Санин Евгений - Исцеление Вечностью
Вера с трудом прошла к аппарату, подняла трубку и разом погасшим голосом сказала:
- Это тебя…
- Кто? - насторожился Александр.
- Кто-кто? Татьяна…
- Что-о? – опешил от неожиданности Александр и отчаянно замахал руками: - Скажи, что меня нет дома!
- Хорошо! – кивнула ему Вера и спокойно сказала в трубку: - Он сказал, что его нет дома!
- А ты это хорошо придумала! – придя в себя, впервые с благодарностью приобнял за плечи Веру Александр.
- За что? – удивилась та.
- За то, что не солгала – я ведь чуть было не подтолкнул тебя ко лжи.
- А у тебя бы все равно это не получилось! – с улыбкой ответила ему Вера и, видя, что Александр вопросительно смотрит на нее, объяснила: - Мне ведь нельзя уже лгать. Да и тебя выручить было нужно. Вот теперь, поверь моему женскому опыту, она уже не позвонит тебе – никогда!
8
Несмотря на такую предусмотрительность Альбина, в Антиохию он попал лишь спустя восемь дней после того, как расстался с Клодием.
Встретился – и не узнал Клодия.
Сняв, вопреки своему обыкновению останавливаться в самых лучших дворцах и гостиницах, небольшой дом едва ли не на окраине Антиохии, тот был каким-то просветленным и радостным, и таким вдохновенным, что казалось, вот-вот воспарит в воздух.
Но самое главное – Клодий был в белой крещальной одежде!
- Ты что – крестился? Как?! Когда?!! – только и смог вымолвить Альбин.
- Сначала приведи себя в порядок, отдохни и поешь! – улыбнулся Клодий. - Только прости, теперь это придется тебе делать все самому! Ну разве что попросишь помочь тебе моих вольноотпущенников.
- А где все рабы? – не понял Альбин.
- Я отпустил их на свободу! Всех, за исключением Грифона, который мне нужен теперь, как никогда. Но мне кажется, он сейчас сильно обозлен.
В том, что Грифон не просто озлоблен, а смертельно зол на своего господина, Альбин понял, как только увидел его.
- Всех отпустил, - сквозь зубы процедил тот. – И предателей, и лентяев, и дармоедов, и льстецов, которые – о, глупцы! – даже после освобождения остались с ним рядом. А того, кто столько ему сделал, кто предлагал выкуп, по-прежнему оставил в рабах. Разве это справедливо?
- Думаю, что не совсем! – честно сказал Альбин, и Грифон в ответ на сочувствие, которое ничем не могло помочь ему, горестно усмехнулся и стал откровенничать:
- Когда он отпускал всех, то спросил у меня: «Ну, а с тобой что мне прикажешь делать? Я бы и рад отпустить тебя, но ведь ты же тогда сразу уедешь?» «Да, - ответил я. - Конечно, можно было сказать, что я останусь с ним, и получив свободу, но совесть моя не позволила это сделать….» И он тогда сказал, будто приговор вынес: «Вот видишь! А как я без тебя? Да и золото разве может быть без охраны Грифона?» Он сказал это в шутку, очевидно, желая смягчить свою вынужденную жестокость. А мне теперь не до шуток…»
Посочувствовав Грифону – а что он мог сделать больше? - Альбин помылся, переоделся в новую одежду и вошел в комнату Клодия.
Тот пригласил его удобнее устраиваться на ложе, перед которым стоял уставленный фруктами столик, и, давая понять, что разговор будет долгим и обстоятельным, начал с того, что было известно Альбину еще в Риме:
- После того, как в тяжелой войне с даками, Траян одержал окончательную победу, и их царь Децебал покончил с собой, то, полагая, что стал победителем врагов при помощи своих богов, наш цезарь пожелал за это возблагодарить их щедрыми жертвами по всему Римскому миру, дабы и в будущее время они благополучно устраивали его войны и царствование. Узнав, что христиане не только не желают принести жертвы государственным богам, но и хулят их, обличая в ложности, он воздвиг на них сильное гонение и повелел убивать всех, не повинующихся его повелению.
Клодий отщипнул от лежавшей на столике грозди виноградинку и, отправив ее в рот, сказал:
- Диомед был прав – нужно было спешить. Как только Траян по пути на другую войну – против армян и Парфии – прибыл в Антиохию, ему сразу же донесли о епископе Игнатии Богоносце.
