User - i dfee46a8588517f8
Несмотря на отсутствие своего собственного «мыслительного аппарата», а вернее, благодаря этому Штюрмер отличался безграничным честолюбием. Он жаждал власти, причем любой. Об этом свидетельствует хотя бы его согласие в 1912 г. стать московским городским головой, что для члена Государственного совета, по тогдашним представлениям, было абсолютно недопустимо |61. Когда Белецкий предупредил Горемыкина, что его отставка решена и вместо него назначается Штюрмер, Горемыкин не поверил и уверял, что дальше поста обер-прокурора желания Штюрмера не идут 162.
В годы войны Штюрмер подвел под свои тайные притязания фундаментальную базу, создав у себя политический салон, разумеется, самого правого направления, который, как свидетельствовал Белецкий, с течением времени «начал приобретать значительное влияние» 163. Число участников салона росло. В него входили члены Государственного -совета А. С. Стишинский, А. Л. Ширинский-Шихматов, В. Ф. Дейтрих, А. А. Макаров, Кобылинский, В. И. Гурко, князь Н. Б. Щербатов, А. А. Бобринский, сенаторы Римский-Корсаков, А. Б. Нейдгардт, Судейкин, М. М. Бородкин, сам Белецкий, председатель Совета объединенного дворянства А. П. Струков, члены Думы Г. Г. Замысловский и Ф. Н. Чихачев и ряд других. Кроме того, на собрания приглашались приезжавшие из провинции губернаторы, предводители дворянства, «владыки» и т. п.
Выносившиеся на собраниях постановления передавались затем «в форме пожеланий» через особо выбираемых депутатов «из видных представителей кружка» Горемыкину, а также другим
министрам. Через Штюрмера «пожелания» передавались также министру двора Фредериксу, который доводил их до сведения императора. «Значение политического салона Б. В. Штюрмера,— резюмировал в связи с этим Белецкий,— не могло, конечно, не выдвинуть его имя как политического деятеля, стоявшего на страже охраны монархических устоев, и его деятельность не могла не вызвать внимания к нему со стороны высоких сфер» |64.
Но, признавал он, всех этих и других усилий Штюрмера добиться власти все же было недостаточно, и вопрос о его включении в состав кабинета продолжал оставаться открытым до тех пор, пока в это дело не вмешался Распутин 165. «Старец» — вот кто решал дело. Лишь после того как была создана цепочка Мануйлов—Питирим—Распутин, Штюрмер 17 января 1916 г. возглавил Совет министров.
О том, что представлял он собой в качестве главы правительства, можно судить по оценкам нескольких его здравомыслящих коллег. На министра иностранных дел Н. Н. Покровского Штюрмер производил впечатление человека не только ограниченного, но находившегося в состоянии старческого маразма, ч/ Штюрмер уже не мог ничего сформулировать. Чтобы высказать свое мнение, самые простые вещи он должен был предварительно записать на бумаге. «В Совете министров он не выступал». Возможно, говорил Покровский, это была «большая ловкость с его стороны», но вряд ли по своему «умственному настроению, степени интеллигентности... он был способен направлять что-нибудь». Когда речь шла о более или менее серьезных вопросах, Штюрмер «сидел как истукан... Он производил впечатление истукана и больше ничего» 166.
«Назначение Штюрмера... было ошеломляющим, видимо, для всех и лично для меня событием»,— показывал Наумов. Это «какой-то ходячий церемониал... какой-то футляр»167. В своих воспоминаниях Наумов писал: 19 января 1916 г. «докатился невероятный слух о назначении на место Горемыкина..., Штюрмера. Мы были так ошеломлены показавшейся нам (министрам.— А. А.) совершенно несуразной новостью, что отмахнулись от нее как от какого-то страшного кошмара и разошлись по домам, будучи уверены в полнейшей вздорности распущенного досужими озорниками „дикого" слуха». Когда же на другой день появился указ о назначении, «ужас и отчаяние завладели всем моим существом. Должен сознаться, что при этом назначении у меня впервые возник настоящий жуткий страх за целость российского престола и за спокойствие страны»168. В качестве председателя, Штюрмер производил «впечатление напыщенного манекена». Как уверял Волконский, он был настоящим рамодщком, ничего не удерживав- rJ шим в голове.
Примерно так же реагировал и Поливанов. Назначение Штюрмера, свидетельствовал он, «было в высшей степени неожиданно... явствовало, что тут начало конца»169.
