Пелам Вудхаус - Левша на обе ноги (сборник)
– У него были обе ноги левые?
– У него их вообще не было. Упал с крыши после второго урока, пришлось ампутировать. Я бы его и на деревянных ногах научила танцевать танго, да он сам что-то пал духом. Ладно, Билл, до понедельника. Ведите себя хорошо!
И на этом добрая старушка, отклеив от двери жвачку, которую туда прилепила на время разговора, отпустила Генри домой.
Начался период, который Генри впоследствии без колебаний называл худшим в своей жизни. Может, и бывает, чтобы человек не первой молодости чувствовал себя более несчастным и смешным, чем на уроках современного танца, но вспомнить подобные примеры нелегко. Телесно Генри на занятиях испытывал острую боль. У него вдруг обнаружились мышцы, о которых он и не подозревал – видимо, существующие только ради того, чтобы болеть. Духовно Генри Миллс мучился еще сильнее.
Отчасти виной был принятый у мадам Гаварни своеобразный метод обучения, а отчасти – то, что, как только дело дошло до практических занятий, из какой-то задней комнаты возникла неожиданная племянница, с которой и предстояло упражняться. Это была юная блондинка со смеющимися голубыми глазами, и Генри, обнимая ее за стройную талию, чувствовал себя черным предателем по отношению к Минни. Его терзала совесть. Прибавьте к тому ощущение, будто ты превратился в странное деревянное существо с ненормально огромными руками и ногами, да еще привычку мадам Гаварни во время урока стоять в углу, жевать жвачку и комментировать происходящее – и станет ясно, почему Генри осунулся и исхудал.
У мадам Гаварни было в обычае для поощрения ученика сравнивать его успехи с достижениями одного калеки, которого она якобы когда-то обучала.
Они с племянницей прямо при Генри оживленно обсуждали, выполнял ли тот калека уанстеп после третьего урока лучше или хуже, чем Генри – после пятого. Племянница говорила, что хуже. Ну, может быть, так же, во всяком случае, не лучше. Мадам Гаварни напоминала племяннице, как калека исполнял скользящий шаг. Племянница отвечала – да, действительно, пожалуй. Генри молча потел.
Обучение шло медленно. Племянницу в этом винить нельзя. Она делала все, что в слабых женских силах, чтобы ему помочь. Иногда она даже выбегала за ним на улицу – показать прямо на тротуаре, как можно справиться с какой-нибудь из его многочисленных технических ошибок и превзойти наконец того калеку. Если Генри страдал, обнимая свою наставницу в доме, то, обнимая ее посреди улицы, он страдал втройне.
И все же Генри Миллс не привык менять свои решения, к тому же за уроки было заплачено вперед. Учение продолжалось. Однажды, к большому удивлению Генри, оказалось, что его ноги сами собой выполняют положенные движения, без участия его воли, как будто у них есть собственный отдельный разум. Это был переломный момент. Генри так не гордился с тех пор, когда ему впервые повысили жалованье.
Мадам Гаварни, умилившись, позволила себе скупую похвалу.
– Шустро, малыш! – сказала она. – Шустро!
Генри скромно покраснел. Это был успех.
С каждым днем искусство танца все больше ему покорялось, и Генри благословлял ту минуту, когда решился брать уроки. Он содрогался при мысли об ужасной опасности, от которой едва спасся. С каждым днем, глядя на Минни, он убеждался, что она изнывает от скуки. Роковой ужин в ресторане разрушил покой их маленькой семьи. А может, он всего лишь приблизил катастрофу. Рано или поздно Минни все равно не вынесла бы серой, монотонной жизни. Вскоре после того страшного вечера в их отношениях появилась непонятная скованность. В доме было неладно.
Мало-помалу они начали вести себя почти как чужие. Минни больше не хотела слушать чтение по вечерам, жаловалась на головную боль и рано ложилась спать. Иногда, поймав украдкой ее взгляд, Генри замечал в глазах жены какое-то загадочное выражение. Впрочем, он знал, что оно означает. Оно означало, что Минни скучно.
Можно бы ожидать, что такое положение дел огорчит Генри. Напротив – он ощущал радостное предвкушение. Значит, все было не зря, он не напрасно мучился, обучаясь танцам. Чем сильнее Минни скучает сейчас, тем больше она обрадуется великолепному сюрпризу. Будь она довольна той жизнью, какую он мог ей предложить, не будучи танцором, какой тогда смысл тратить время и здоровье, зазубривая разные па?
Генри наслаждался напряженным молчанием, в котором у них теперь проходили вечера. Чем они мрачнее и угрюмее, тем глубже можно будет насладиться будущим счастьем. Генри принадлежал к обширному кругу людей, которые считают, что вылечить наконец зубную боль приятнее, чем когда зубы вообще не болят.
А потому он только внутренне посмеивался, когда, получив в подарок на день рождения давно желанную сумочку, Минни поблагодарила его сдержанно и машинально.
– Я рад, что тебе нравится, – сказал Генри.
Минни смотрела на сумочку без энтузиазма.
– Как раз то, чего мне хотелось, – равнодушно проговорила она.
– Ну что ж, я пошел. Пока буду в городе, куплю билеты в театр.
Минни замялась.
