Кэт Мартин - Цыганский барон
Настанет ли время, когда он в глазах матери из мальчика, держащегося за материнскую юбку, превратится в мужчину?
– Яна расставляет на тебя сети. Она тебе не пара.
Доминик добродушно рассмеялся.
– Вечно ты стараешься уберечь меня от чего-то. Тебе не о чем беспокоиться, мать. Женщины греют мою постель, и только. Я не строю планов на роммерин.
– Это ты сейчас так говоришь, но она хочет замуж, и она совсем не глупа, я скажу тебе. Спроси у Антала, ее первого мужа.
Доминик поджал губы.
– Я не встретил еще ни одной девки, которая могла бы меня перехитрить. Да и знает Яна, что я с ней не на век, что я скоро уйду из табора.
Мать как-то сразу осунулась, постарела, глаза погрустнели.
– Я буду скучать по тебе, мой сын. Но, как говорится, все к лучшему.
Она повторяла эти слова с тех пор, как ему исполнилось тринадцать лет. С тех пор, как за ним пришел отец. Тогда она сказала, что кровь маркиза-англичанина оказалась сильнее, чем кровь цыганки-матери, что кровь отца взывает к нему, и он должен повиноваться.
Когда-то он ненавидел ее за эти слова.
А сейчас, пятнадцать лет спустя, Доминик понял, что мать была права.
Он подошел к костру. Оранжевые языки пламени разрывали ночь. Доминик постоял у огня, погрелся, затем присел на низенькую деревянную скамейку, которую сам смастерил из поваленного дерева несколько лет назад. Он протянул озябшие пальцы к огню.
В Грэвенвольде, поместье отца в графстве Бакингемшир, недалеко от Лондона, ему не приходилось ни мерзнуть, ни ложиться спать голодным, пи прятаться от ветра и дождя. И в то же время здесь, в цыганском таборе, раскинувшемся на берегу Дюранса в промозглом Провансе у подножия каменных стен Систерона, Доминик чувствовал себя удивительно хорошо, как никогда в Англии.
Кэтрин заметила вдалеке огни. Костры в темноте были похожи на уголья, светящиеся среди золы. Где-то грустно пела скрипка. Печальную мелодию уносило ветром. Цыгане. Пиндары – продавцы лошадей. Вацлав рассказал ей о своих людях, когда выкупил ее у другого цыганского табора.
– Я тебя купил, – заявил он в первую же ночь. – Теперь ты моя.
Одетый в мешковатые коричневые штаны и рваную льняную рубаху, он провел похожим на сосиску пальцем по щеке девушки, и Кэтрин вздрогнула от отвращения.
– Ты полна страсти и огня, – сказал он, нежно дотрагиваясь до ее волос, – как Митра, покровительница огня и воды. Ты желанна мне сильней, чем другие, и я возьму тебя к себе в постель.
Кэтрин отступила.
– Не пойду, – дерзко ответила она, хотя понимала, что ей это вряд ли поможет.
Когда Вацлав подошел к ней, Кэтрин решила бороться до последнего. Она царапалась и кусалась, лягалась и вопила, как только его не обзывала. Если бы кто-то всего несколько недель назад сказал ей, что она способна произнести такое, Кэтрин ни за что не поверила бы. Вацлав дал ей пощечину, пригрозил побить, но Кэтрин не сдавалась.
– Я не лягу с тобой. Лучше иди к шлюхам! Я буду спать только с мужем.
Вацлав окинул взглядом се аппетитную фигуру со всеми женственными округлостями, весьма четко прорисовывающимися пол тонкой блузой и простой юбкой.
– Если ты хочешь мужа, я женюсь на тебе.
– Ты женишься на гаджио?
Кэтрин знала, что такой брак был немыслим среди цыган. Самое важное для них – чистота крови. Их мир был закрыт для посторонних.
Кэтрин заметила неуверенность Вацлава, но вскоре он справился с собой. В глазах его была решимость.
– Я сделаю это, если ты пойдешь ко мне в постель по доброй воле.
Кэтрин лихорадочно соображала. Может быть, если она согласится, удастся выиграть еще немного времени:
– А как же твои родители, твоя семья? Ты, конечно же, хочешь, чтобы они присутствовали на свадьбе?
– Мы как раз сейчас туда и отправимся. Недели две пути, может, три. Свадьба будет в Систероне.
Систерон. На юго-востоке Франции. Достаточно далеко от Константинополя и турецкого паши. Кажется, она все-таки не станет белой рабыней. Хоть в чем-то ей повезло. Они продвигались к морю. Ближе к Англии, ближе к дому.
– Ну что же, я принимаю твое предложение. Как только мы станем мужем и женой, я сделаю так, как ты хочешь, но пока дай слово, что не тронешь меня.
Вацлав угрюмо кивнул, и надо отдать ему должное – до сих пор он держал слово. Ну, уж она-то свое держать не собирается.
