Николай Богданов - Враг
- А четыре лошади?
- Так я их и не вижу. Я в бедняцкой супряге. Они там и работают.
- Супряга - это значит спрягаются несколько лошадей для артельной вспашки. А с кем твои лошади спрягаются? Вокруг тебя восемь семейств ни одной у них лошади. Сами подпрягаются, что ли? Интересная супряга. И какая тебе от нее выгода?
- Я, дорогой товарищ, крестьянин. Я свою нужду познал и чужой сочувствую...
- За сто пудов я любому посочувствую!
- Какие сто? (и кто проболтался - Семка или Чугунок? С обоих по сту... раклы...)
- И первые сто и вторые...
"Оба". Дрожь пронизывает Никишку.
- Сколько же в нынешнем году, гражданин Салин, ссыпал хлебу в амбар?
- Я двести пятьдесят пудов - всему селу для примера - сам назначил и отвез. Это власть должна чувствовать. Вот что.
- От тысячи пудов двести пятьдесят можно. Я бы пятьсот отвез.
- Пятьсот? Согласен! По рукам, товарищ! Я за власть все отдам! Я себя в мешок завяжу! По рукам! - Никишка бросился обнимать и охлопывать по плечам Сорокопудова. - Идем, - потащил он, - идем в амбар, сам увидишь, сколько себе оставляю. На прокорм! В обрез! Жена, ты где там? У меня чтоб поддержать! Завтра же хлеб пеки с картошкой. Рожь - любимой советской власти!
Сорокопудов махнул рукой Анютке и они пошли в амбар. Огромный ключ, похожий на обрез, с громом и звоном отпер дубовую дверь амбара с разводными железными петлями.
Пахнуло сухой рожью и защекотало в груди. Рожь лежала не в сусеках, а в мешках. На котлах - чтоб не лазили мыши. В каждом мешке пять мер. Сорокопудов сосчитал триста мер. Это будет триста пятьдесят пудов.
- Сто пудов себе оставляешь, а все излишки власти?
- Именно, именно, с любовью. В газетах напиши!
- Ладно. Вот это сознательность. Запиши, товарищ, Валаева: гражданин Никифор Салин оставляет себе сто пудов на хозяйство, все же излишки, какие нашли, отдает государству по твердой цене. К сему сам Никифор Салин.
- Распишись, папаша, в газету пошлем! Пойдем собрание делать. Об'явим.
- С восторгом! - Никишка засучил рукав и расписался.
Во время всех разговоров присутствовал и Мотька. Он молчал, как каменная баба. Он глаз не сводил с Анютки. По лицу его ходили рыжие пятна.
Собрание собрал Сорокопудов в несколько часов. Он сам помогал Чугунку оповещать население. Разослал всех боевиков. Перед собранием все разговаривал с Никишкой. Очень интересовался хозяйством, постройками. Долго удивлялся на нужник, стоявший внутри двора, недалеко от дома, на пригорке.
- Хозяин ты культурный. Один ученый немец предлагал определять культуру по отхожим местам. Нужника у вас на все село три, четыре. У тех, кто в городе жил, да в школе. Аккуратный мужик! - он заглянул туда. - Аккуратное обращение, даже листочки от календаря! Ну, брат, ты примерный...
Никишка расцветал от похвал.
Угостившись квасом, оба вместе, рядышком, пошли на собрание. Слух о новых поисках хлеба Сорокопудовым, о страшном карандаше и Анютке, которая сама указывает, к кому зайти, взбудоражил село. Пробегая на собрание, мужики кричали ее матери:
- Сука ты, знать! Сучку и родила!
- Змея ты, чорт, змею нам подарила!
- Предупреди дочку-то: пусть опомнится.
- Скажи ей, кабы чего с ней не стряслось. Бог ее накажет!
Мать не знала, что и подумать.
Предсельсовета открыл собрание. Был он растерян. Сорокопудов наедине поговорил с ним слишком ласково. Но в этом разговоре были такие слова, как мошенничество, покрывательство, суд, тюрьма. Председатель сидел, как на кусту терновника. Секретарствовать Сорокопудов усадил Анютку. Она задорно поглядывала на Мотьку, на Егора и Авдоньку. Лесоваткинцы явились тоже. Сорокопудов сказал вступительное слово. Попросту, с расстановочкой. О пятилетке, о том, почему нужен хлеб. О злостной политике кулаков. Немного сказал. Намекнул, что в Жуковке есть скрытые запасы. Этого государство не прощает. Особенно тем, кто зарыл в землю и гноит. Наконец, дал слово Никишке.
Выступил Салин. Прижимая руки к сердцу, убеждал поступить по его примеру. И после его слов снова вышел Сорокопудов. Рядом с Никишкой встали Сахарный Лоб и Гришенька. Рядом с Мотькой - Алексей. Кое-кто из родни ихней - Федор, Ферапонт. Сорокопудов пригладил рыжие вихры.