- Богоносце? – удивленно взглянул на Клодия Альбин.
- Да, - подтвердил тот. - Так называет его здешняя паства. Его обвинили в том, что он почитает осужденного Пилатом на смерть и распятого Христа, как Бога, и устанавливает законы о сохранении девства, о презрении к богатству и всему, что только приятно в этой жизни. Услыхав о том, Траян велел привести к себе Игнатия и в окружении ближайших людей, во главе с префектом претория – к счастью, мне тоже удалось купить среди них себе место – спросил у него:
«Ты ли, называемый Богоносцем, противишься нашему повелению и развращаешь всю Антиохию, ведя ее вслед своего Христа?»[7]
«Да», - без малейшего признака страха на лице, ответил ему Игнатий.
Тогда император спросил:
«Что значит название твое – Богоносец?»
«Носящий Христа Бога в душе своей есть Богоносец», - ответил ему Игнатий.
«Итак, - уточнил Траян, - ты носишь Христа твоего в себе самом?»
И услыхав утвердительный ответ, подтвержденный словами из Священного Писания, будучи верховным жрецом Римского мира, удивился:
«Что же мы, по твоему мнению, не носим всегда наших богов в памяти и не имеем их помощниками против врагов?»
«Горько мне, - отвечал ему Игнатий, - что ты называешь идолов богами, потому что Един есть Бог Истинный, Создатель неба и земли, и моря, и всего, что в них находится, Един Господь Иисус Христос, Сын Божий Единородный, и царству Его не будет конца. Если бы ты познал Его, то порфира твои, и венец, и твой престол были бы еще более могущественными!»
«Игнатий! – терпеливо сказал, как ты знаешь, умеющий долго держать себя в руках Траян. – Оставь то, что ты говоришь, и послушай лучше моих слов: если желаешь сделать мне угодное и быть в числе моих друзей, то принеси с нами жертву богам и тотчас же будешь у нас первосвященником великого Юпитера и назовешься отцом синклита!»[8]
«Какая польза мне быть первосвященником Юпитера, когда я – архиерей Христа, Которому всегда приношу хвалу и стараюсь всецело принести себя в жертву, чтобы иметь в себе подобие добровольной Его смерти?» - ответил на это Игнатий.
«Кому ты хочешь принести себя в жертву? – с усмешкой приглашая всех своих приближенных быть свидетелями своего презрения, спросил Траян. – Тому ли, кто был пригвожден ко кресту Понтийским Пилатом?»
«Пусть я буду жертвою Тому, Кто пригвоздил ко Кресту грех, сокрушил начальника греха диавола и крестом победил всю его силу!» - невозмутимо ответил ему Игнатий.
Император немного подумал и нахмурил брови:
«Мне думается, Игнатий, что ты не имеешь здравого ума и правильного рассуждения: ты не прельстился бы так христианскими писаниями, если бы хорошо понимал, как выгодно повиноваться воле цезаря и приносить со всеми жертвы богам!»
В голосе Траяна уже явно прозвучала угроза. Но Игнатий, словно еще более воодушевившись от этого, сказал:
«Если ты отдашь меня на съедение зверям, или распнешь меня на кресте, или предашь мечу или огню, то я все-таки никогда не принесу жертвы бесам. Не боюсь я смерти и не ищу временных благ, но желаю одних вечных и всячески стремлюсь только к тому, чтобы придти ко Христу Богу моему, благоизволившему умереть за меня!»
После этого члены синклита, желая угодить императору и уличить Игнатия, стали наперебой восклицать:
«Вот, ты говоришь, что твой Бог умер; как же мертвый может помогать кому-нибудь?»
«Тем более умерший позорной смертью!»
«Наши же боги действительно бессмертны!»
«Господь мой и Бог, Иисус Христос, - отвечал на это Игнатий, - нас ради вочеловечился и для нашего спасения добровольно принял распятие на кресте, смерть и погребение, потом воскрес в третий день, низверг и низложил силу врага, вознесся на Небеса, откуда сходил, чтобы восстановить нас из падения и опять ввести в рай, из которого мы были изгнаны, и даровал нам благ больше, чем мы имели прежде. А из почитаемых вами богов ни один не сотворил подобного; будучи людьми злыми, беззаконными и сотворившими много пагубного, они безумным людям оставили только какое-то ничтожное представление о своем божестве. Когда же потом спало с них покрывало лжи, обнаружилось, чем они были и как позорно окончили свое существование».
