Алан Силлитоу - Ключ от двери
От парапета ладоням передался сигнал: идет поезд. Предостерегающее громыхание становилось все оглушительнее, н вот сзади вынырнул черный паровоз, извергая из трубы тучу удушающего дыма. Брайн начал было пересчитывать вагоны, по мере того как они один за другим с лязгом проносились мимо, но густой дым прогнал его от моста.
Поля разрезал узкий с песчаным дном ручей, и Брайн спустился к нему. Над домами в Рэдфорде шли, напирая друг на друга, белые облака, а среди поля две лошади, привязанные к пню, созерцали клевер, неподвижные, как статуи. Брайн гнул сук на кусте бузины, пока тот не сломался, яатем ободрал его с деловитой, спокойной безжалостностью, и каждый лист, падавший на тропинку, тут же подхватывался ветром и начинал кружиться в невольном танце. Палка — это меч, и Брайн сразился с тенью от куста, подсек чертополох, свалил на землю жгучую крапиву, искромсал цветы вокруг и вошел в пустынный проулок, по обеим сторонам которого росли такие высокие кусты боярышника, что за ними не было видно ничего, кроме темнеющих облаков.
Глухой раскат грома заставил его ускорить шаг — гром прозвучал, как отдаленная барабанная дробь, и, казалось, выделил Брайна среди всех в мире, наметив его своей первой жертвой. Гром родил в душе Брайна страх, прежде чем он услышал само это слово. Однажды при первых раскатах грозы в потемневшей вдруг комнате мать взглянула в окно и сказала: «Гром», — а Брайн уже успел спрятаться. «Мне страшно, потому что гремит, как пушки и бомбы, а пушки и бомбы могут убить», — думал он.
Он стоял в притихшем поле где-то на полдороге между домом и поселком Ноуком, затем не задумываясь двинулся вперед, решив, что лучше добраться до бабушки, чем бежать назад домой, пусть даже если гроза вот-вот разразится н станет преследовать его все нарастающим ревом, и голубые молнии, будто кошачьи языки, начнут лизать верхушки кустов. Он размахивал палкой, словно она могла послужить оружием, которым он сумеет отогнать грозу, сразиться с нею, если она его настигнет.
Он перепрыгнул через ручей — сердце бешено колотилось— и, прыгая, видел, как внизу, под его широко, словно ножницы, раздвинутыми ногами, мелькнули заросли камышей. Зеленые н синие грозовые тучи разрастались, как джунгли, над залитыми зловещим красным светом домами в городе позади, и со следующим раскатом грома плоские тяжелые капли ударили ему в лоб, застучали по коленям.
Все еще стискивая в руке палку, он поднялся на цыпочки, дотянулся до щеколды на калитке и, пока мчался по двору к дому, слышал непрерывное хрюканье свиней. Голубая, похожая на колбасу, шаровидная молния отскочила от куста совсем рядом, и он, сделав последнее отчаянное усилие, добежал до двери кухни — красная герань на подоконнике промелькнула, словно брызги крови. Брайн рванул дверь, и вот он, с трудом переводя дыхание, стоит в комнате, захваченный ее теплом, вытирает ноги. Бабушка Мертон, штопавшая носки, подняла глаза.
— А, здравствуй, Брайн. Что это ты сегодня пришел?
На каменных плитках недавно вымытого пола были расстелены газетные листы, они служили дорожкой к камину.
— Мама сказала, что на этой неделе прийти к вам не сможет, потому что Маргарет опять заболела.
— Не стой спиной к огню, Брайн, не то захвораешь, отойди, будь умником.
Он отошел. Засунув руки в карманы и глядя в окно на последний голубой треугольник неба, он стоял и ждал: должна же бабушка что-то сказать в ответ на его сообщение.
— Вот беда, — прищелкнула она языком. — Что же теперь с ней такое?
— Наверно, корь, у нее уже утром на лице красные пятна были.
Она вытащила из ящика стола ножи и вилки и положила их на скатерть, готовясь к ужину.
— Проголодался небось, такую дорогу прошел.
Бабушка выглянула в окно, словно хотела одним взглядом окинуть весь пройденный им путь. Она сошла по ступенькам в кладовку, и, когда там загремела крышка от банки, у Брайка сразу же возникло желание поесть сладкого, которое бабушка сейчас принесет. Что это будет — варенье или миндальная пастила с изюмом?
Оказалось, пастила. Он сел в дедушкино кресло и принялся за угощение. Вспышка цвета голубой стали за окном лишила сладости первый кусок пастилы.
— Уже гремело, когда я шел по полю.
Он заметил, что бабушкины руки, перебиравшие ножи и вилки, дрожат. Она тоже боится, и это убавило его собственный страх.
Во дворе по песку и шлаку затопали тяжелые сапоги, и мимо окна, по которому хлестал дождь, прошел высокий человек в дождевике. Дверь распахнулась, и Мертон вкатил в комнату свой велосипед.
— Ты что-то рано, — сказала ему жена. Он снял дождевик.