- Мужики, - сказал он, вдруг меняя свой всегдашний тон, какого тона еще не слыхали: - пора одуматься, мужики. Кулаки кричат - "деревню грабят!", середняки подтягивают, а бедняки себя не поймут. Поймите же: кулак лицемерен. Вот он перед вами. Новый кулак, обделистый, ласковый. Лицемер. Волк в шкуре ягненка! Вы думаете, он отдал последок? Он любит власть? Он жить без нее не может? Негодяй! Он обманул всех - власть, меня, нас всех здесь, собрание, счел за дураков. Лгал перед сотнями народа! У него зарыто не меньше пятисот пудов. Вот моя голова порукой. Идите всем сходом и убедимся, каким гадом, какой змеей может оказаться лицемер, ваш друг, которого вы покрываете.
Сход двинулся к дому Никишки в молчании.
Десятники собирали лопаты. Стук железных лопат и - молчание. На огромную угрюмую толпу не лаяли собаки.
Никифор машинально перебирал ногами. Перед самым домом он вдруг загорелся и дико закричал:
- Не найдешь, нету! Нет у меня! А не найдешь - за все оскорбление ответишь! - и поднял руки, жилистые, скрюченные, к ясному небу.
Сорокопудов собрал понятых.
- Оставьте лопаты, сперва придется снять с места нужник!
Гул удивления пошел по народу.
Никишка и Сорокопудов, поглядели друг на друга в глаза. Пристально.
Никишка отвернулся и пошел в хату. Под каждым его шагом скрипела половица.
Сняв нужник, вынув ящик с нечистотами, понятые начали копать. Земля на пригорке была сухая, рассыпчатая. Сырость не проходила сюда из плотного дубового ящика.
Первую сажень глубины копали ретиво. Затем стали оглядываться на Сорокопудова. Он стоял уверенно. Снова копали.
- Труба! - вскрикнул вдруг Семка, - жестяная труба!
Народ бросился к яме. Все лезли наперебой, заглядывали. Труба шла наклонно. Принялись копать еще ретивей. Семка откапывал трубу. Она велась наискось к дому.
Сорокопудов взял у Анютки карандаш. Положил портфель на колени. Стал что-то чертить.
Труба привела под дупленую ветлу. Она подходила под самую ветлу и выходила прямо в дупло. Вскоре обнаружили и другую трубу. Та выходила в колодец. Лопата ударила в сруб. Тогда Сорокопудов показал Анютке чертеж вентиляции, нарисованный им.
- Механика, - тоном знатока заключила Анюта.
Под лопатами загудели бревна сруба.
- Готовь мешки! - крикнул весело Семка.
- Вот гад, скоро добро забыл, - процедил сквозь зубы Мотька и отошел подальше, чтоб не подать виду.
Топорами стали отколачивать и поднимать люк.
- Лом давайте!
- Пешню, не поддается.
Все увлеклись делом, часть народа, склонясь над ямой, помогала советами. Часть лезла в любопытстве в яму. Вдруг по толпе пробежало колыханье.
- Ложись! - заорал вдруг контуженный на войне Егор Высокий и, как дерево, повалился на землю, увлекая передних у ямы.
Не поняв в чем дело, толпа вдруг повалила за ним на землю. И тогда все услыхали, как что-то тяжело стукнулось о рыхлую землю, выброшенную из ямы.
- Подавись на моем хлебе! - крикнул весь белый Никишка, пошатнувшись в дверях.
Сорокопудов увидел под ногами зарывшуюся от падения в землю гранату Миллса, оборонительную, образца 1914 года.
Он вдруг ярко ощутил Анютку, доверчиво стоявшую рядом. И быстрее мысли - толчок его ноги отбросил гранату в яму с хлебом, где копошились шестеро десятников: Семка, старик Савохин, красноармеец Никитин и другие. Сорокопудов взглянул на них, на Анютку, на полегшую толпу и понял, что он сделал. Слезы обиды брызнули у него из глаз. Он вниз головой бросился в яму, грудью упал на гранату и вдавил ее рукой в глубокую прогалину земли между срубом, закрыл глаза. Шли томительные мгновения.
- Раз, два, три, четыре... - считал Егор Высокий, зажимая пальцы, ну, сейчас... - Егор встал. - Подымайтесь, братцы, не разорвалась.
Он подошел к яме. В одном углу лезли друг под друга десятники, самый слабый - Семка - остался наверху и тихо повизгивал.
В другом углу, уткнувшись, влепив рыжие волосы в глину, лежал Сорокопудов.
- Вылазь, братцы, не взорвется. Порченная. Вылазь! - громче повторил Егор.
Никто не ответил.
Тогда он спрыгнул в яму и взял Сорокопудова за плечи. Они были окаменелые, не гнулись.
- Товарищ... Сорокопуд. Милый, ты што!? - закричал Егор, тряся его изо всех сил.
Неожиданно Сорокопудов вырвался и ткнул его кулаками в бок.
- Ты чего, чорт, человека трясешь? Не даешь одуматься! - и выскочил из ямы.
В одной руке у него воронел маузер. Толпа отхлынула на обе стороны. Он вскочил на крыльцо, в сени. В сенях заворкотало.
- Пойдем, папаша милый, поедем со мной. Тебе там лекцию прочитают, отчего старые гранаты не рвутся!
Никишка перевивался у него под ногами.
- Сторожей к хлебу! Ждите меня послезавтра! - кричал Сорокопудов, несясь по рытвинам в грохочущей таратайке. Наверху развевались его рыжие волосы. Внизу как пес, на четвереньках, сидел под ним Никишка.
