Евгений Красницкий - Не по чину
Среди встречающих на монастырском дворе Мишка с некоторым удивлением увидел Иллариона. Вот уж про кого он совсем забыл, а зря: тяжелое ранение, конечно, сильно сказалось на здоровье воинственного иеромонаха, но не на его памяти. Если раньше неизжитая военная привычка заставляла грека держаться прямо, то сейчас, едва оправившись от тяжелых ран, он передвигался медленно, опираясь на трость, однако стоило взглянуть ему в глаза, как немощный монах куда-то исчез, и перед Ратниковым возник прежний Илларион — деятельный и властный. Мишка с трудом удержался, чтобы не потрясти головой, прогоняя наваждение, но тут его внимание привлек спутник Иллариона — тоже монах. Держался он тоже прямо, но то, что это именно военная выправка, бросалось в глаза, несмотря на заметную хромоту. Судя по всему, это был еще один грек, и еще один бывший военный — и он явно интересовался не князем, а самим Мишкой, что Ратникову не слишком понравилось: похоже, что его неосторожные рассуждения о православном ордене Илларион не забыл.
«Заметьте себе, сэр Майкл, мало того что не забыл, а уже и планирует что-то, скотина такая! Интересно, этот его знакомец специально по вашу душу прибыл, или он просто в прошлый раз на глаза не попадался? Такую морду не забудешь.
Придется теперь выкручиваться — не отдавать же этому воронью Младшую стражу на откуп! И без того хлопот полон рот, так нате вам — еще одного воинствующего монаха подогнали! А он наверняка бывший вояка, к бабке не ходи. На деда чем-то смахивает… Точно — ноги нет! Вон как хромает — вылитый Корней, только масть другая».
С епископом больше говорил Никифор, а Мишка скромно помалкивал и только отвечал на вопросы. Дядюшка мог сколько угодно в процессе торга парить племяннику мозги о неправомерных действиях и прочей чепухе, но тут не подвел: выдал оговоренную и заранее согласованную версию. Дескать, пленил отрок князя в полном соответствии со своим воинским долгом, ничего не зная о тех прискорбных обстоятельствах, кои вынудили того сотрудничать с захватчиками. А узнав, сделал все для спасения княгини и детей. И потом согласно просьбе плененного препроводил его в Туров, куда князь Всеволодко, даже страдая от ран, желал попасть как можно скорее для встречи со своим сюзереном, Вячеславом Туровским.
В дороге же молодой сотник всячески обеспечивал ему надлежащий уход и охрану — время-то военное.
О пленении же самой княгини Агафьи и вовсе речь не шла, а токмо о спасении ее из рук похитителей. Все ближние, бывшие с ней в полоне, а самое главное — дети, под надежной охраной уже благополучно доставлены в Городно; сама же княгиня, ведомая христианским благочестием и супружеским долгом, добровольно пожелала сопровождать раненого мужа. Но в пути князь занемог, потому и доставлен в монастырь, к лекарю отцу Ананию.
Ладно бы Никифор — купец такие песни мог петь часами, ему привычно, но ведь и сам Всеволод Городненский, даром что слаб, после осмотра и перевязки охотно подтвердил все сказанное, вставив несколько лестных слов о храбрости молодого сотника и доблести его отроков. Видать, не зря Никифор проводил все время с князюшкой, пока его племянник развлекал дам.
«Интересно, о чем еще они сговорились? Что-то анкл Ник не торопится меня просвещать… Решил, что три сотни гривен мне рот заткнут и глаза замажут? Ну-ну…»
* * *Подходя к Никифорову подворью, Мишка издалека услышал крики, доносящиеся из-за тына. В общей какофонии среди множества голосов преобладали испуганные бабьи причитания, сильно разбавленные мужскими и отроческими, среди которых он различил злющий Роськин дискант:
— Убью, гнида!
Сразу вспомнилась произошедшая здесь же в прошлый приезд драка с двоюродными братьями, вмешательство в нее холопа Роськи, и те последствия, которые потом им потом пришлось разгребать. Мишка, конечно, уважал традиции, но не до такой же степени, а посему, подгоняемый дурными предчувствиями, отбросил всю положенную при его звании степенность и чертометом рванулся к воротам. Никифор поспешал следом.
