Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том III
Я убежден, что он предавался этим размышлениям в совершенном одиночестве, и Маркиз де Креки, конечно же, его друг и, конечно же, обязанный ему всем этим, не был человеком, подверженным подобным видениям. Я убежден также, что он слишком любил своего Короля и свой долг и не допускал и мысли изменить ни одному, ни другому. Как бы там ни было, когда вояж в Бретань был вот так решен, мы выехали из Фонтенбло, где тогда находился Двор, в конце Августа-месяца, дабы явиться в Нант, куда мы и прибыли первого Сентября. Месье Фуке последовал за Королем; иначе и быть не могло, поскольку вояж был предпринят исключительно ради него. Его Величество задержался там на четыре дня, ничем не раскрывая своего замысла, потому как некоторые войска, шедшие со стороны Бель-Иля, еще не прибыли, а он хотел их иметь вблизи этого города, прежде чем осуществить свой удар. Те, кто были в курсе их марша, не знали, как об этом и рассудить, и приняли бы, может быть, все это за совсем иное, если бы Король был более в летах и более опытен в делах. В самом деле, они тотчас же себе вообразили, так как они не знали о преступлении Суперинтенданта, что Его Величество пожелал предпринять какое-нибудь вторжение на Остров де Ре, поскольку невозможно было поверить во что-либо другое, если только это не касалось Англии.
ЧАСТЬ 5
Верный гонец
Фуке имел доверенного человека, состоявшего у него на службе в Бель-Иле, кто поклялся ему в [210] верности вопреки всему и против всех. Он первый вообразил себе, что столько войск в стране, где не видно никаких судов для транспортировки их за море, разумеется, могли бы касаться его скорее, чем кого-либо другого. Итак, как ни в чем не бывало, он послал гонца к Месье Фуке предупредить его поостеречься в столь деликатных обстоятельствах. Предупреждение было бы весьма кстати, если бы ему позволили добраться до него; но так как при таком положении дел было бы невозможно, чтобы не остерегались всех, выходивших из его места, гонец был остановлен прежде, чем удалился на два лье оттуда. Те, кто его остановили, спросили, куда он шел и откуда явился. Глупец был бы поставлен в тупик этим вопросом, но так как далеко нельзя было сказать, что этот человек был одним из таковых, он ответил, что явился из Бель-Иля, и, узнав о столь близком пребывании Двора, он шел туда просить Роту, освободившуюся в его Батальоне; итак, когда он изложил все обстоятельства дела, не отступив от них ни на йоту, тем, кто его остановил, не оставалось ничего другого, как его обыскать, дабы уличить его во лжи. Они не преминули сделать это и даже весьма тщательно; итак, только в каблуке они обнаружили, обшарив его со всех сторон, очень краткую записку от Коменданта. Она предназначалась Месье Фуке и не содержала ничего, если бы тот не просил его в ней полностью довериться тому, что скажет ему этот человек от его имени. Он был очень поражен, когда они раскрыли этот его тайник; сначала его спросили, что же он должен был сказать Месье Фуке от имени Коменданта; но так как у него голова пошла кругом, или же он уверился, будто имел дело с тупицами, он ответил, что здесь шла речь о его мольбе к Суперинтенданту посодействовать ему в получении Роты, о какой он шел просить; да ему и должны были ее отдать, поскольку со времени его поступления в гарнизон он всегда служил там бесконечно примерно. Ему заметили, что записку, вроде той, о какой он здесь говорил, не прячут в каблуке [212] сапога, а с гордостью несут в руках; к тому же, неужели он никогда не слышал, если даже дело не касалось его, что всегда дают верительные грамоты по этому поводу к персоне. Он не знал, что ответить, совершенно сконфузившись, тогда ему пригрозили применить к нему пытку, если он не сознается во всем по доброй воле. Он все равно не пожелал ничего говорить, так что допрашивавшие его особы не выдержали характера, необходимого для приведения их угроз в исполнение; они сообщили обо всем Двору, дабы он дал им письменные инструкции. Они получили приказ отправить его в Париж под доброй и надежной охраной. Его поместили по прибытии в тюрьму большого Шатле, и когда Королевский Судья по уголовным делам пришел его допросить, он упорствовал в своем нежелании говорить. К нему применили пытки, полагая, что страдания сломят его упорство и принудят его прервать молчание; но так как этот преступник прекрасно знал, что умрет, если сделается столь безумным и заговорит, он выдержал все с восхитительным спокойствием, и ничто не смогло вытянуть из него ни единого слова. Он было уверился, что на этом его и оставят; однако ему не удалось дешево от них отделаться, так как ему пришлось претерпеть столько истязаний, что он и скончался посреди мучений.