— Гроза идет, Мэри. — Он разворошил тлеющие угли и положил полено на слабый огонь. — Сейчас на шахтах делать нечего, вот нас и отправили по домам.
Буря ревела, будто угрожая дому. Мэри собрала разложенные на скатерти стальные ножи и вилки и сунула их обратно в ящик.
— Это зачем же? — сказал Мертон, стаскивая сапоги возле камина. — Мы ведь, кажется, еще не ели.
Она стояла в нерешительности, боясь ему перечить,
— Ты же знаешь, я не люблю, если на виду что-нибудь стальное, когда гроза. Молния может ударить.
Он рявкнул, словно ружье разрядил.
— Ха! И это все из-за какой-то молнии? — орал он. Брайн попятился: «Что он на меня-то накинулся?»
Мертон вскочил, и Брайн почти забыл свой страх перед грозой: неизвестно, чего ждать сейчас от деда.
— Погоди, я покажу тебе, что нечего хвост поджимать, трястись от какой-то паршивой молнии, черт бы ее побрал!
Он выгреб из ящика ножи и вилки, распахнул раму, высунул их наружу и держал там, дожидаясь вспышки. Брайн и его бабка замерли у стола.
Неожиданно поток градин обрушился на герань, прозвенел по ножам и вилкам в руке Мертона и ворвался в комнату.
— Вот вам, нате! — крикнул Мертон, и Брайн, присмиревший от страха, услышал в голосе деда ликование.
Широкая голубая пелена застлала все окно. «Я слышал, — сказал себе Брайн, — я слышал, как она прошипела. Дедушку убило!» И, закрыв глаза руками, поглядел сквозь пальцы. Темная кухня вся осветилась, и немедленно гул тысячи пушек прокатился по дому.
Мертон захлопнул окно и обернулся.
— Видали? Нечего было бояться.
Брайн отнял от лица руки. Нет, его не убило.
— Бог накажет тебя за такое, — сказала Мэри. — И за то, что ты напугал бедного ребенка.
— Ладно, ладно, — сказал Мертон, посмеиваясь, и швырнул ножи и вилки на стол, словно презирая металл за то, что тот не в силах убить его. — Ну как, пострел, ты ведь не струсил, верно?
Брайн часто дышал: дедушкин цирковой номер был рассчитан не только на бабушку, но и на него,
— Нет, дедушка. Еще бы я струсил! Брайн встал и подошел к Мертону.
— Послушай, дедушка...
— Ну, в чем дело, пострел?
— Отчего бывают молнии и гром?
— Вот уж не знаю. — Мертон был озадачен; внук вынудил его задуматься над тем, что все свои шестьдесят с лишком лет он принимал как нечто само собой разумеющееся. Его суровая физиономия вдруг осветилась лукавством. — Оно вот в чем дело, — сказал он, наклоняясь вперед. — Я так полагаю, господь бог говорит святому Павлу: «Давай-ка сюда наверх уголька из преисподней». И вот, значит, Павел грузит тележки самым что ни на есть отборным углем, впрягает лошадок и давай наверх, туда, где бог. Ну и вот... — глаза его зажглись вдохновением,— и вот, когда Павел разгружает уголь, оно и начинает громыхать, то есть, значит, гром гремит.
В смехе Брайна были вера и сомнение.
— Нет, дедушка, не так. Мертон ухмыльнулся.
— Спроси бабку, она тебе скажет, так ли. Эй, Мэри, так или не так?
На скатерти уже были расставлены тарелки с копченой рыбой, солеными огурцами, ломтями хлеба, заранее намазанными маслом, и все придвинули стулья к столу.
— Да, видно, что так, — тветила Мэри, прощая Мертону его богохульство, раз оно привело его в хорошее настроение.
Брайн перегнулся через стол.
— Дедушка, послушай, а как же молнии?
Дед, прежде чем ответить, зацепил вилкой кружок огурца.
— А это когда в преисподней открывают печи, проверяют, не погас ли огонь, не надо ли уголька подкинуть. — Он усмехнулся, довольный легкой победой. — Смотри-ка. а ведь этот пострел не верит ни единому моему слову. Кто ему что ни скажи, он сейчас посмотрит так, будто говорит: все-то ты брешешь!
На влажной шиферной крыше прачечной во дворе блестело солнце.
— Он верит одной только маме, правда, Брайн? — сказала Мэри.
С полным ртом Брайн лишь помотал головой; он глядел на ограду из зеленых кустов — с каждого листка стекали капли только что пролившегося дождя. Ряды кустов переходили один в другой, они окаймляли забытые, заглохшие тропинки, проложенные между стеной дома и голубятнями. Если встать там, ничего не увидишь, но зато услышишь горловые звуки, похожие на бульканье воды в сиплой глотке, — они шли с голубиных насестов за проволочной сеткой с восьмиугольными отверстиями. Парадная дверь дома выходила не в переулок, а в сад, куда Брайн и отправился, предварительно осмотрев население голубятни.