Истинной причиной мишкиной поспешности являлась теоретическая вероятность участия в непонятном пока скандале двоюродного братца Павлуши, заметно вытянувшегося за прошедшие месяцы и, видимо, почувствовавшего себя хозяином в отцовское отсутствие. Еще при встрече на пристани он отнюдь не вызвал у Мишки прилива братских чувств, да и сам, похоже, ими особо не страдал. Хотя и обнялись, согласно протоколу, и приветствиями обменялись, как положено по обычаю, но чувствовалось, что он не слишком счастлив опять видеть дорогих кузенов. И потом держался отстраненно, хотя поначалу рот раззявил от удивления, когда понял, каких гостей на этот раз принес черт. А уж когда услышал про полоненного князя в придачу со спасенной княгиней…
Князя, правда, никто на ладье и не разглядел, а вот княгиня произвела на пристани настоящий фурор: закутанная в соболя, с таким видом, словно идет не по слякотной каше тающего снега и грязи, а по ковровой дорожке, усыпанной цветами, и вокруг не случайные зеваки, ошалевшие от внезапного явления чужой княгини, а ликующие толпы хорошо проинструктированных подданных, величественно проследовала к поданной ее светлости телеге. Следом за ней с привычно задранным сопливым носом просеменила Дунька, безуспешно пытаясь подражать своей патронессе. Шествие замыкал вальяжный и торжественно-официальный боярин Федор. Павел, как и все, стоял на пристани, разинув рот. Опомнился парень от отеческого рыка Никифора:
— Пашка, чего встал? Телеги подгоняй! И за разгрузкой сам проследи, нам с Михайлой недосуг, дело есть.
Павел резво кинулся выполнять отцово распоряжение, но взгляд, которым он при этом успел одарить двоюродного братца, Мишке очень не понравился. Такие взгляды Ратников хорошо знал еще по прошлой жизни. Мальчишеская зависть к ровеснику — дело понятное, вполне житейское, но тут отчетливо просматривалось другое, то самое, что он видел неоднократно, неожиданно для многих став депутатом: зависть и ревность к «счастливчику» и «баловню судьбы», выбившемуся на самый верх, и непоколебимое убеждение, что «ни за что», «просто повезло». И злобно-пророческое «высоко забрался — больно падать придется». Когда же долгожданное падение, наконец, состоялось, то испытывали искреннее удовлетворение от собственной прозорливости, но при этом все равно не простили тот успех — так и точил изнутри злобный завистливый червячок: «Почему все ему? Ведь я такой же!»
При встрече на пристани Мишка это неприятное сходство отметил, но тут же выкинул из головы — других забот хватало. А вот сейчас обожгло: про Роську забыл! Бывший холоп, которого и без того полузадушенному жабой Пашке приходится теперь принимать как родича. Помянет кузен от большого ума поручику его холопство, и туши свет: как пить дать, огребет Павлуша за все прошлые обиды и еще в кредит получит, так что ни один здешний лекарь не поможет. Не приведи Господи, Роська его всерьез пришиб — вон как бабы-то на дворе надрываются.
К счастью, Павел оказался не причем: стоял в стороне и, криво усмехаясь, смотрел на драку. Точнее говоря, драки уже никакой не было — забияк растащили, но облегчение, наступившее при виде целой и невредимой физиономии двоюродного братца, длилось недолго. Совершенно неожиданно для Мишки героями дня оказались Роська, Демьян и… Мотька.
Штатный лекарь Младшей стражи согнулся и с трудом дышал: видимо, только что основательно получив в душу. Демка с перекошенным лицом молча рвался из рук удерживавших его отроков, и, судя по всему, мечтал добраться до не менее злого, отчаянно ругавшегося Роськи, чей левый глаз стремительно наливался красным цветом и обещал в ближайшем будущем заплыть хорошим фингалом. В общей суматохе появления боярича никто не заметил и Мишке пришлось рявкнуть во всю глотку, чтобы перекрыть общий шум.
— Смирна-а-а!
Отроки привычно замерли, кто-то из баб ойкнул, но и они заткнулись; суетившиеся во дворе холопы тоже остановились. Ходок, болтавшийся поблизости, заржал было, но то ли перекошенное Мишкино лицо произвело на него сильное впечатление, то ли заметил, как рука молодого сотника легла на висевший у пояса кнут. Во всяком случае, кормчий, как человек опытный и разумный, не желал расставаться с остатками зубов, а потому быстро подавил свое веселье и только одобрительно хмыкнул. Никифора, стоящего у него за спиной, Мишка не видел, но чувствовал, что дядюшка вмешиваться не собирается — тоже имел все основания полагать, что племянник и сам справится.
— Козлодуи, вашу мать! Дмитрий! Доложить, что за циркус! Совсем охренели?!
— Слушаюсь, господин сотник! — старшина моментально явился пред светлы очи боярича и бодро, как на плацу, отрапортовал:
— Поручик Василий с лекарем Матвеем повздорили… — но вдруг, словно его кто ткнул локтем в бок, запнулся, немного подумал и закончил с несвойственной ему неуверенностью в голосе. — Ничего страшного, Минь, разнять успели.