– Пиндары, – объявил Вацлав, возвращая Кэтрин в настоящее. – Мы на месте.
– Вижу, – прошептала Кэтрин. Господи, что же теперь делать?
Признаться, что обманула его? Пока он не сообщил о предстоящей женитьбе семье. Если она скажет об этом позже, когда вокруг будут члены его племени, его семьи, тогда ей точно несдобровать. А если сейчас?
У Кэтрин душа уходила в пятки. Что он с ней сделает, когда узнает, что она его дурачила? Вне сомнений он возьмет ее силой. Кэтрин почти чувствовала на своей груди его потные ладони, представляла, как он наваливается на нее, жирный, волосатый, противный.
Если бы только можно было сбежать! Но как?! Она здесь словно скотина – Вацлав на ночь привязывал ее к вагончику, да и днем не спускал глаз.
Повозка катилась к табору. Деревянные колеса разбрызгивали дорожную грязь. Навстречу Вацлаву кинулись оборванные босоногие ребятишки и лающие собаки. Удивительно, цыганские дети совершенно не замечали, что земля сырая и холодная, и чувствовали себя совершенно счастливыми. Перед каждой повозкой горел костер, и беловатые дымки уходили в небо.
– Мы остановимся под деревьями, отдельно от остальных, – сообщил Вацлав, взглянув на Кэтрин так, как, должно быть, смотрит голодный волк на ягненка. – Потом я разыщу своих и сообщу им о свадьбе. – Кэтрин бросила взгляд на его крепкие руки и плечи, вспомнила, какой тяжелой показалась его рука в тот раз, когда она разозлила его, и невольно поежилась. Теперь надо готовиться к худшему.
Доминик растянулся на мягкой пуховой перине в своем вагончике. У него и у его матери были самые лучшие вардо из тех, что можно было купить. Фактически каждый из его племени так или иначе пользовался его деньгами. Конечно же, Доминику приходилось помогать им тактично, с известной тонкостью. Едва ли соплеменники стали бы принимать его благодеяния открыто и, предложи он им деньги напрямую, сочли бы его поведение оскорбительным. Поэтому Доминик действовал по-другому. Время от времени кто-то «находил» что-нибудь ценное и объявлял вещь своей.
Доминик любил свой гордый, независимый народ. Для того чтобы быть счастливыми, им не нужны богатства. У них была свобода – главное их сокровище.
Доминик услышал какой-то непонятный звук и насторожился. Звук был слабым, похожим на шепот ветерка. Потом стал громче. Доминик готов был поклясться, что слышал женский крик.
Доминик вскочил, схватил свою белую рубаху из домотканого холста, заправил бриджи в сапоги. Распахнув дверь вагончика, он опустил лестницу и, спустившись на землю, пошел между повозками. Мать, склонясь над костром, помешивала в котле густую мясную похлебку.
Аромат коснулся ноздрей, и Доминик почувствовал, что голоден.
– Ужин почти готов, – сказала Перса. Обычно они ели до наступления темноты, но сегодня мать задержалась у постели больного ребенка, а Доминик допоздна занимался лошадьми.
– Ты слышала? – спросил он. – Кто-то кричал у ручья.
– Вацлав вернулся, – ответила мать, помешивая кушанье; гуляш пах пряностями и специями, которые привез в табор Доминик.
– Он обычно останавливается рядом со своими родителями. Почему…
Голоса становились громче. Один мужской, гневный, другой женский, потише.
– Он уходил один, – заметил Доминик. Мать отвела взгляд.
– Сейчас с ним женщина.
В том, как мать взглянула на него, в се интонации было что-то странное. Доминику стало не по себе.
– Что за женщина? – спросил он.
И опять раздался женский крик. Двое заговорили громче, женщина молила о чем-то, мужчина захлебывался от ярости. Раздался звонкий звук удара ладони о тело. Доминик насторожился.
– Он бьет ее.
– Она принадлежит ему, это его право.
Доминик заметил, что эти двое говорят по-английски. По-английски – не по-французски и не на цыганском наречии. Доминик шагнул на звук, туда, где были привязаны его лошади.
– Не ходи туда, сынок.
Звякнули золотые браслеты. Перса поспешила за сыном, схватила его за руку.
– Не твое это дело, сын.
– Что ты об этом знаешь?
– Она – гаджио. И говорят, она еще и ведьма.
Доминик решительно зашагал дальше, Персе приходилось бежать, чтобы поспевать за ним.
– Помни о своем обещании. Ты не должен вмешиваться.
Доминик не останавливался.
– Она уже околдовала Вацлава. Она и тебя околдует.
Доминик усмехнулся. Будь он ребенком, он поверил бы матери, но он много читал. И давно перестал быть суеверным.
– Не буду я вмешиваться. Я просто хочу посмотреть, что происходит. Иди к повозке. Я скоро вернусь.