Месье Кольбер выходит на сцену
Тогда как все это происходило, Месье Кольбер, кто постоянно встречался с Королем секретно и в часы ночи, послал за мной с раннего утра, дабы просить меня дать себе труд зайти его повидать. Именно такими выражениями воспользовался тот, кто отправился меня искать от его имени; так как он не был еще Министром, и даже фигура, какую он из себя представлял, была от этого весьма удалена, он не напускал еще на себя всего того высокомерия, с каким он действовал позже, когда почувствовал власть в своих руках. Я был изумлен этим комплиментом, потому как не знал, что и он тоже принимал участие в вояже; кроме того, и поехал-то он в него инкогнито, и не показываясь на глаза никому, кроме [213] Короля и Дениера, кто провожал его в Комнату Его Величества, когда тому нужно было что-то ему сказать.
Суперинтендант был не единственным, кого беспокоили эти секретные беседы; самого ле Телье не в полной мере обошли стороной опасения по этому поводу. Так как он знал более глубоко, чем кто-либо другой, душу Кольбера, потому как в течение некоторого времени тот был его первым Служителем по назначению, он вывел из всего этого, что готовится нечто значительное. Он даже остерегался, как бы это не коснулось его самого, потому как и его департамент не был укрыт от злословия, по крайней мере, ничуть не больше, чем департамент Суперинтенданта. Там совершались хищения точно так же, как и в других местах, и хотя он был в них неповинен, и это было преступлением его Служителей, он боялся, так как Кольбер сунул нос и в его дела, как бы тот не пожелал его сделать за них ответственным. Это заставило его ловко обронить несколько слов против того, дабы отвратить Его Величество от подания тому знаков своей доброй воли; но он принялся за это несколько поздновато и так ничего и не достиг. Месье Кардинал слишком солидно утвердил Кольбера в душе Его Величества, чтобы его могли опрокинуть парой слов, сорвавшихся с языка. Кроме того, он столь прочно утвердился сам прекрасным планом, представленным им Королю об управлении его финансами, что хотя он из напускной скромности и не назвал себя его создателем, Его Величество горел таким же нетерпением, как и он сам, увидеть его на подобающем месте, дабы сделаться всемогущим, так как тот вселял в него надежду, что он вскоре им непременно станет. Он верил даже, что только тот, один-единственный, способен осуществить те великие предначертания, какие тот ему предрекал, в том роде, что это стало бы его осечкой, если бы он выстрелил в настоящий момент в него. Как бы там ни было, когда я зашел его повидать в соответствии с просьбой, с какой он ко [214] мне обратился, он мне сказал после нескольких комплиментов, с какими он умел обращаться ничуть не хуже любого другого, когда хотел этим заняться, что Король решил нанести значительный удар, дабы ознаменовать начало своего правления, и он обратил свой взор на меня для его исполнения; по правде, я в некотором роде ему этим обязан, потому как, припомнив, что мы оба служили одному и тому же мэтру, он назвал меня Его Величеству, как персону, способную оказать ему эту услугу; кроме того, он почел своим долгом предпочесть меня множеству других, кто сумели бы так же хорошо, как и я, справиться с тем, что он сейчас же собирался мне поручить от его имени, потому как он всегда признавал меня весьма обязательным и весьма верным. [215]
Арест Месье Фуке
Причины выбора
