новую и сказала:
- В городе теперь о тебе люди совсем по-другому говорят. Во всем осуждают тех, кто сбивал тебя с истинного пути. Одного из них, бледного такого, как смерть, узнали, так он еле сбежал! Потом опять же твой друг Радим немало чего хорошего о тебе людям рассказал. А после того, как ты холопа на волю освободил и снова его человеком сделал, так многие уже стали раскаиваться, что думали о тебе плохо. Да и потом, у нас на Руси всегда принимают сторону слабого и обиженного. А с тобой же вон – как несправедливо обошелся князь Борис…
Услышав про главного своего врага, пленник дернулся и зазвенел цепью.
- За Гориславу досадно? - понимающе посмотрела на него женщина. - И это тоже напрасно! Ничего с ней худого не сделалось.
- Как это? – недоверчиво посмотрел на нее князь Илья.
- А вот так! Кривда она как ни сильна, а правда - все равно сильнее! Когда князь Борис ее из поруба на всенародный срам за собой потащил, по счастью, Мстислав Мстиславович со своими дружинниками поблизости оказался. Ну, как князь ни силен, те мигом его скрутили. Гориславу молодой князь отправил к своей жене, а Бориса Давидовича – да не ко сну будет помянут! - предупредил, что тому не бывать живым, если он не оставит Гориславу в покое! Еще он пригрозил, что не простит ему, коли и с тобой что случится, но… в ответ на это князь Борис только зубами проскрежетал. Ох, и люто зол он на тебя, ох и зол!
Князь Илья благодарно посмотрел на женщину и, глядя на огонь свечи, стал думать свою нелегкую думу.
В том, что его завтра ждет казнь, он не сомневался. Была, правда совсем небольшая надежда, что князю Мстиславу удастся отложить ее на два-три дня. Но в таком случае уж лучше бы сразу!
Пленник пошевелился, меняя позу. Цепи снова зазвенели, и он вдруг подумал о том, что вот даже эти цепи могут держать так, что не только небесного, а и самого дорогого земного достать не можешь…
Вспомнив о небесном, он взял Евангелие, полистал, выборочно читая, несколько страниц и вдруг застыл глазами на вдруг поразивших его строчках:
«Аминь бо глаголю вам: елика аще свяжете на земли, будут связана на небеси: и елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех.»1
Эти слова тоже хорошо были знакомы ему. Но на этот раз его поразило в них то, что… куда же пойдет его душа, с таким множеством неразрешенных грехов?! Завтра, перед началом Божьего суда он вправе позвать игумена, исповедаться и очистить свою душу перед смертью. Ну, а если князю Борису удастся этой ночью совершить задуманное?
Князь Илья покосился на переставшего искать свой нож и сидевшего на лавке с потерянным видом охранника. А что если это вдруг сделает он, и прямо сейчас?.. Да нет, вроде, его отношение к нему тоже поменялось в лучшую сторону. А может, это притворство, чтобы никто ничего не смог заподозрить? Нет, нельзя было рисковать вечностью!
И он сказал заканчивавшей вместо освобожденного раба протапливать печь женщине:
- Ты можешь выполнить мою последнюю просьбу?
Женщина выпрямилась и вдруг с вызовом уперла в бока кулаки:
- С чего это вдруг - последнюю? Или ты уже за Бога решил вершить человеческие судьбы, будь она даже твоей собственной? – она взглянула на не знавшего, что и ответить ей князя и уже мягче сказала: - Ну ладно, говори, что надобно! Все для тебя сделаю!
Князь Илья благодарно кивнул ей и, с несвойственной для него торопливостью, проговорил:
- Тогда сходи… нет, сбегай к отцу игумену. Скажи ему, что я прошу… нет, умоляю его поскорее прийти исповедывать и… если благословит – причастить меня!
- Ой! – радостно всплеснула руками женщина. – Да ради этого… да для такого я не то что бежать – я птицей лететь готова!
Бросив все у печи, она, даже не накидывая полушубка, выскочила из поруба.
Секунды казались князю Илье часами.
Игумена все не было. Он стал неотрывно глядеть на икону и, как было давным-давно, когда с отцом и дедом они после говения ходили в церковь на исповедь и причастие, стал припоминать свои грехи. Их было столько, что он даже испугался, что забудет большую часть из них, когда придет игумен. А того все не было, не было… Как будто сам Господь давал ему возможность вспоминать все новые и новые грехи.
Наконец, со словами: «Идет!» - вбежала женщина и тут же исчезла опять…
Зато в порубе появился тот, кого уже отчаялся ждать пленник. С крестом и… как сразу со вздохом облегчения заметил Илья, с мешочком на груди – в котором находилась Дарохранительница…
- Отче! – звеня цепями, рванулся навстречу к нему Илья.
- Вижу, все вижу и… радуюсь! - ответствовал ему тот и, глазами приказав охраннику оставить поруб, дабы не мешать таинству, неспешно подошел к пленнику.
Все дальнейшее для князя Ильи происходило, словно в каком-то тумане. Главное для него было не забыть ни одного греха, который навсегда мог встать между ним и Богом. Еще он боялся, что игумен устанет и скажет: «Все, достаточно, хватит!» или того еще хуже «Изыди, от меня, да разве такое прощается?!» Но тот терпеливо молчал, то ли качая, то ли кивая своей большой лохматой головой. И исповедь продолжалась…
Охранник мерз с внешней стражей за закрытой дверью поруба уже час, второй… На смену ему пришел первый охранник, а князь Илья все перечислял и перечислял все те злые дела, которые успел натворить за свои неполных двадцать лет…
Выслушав пленника до конца, игумен выждал еще немного, затем поднял над его головой епитрахиль, но тут же опустил ее и уточнил, а всех ли людей на земле простил князь Илья.
- Да! – кивнул ему тот.
- Даже… князя Бориса Давидовича? – с небольшим сомнением в голосе уточнил игумен.
- Да, да! – искренне прощая предавшего его самого и едва не оскорбившего его невесту человека ради того, чтобы Господь отпустил и ему все то зло, которое он только что перечислил, - убежденно повторил пленник. – Он ведь и сам не ведает, что творит!
- Тогда преклони свою голову перед Богом.
Стоявший на коленях князь Илья, покорно выполнив повеление игумена, замер в томительном ожидании…
На этот раз несколько секунд показались ему уже вечностью.
Наконец на голову долгожданно легла епитрахиль, и послышались знакомые с детства, но на этот вызвавшие у него невольные рыдания слова:
- Прощаются и отпускаются…
После исповеди игумен причастил князя Илью и каким-то незнакомым, прерывающимся голосом сказал:
- Много мне довелось исповедывать за свою жизнь людей. Но лишь сегодня я первый раз вдруг почувствовал, что даже ад содрогнулся от услышанного, и возопил от того, что не смог удержать уже, казалось бы, ставшею его собственностью жертву, а весь рай наоборот возликовал от того, что Господь простил даже такого кающегося грешника, как ты!
Князь Илья взглянул на игумена и увидел, что глаза того так переполнены слезами, что они давно уже катятся по щекам, запутываясь в густой бороде и сияя там яркими, в свете свечи бриллиантами…
И только тут понял, почему прерывался у него голос…