Тем не менее «истукану» показалось мало быть только премье-
ром, он захотел еще стать министром внутренних дел. Для этой цели он вместе с Мануйловым ловко использовал «дело Ржевского», свалив при его помощи Хвостова, и занял место последнего. Но, разумеется, решающее слово и здесь было за Распутиным170.
В коварстве, лживости и бесчестии Штюрмер нисколько не уступал последнему: «Я считал его всегда человеком фальшивым, двуличным, не особенно умным, хитрым, не верил ни одному его слову»,— характеризовал Штюрмера его коллега по кабинету А. А. Хвостов 17’. В качестве примера он ссылался на историю с пятимиллионным кредитом.
Это одна из первых акций Штюрмера в качестве председателя Совета министров, которая, кстати, была предпринята совместно с Хвостовым. На заседании Совета министров членам кабинета было предложено подписать уже готовый журнал, согласно которому сумма в 5 млн руб. ассигновалась в полное и бесконтрольное распоряжение министра внутренних дел. На недоуменные вопросы министров, откуда берется эта сумма, на какие нужды предназначается, почему проводится в нарушение закона, без санкций Думы и Государственного совета, и изымается из ведения государственного контролера, Штюрмер твердил одно: ассигнование сделано по «высочайшему повелению», журнал, предложенный к подписи, доложен уже царю, и он приказал подписать его. Нажим был настолько грубый и бесцеремонный, что вызвал протесты со стороны нескольких министров, и во избежание скандала Штюрмеру и Хвостову пришлось от этих 5 млн отказаться. Как позже выяснилось, деньги предполагалось взять из военного фонда (о чем Поливанов не имел никакого понятия). Предназначались они для организации широкого подкупа печати и подготовки новых выборов в Думу |72.
Штюрмер показал себя способным на прямые уголовные преступления. Со слов банкира Рубинштейна Протопопов сообщил следственной комиссии, что Штюрмер намеревался провести члена Государственного совета Охотникова в министры финансов или земледелия за взятку в 1 млн руб.173 Как установили следователи Чрезвычайной следственной комиссии, Штюрмер при переезде в Петербург не погнушался вывезти часть не принадлежавшего ему имущества из губернаторского дома в Ярославле.
Став министром внутренних дел, Штюрмер скоро обнаружил, что совершил промах. Главной и неразрешимой внутренней проблемой стал продовольственный вопрос, который царь (да и сам Штюрмер) считал необходимым передать из Министерства земледелия в Министерство внутренних дел. Штюрмер сообразил, что на этом поприще лавров ему не снискать, и поспешил посадить на свое место министра юстиции А. А. Хвостова, несмотря на протесты последнего. Сам же решил, что ему лучше стать министром иностранных дел, что и было сделано. На вопрос председателя Чрезвычайной следственной комиссии, почему Штюрмер решил возглавить другое министерство, последовал совершенно поразительный ответ: Министерство внутренних дел было тяжелым
министерством, а иностранных — легким. «У нас (?) легкими министерствами,— пояснял Штюрмер,— считались Министерство иностранных дел и святейший синод». На недоуменный вопрос председателя, как учреждение, ведающее внешней политикой великой державы, может считаться легким, Штюрмер мог только пролепетать: «Мне трудно сказать это... Мне трудно сказать»174.
Даже Распутин, как показывал Мануйлов, «рвал и метал», когда узнал, что Штюрмер втайне от него и царицы поехал в ставку и добился своего перевода в министры иностранных дел. Распутин в гневе стучал кулаком по столу и кричал: «Этот старикашка совсем с ума сошел. Идти в министры иностранных дел, когда ни черта в них не понимает, и мамаша кричала... Как он может браться за это дело и, кроме того, еще с немецкой фамилией!»173
История развития взаимоотношений между Штюрмером, Распутиным и Мануйловым до удивления похожа на историю развития взаимоотношений предшествующей троицы — Хвостова, Распутина, Андроникова. Вначале, как и положено, Штюрмер обещал во всем слушаться Распутина (и Питирима) и выполнять все его просьбы. Было, как и у Хвостова, целование руки Распутина в знак благодарности и преданности и тайные свидания на разных квартирах (у некоей Дерма, любовницы Мануйлова, артистки частного театра, коменданта Петропавловской крепости Никитина, ставленника Распутина, Питирима)176. Затем взаимные подозрения и недоверие, потом порча отношений и, наконец, грандиозный скандал, аналогичный «делу Ржевского», скандал, в центре которого на этот раз оказался Манасевич-Мануйлов.