– Знаешь, Генри, мне сегодня не хочется в театр.
– Чепуха! Нужно отпраздновать твой день рождения. Сходим в театр, а потом опять поужинаем у «Гейзенхаймера». Я, наверное, задержусь в банке, не успею зайти домой. Встретимся в шесть, в том итальянском ресторанчике.
– Хорошо. Значит, ты не сможешь сегодня пройтись пешком?
– Да. Разок можно и пропустить.
– Конечно. Так ты не забросил свои прогулки?
– Нет-нет.
– Каждый день по три мили?
– Обязательно! Надо поддерживать форму.
– Да…
– До свидания, дорогая!
– До свидания.
Определенно в атмосфере ощущался холодок. Слава Богу, завтра все будет по-другому, думал Генри, шагая к станции. Он чувствовал себя юным рыцарем, который совершил невероятные подвиги во имя своей дамы и вот-вот наконец-то получит желанную награду.
У «Гейзенхаймера» было, как и в прошлый раз, ярко и шумно. Генри ввел в зал упирающуюся Минни. После обеда, прошедшего в молчании, и театра, где за все время спектакля они едва обменялись парой слов в антракте, Минни хотела обойтись без ужина и вернуться домой. Но Генри и целый отряд полицейских не оттащил бы сейчас от «Гейзенхаймера». Настал его час! Несколько недель он ждал этого, видел как наяву мельчайшие подробности своего триумфа. Сперва они будут сидеть за столиком, смущенные и молчаливые. Потом, как в прошлый раз, подойдет Сидни Мерсер и пригласит Минни танцевать. И тогда… тогда… Генри встанет и, отбросив притворство, гордо воскликнет: «Нет! Я сам буду танцевать со своей женой!» Изумление Минни, а вслед за тем – безумная радость. Полное посрамление этого тупого Мерсера. А потом они вернутся к своему столику, он – дыша легко и ровно, как положено умелому танцору в идеальной форме, она – чуть пошатываясь от счастья, они сядут рядом, склонившись друг к другу, и начнется новая жизнь. Такой сценарий Генри наметил на сегодняшний вечер.
Сперва все шло гладко, совсем как в его мечтах. Он боялся только одного – что Сидни Мерсер не появится, но такой беды не случилось. По мнению Генри, без Сидни Мерсера было бы совсем не то; впрочем, опасался он зря. У Сидни был особый дар, свойственный всем лощеным типчикам без подбородка – он умел заметить входящую в ресторан красивую девушку, даже если стоял спиной к двери. Не успели Генри и Минни сесть за столик, как он уже возник возле и проблеял приветствие.
– О, Генри! Ты тут как тут!
– У жены день рождения.
– Поздравляю, миссис Миллс! Мы как раз успеем протанцевать кружок, пока принесут ваш заказ. Прошу вас!
Оркестр уже наяривал новую мелодию. Мелодию, которую Генри хорошо знал. Сколько раз мадам Гаварни барабанила ее на дряхлом пианино, а он под эти звуки танцевал с ее голубоглазой племянницей!
Генри встал.
– Нет! – гордо воскликнул он. – Я сам буду танцевать со своей женой!
Вызванная этими словами сенсация оправдала все его ожидания. Минни смотрела на него круглыми глазами. Сидни Мерсер не сумел скрыть удивления:
– Я думал, ты не умеешь.
– Не знаю, не пробовал, – легкомысленно ответил Генри. – Вроде это не слишком трудно. По крайней мере попытаюсь.
– Генри! – вскрикнула Минни, когда он обхватил ее за талию.
Чего-то в этом духе Генри и ждал, да только не в таком тоне. Можно произнести «Генри!» так, чтобы выразить удивление, восторг, раскаяние и любовь, но Минни сказала это совсем иначе. В голосе ее звучал ужас. Генри был человек простодушный, и очевидное объяснение – что Минни решила, будто он перебрал красного вина в итальянском ресторанчике, – ему в голову не пришло.
Собственно говоря, он был слишком занят, чтобы анализировать оттенки интонаций. Они уже вышли на середину зала, и Генри, холодея, начал понимать, что в его тщательно продуманном сценарии могут возникнуть непредвиденные заминки.
Вначале все шло хорошо. Кроме них, танцующих почти не было, и он начал передвигать ноги по пунктирной линии A-B с той непринужденностью, которая отличала последние уроки. А потом он, словно по волшебству, оказался в гуще толпы – дергающейся в безумном ритме толпы, совершенно не умеющей вовремя убраться с дороги. Несколько секунд долгие недели тренировок еще спасали его, потом вдруг удар, приглушенный крик Минни – первое столкновение. После этого все с трудом накопленные знания разом вылетели у Генри из головы, оставив после себя одну лишь растерянность. К такому все скользящие шаги в пустой комнате его не подготовили. Генри охватил мандраж в самой худшей своей форме. Кто-то врезался ему в спину и гневно поинтересовался, куда это он прется. Генри обернулся со смутным намерением извиниться, и тут на него налетели с другого бока. На миг ему показалось, что он падает в бочонке вниз по Ниагарскому водопаду. Потом оказалось, что он лежит на полу, а Минни упала на него сверху. Кто-то споткнулся о его голову.