Он был любителем предварительных вступлений перед непосредственным переходом к делу, как это можно увидеть из этого рассказа. Однако, так как я всегда слышал, что человек заслуживает того, чтобы ему платили той же монетой, какой он одалживал, я ответил ему комплиментом на комплимент. Я сказал, что был ему чрезвычайно обязан за честь оставаться в его памяти, поскольку ощущаю последствия этого достойными необычайной признательности, потому как только из-за этого Король выбрал меня из ста тысяч других, кто были более заметны, чем я, для осуществления важного удара, о каком он походя замолвил мне словечко, тем не менее, не уточнив, что же это было такое; я ему скажу, однако, что если бы Его Величество смог, как это и есть на самом деле, бросить взор [216] на человека, кто был бы более достоин по многим резонам чести принятия от него команд, я осмелюсь похвастаться, что не нашлось бы такого, кто бы исполнил их ни с большим рвением, ни с большей обязательностью. Он мне заметил, что два эти качества делали человека единственно достойным уважения его Принца; итак, как бы я себя ни принижал, он всегда верил обо мне всему, чему и должен был верить; в остальном, так как не следовало тратить время на бесполезные слова, он сразу же скажет мне, о чем шла речь в настоящий момент; Король приказывал мне арестовать Месье Фуке, когда тот выйдет из Совета, препроводить его затем в замок Анжера и не спускать с него глаз до нового приказа. Я ему ответил, что Король оказывал мне большую честь, доверяя Поручение, вроде этого; тем не менее, я был бы ему еще более обязан, если бы он бросил взор на кого-нибудь другого, а не на меня, для его исполнения. Месье Кольбер, обладавший живым и едким характером, тут же спросил меня, не из-за того ли, что я был его пансионером, как и бесконечное множество других, я извинялся, как я это и делал, лишь бы не подчиняться приказам Короля. Я ему ответил не менее живо, что я никогда не был ничьим пансионером и никогда им не буду ни у кого, кроме Короля; хотя я и был слугой, точно так же, как и он сам, Месье Кардинала, я никогда не был слугой на жалованье; это качество меня наиболее и устраивало на его службе, потому-то я и оставался на ней в течение нескольких лет; кроме того, если я и испытываю какое-то неприятие к исполнению Поручения, о каком он мне сказал, то только из милосердия; он, может быть, слышал, как Месье Фуке делал все, что мог, дабы причислить и меня к своим друзьям, и, может быть, также, дабы сделать меня своим пансионером, как он и говорил; по крайней мере, Месье Кардинал, не имевший от него секретов, мог бы ему об этом и сказать, потому как это дошло до его сведения; он мне даже засвидетельствовал, что ему не доставит удовольствия, если я войду [217] в связь с Месье Фуке; я не пропустил мимо ушей его комплимент, потому как знал, что нельзя служить двум мэтрам одновременно (как я прочитал в одной книге, что никогда не лжет, как делает множество других), без того, чтобы сделаться неверным одному из двоих; итак, если бы сегодня я его арестовал, могли бы поверить, будто бы я выклянчил это Поручение, дабы отомстить за определенные вещи, какие он мне сделал с тех пор, потому как он не одобрил того, что я обязан был ему заявить, как я это и сделал, что я имел приверженность к другой партии, а потому не могу принадлежать к его друзьям. Месье Кольбер мне ответил, что он знал все это, и именно это стало причиной, по какой он предложил меня Королю предпочтительно множеству других; итак, без этого его уважение ко мне не было бы определено столь рано, дабы остановить на мне свой выбор в деле столь великой важности; он хотел бы мне сказать, что Месье Фуке был гораздо большим преступником, чем я мог бы подумать; я, может быть, уверился, увидев, как его хотят арестовать, что его преступление было простым злоупотреблением его должностью; имелось нечто совсем другое против него, он не может мне этого сказать в настоящий момент, но я недолго буду оставаться в неведении, потому как Король решил покарать его по заслугам; он, разумеется, не будет передавать Его Величеству ответ, какой я ему дал, потому как он боится, что это повредит мне в отношениях его ко мне; никакой Принц не любит проявления милосердия некстати, особенно, когда им пользуются, как предлогом для неисполнения его приказов; не существовало ничего такого, чего не должны были бы сделать, когда он отдавал команду, тем более, когда его команда не содержала в себе ничего, что не соответствовало бы правосудию.
