Валерий Афанасьев - Тарси
Примерно через три минуты в дверь опять замолотили. Это охранник подошел к двери вдоль стены по отмостке. Старик, торопясь, нажал на кнопку.
Когда охранник зашел, на нем лица не было. Здоровый мужик был бледен как полотно, зрачки глаз были расширены почти на всю радужку, его покачивало. Кулаки у него была изодраны, на пол густыми каплями сочилась кровь. Старик вышел ему на встречу, боясь, что он упадет.
- Слышь, дед. Это чего такое творится? Я его в отбивную размесил. Я же об него руку себе сломал. А ему хоть бы хны. Да мне в горах так страшно не было!
Владик сел на небольшой мягкий пуфик из ряда таких же пуфиков вдоль стены и замер с округлившимися глазами.
- А ты его куда дел-то, милок? - осторожно спросил старик.
- А? - вынырнув из прострации охранник. - А я его это. Я его в приямок сбросил. Решетку поднял и туда его на бетон бросил. А решетку потом закрыл. Мы же сегодня троих из ружья положили. На смерть! Дед, что же будет?
- А давайте, я вам ранки обработаю. Мы же не закончили, - опять вмешалась девка со своей инфекцией.
Со стороны лифтового холла раздался резкий звук. Лернер громко пустил ветры. Старик вздрогнул от неожиданности. На самой верхней ступеньки коротенькой лестницы маячил композитор, лохматый и страшный, как бабайка. Похоже, что девка уже успела привести его в чувства, или он сам очухался.
- Ага. Надо обработать, - бесцветным голосом отозвался охранник.
Это окончательно вывело ситуацию из кратковременного ступора. Девушка легкой пружинкой подскочила к охраннику и склонилась над ним. Она сноровисто закатала рукава куртки и рубашки на обеих руках и продолжила осмотр. Она ловко ощупала руки Владислава.
- У вас на правой руке пястные кости сломаны и мизинец вывихнут. Это как минимум. Вправить нужно и кости на место поставить.
- Делай, что знаешь, - совершенно безразлично сказал охранник.
Старик не видел, что там происходит. Охранник сначала весь вскинулся и зашипел от боли, а через некоторое время заорал благим матом.
- Ничего, ничего, сейчас только повязочки наложим и все. Вам обязательно в травму сегодня обратиться надо. И еще рентген нужно сделать. Вдруг еще повреждения есть.
Охранник зарычал.
- А у вас еще бинты есть? - спросила девка у старика.
- Нет. Это все.
- Хорошо, что у вас хлоргексидин оказался и перекись есть, - сказала она старику.
- А на рассечение швы накладывать придется, края стягивать, травмпункта вам не миновать, - обратилась она уже к охраннику.
- Угу, - отозвался Владислав.
Композитор голосом умирающего лебедя запричитал, уперевшись головой в белую бетонную стену:
- У меня же тонкая душевная организация. Я даже ужасы не смотрю и криминальные новости пропускаю. А тут такое творится!
- Заткнись, тонкая организация. Живой остался - радуйся, значить. У меня сейчас бойца насмерть загрызли, а ты тут о пальцах ноешь, - рявкнул на композитора Владик.
- Не ругайтесь на него. У него тоже ранение, связки и суставы повреждены к тому же. А вы, дяденька, домой идите умыться и переодеться, а потом тоже в травмпункт, - осадила обоих мужиков девица.
- Ты, наверное, врач, красавишна? - спросил у нее охранник.
- Нет, я медсестра из детской поликлиники. Сегодня по плану грудничков на своем участке обходила.
- А где ж ты, милая, того младенца-то подцепила? - участливо спросил у нее старик, намекая на того самого наркомана.
- Он прямо перед домом стоял. Голова в крови, одежда в крови. Я просто подошла спросить, думала, ему помощь нужна, а он меня хватать стал. Я как увидела его глаза, так и пустилась бежать. Ужас такой жуткий. Сумку в него бросила и побежала. А с другой стороны такой же идет. Я вот к вам и стала стучать.
- Да, глаза, - встрепенулся охранник. - Я такого ужаса в жизни не видел. В глаза смотрел человеку, которому голову отрезали, а такого не видел. Не было у меня такого в жизни.
- Убирать их надо, а то скоро дети из школы пойдут. Напугаются или еще что похуже случится, - забеспокоился старик.
Милиция все не ехала. Но появился микроавтобус охранной фирмы. Приехал зам директора и какой-то человек в военной форме без знаков различия, с ними было два вооруженных охранника.
Трупы на газоне накрыли черной пленкой и огородили участок импровизированным заборчиком из строительных поддонов. В помощи охранникам председатель ТСЖ прислала двух дворников и недовольного электрика.
Скрученных хулиганов закрыли в техническом подполье. Там клетка из арматуры была типа обезьянника, в ней раньше строители свой хлам хранили, а теперь как камеру решили использовать. Непробиваемого наркомана оставили там же в приямке. Вроде как он сам решетку поднял и спрыгнул туда. А загрызенный охранник к счастью живым оказался, только умом повредился, на всех кидаться стал. Его связали и вместе с Владиком отправили на микроавтобусе в больницу.
Появившийся охранник с замом и незнакомым полувоенным остались дожидаться милицию. Председатель ТСЖ крутилась вокруг них, кудахча, как квочка на яйцах.
Медсестра повела трясущегося как желе композитора в его квартиру.
Только сейчас старик понял, что фифа исчезла.
Жила она на самом верхнем этаже в двухэтажной квартире с большими лоджиями, зимним садиком и террасой на крыше. Во всех четырех домах-близнецах была только одна такая квартира. Сами хоромы принадлежали странному лысоватому мужику за сорок с совершенно безликим лицом. Утром он уезжал около десяти часов в сопровождении водителя и двух охранников, а вечером около десяти возвращался с той же обслугой. Старик был уверен, что если увидит его без охранников и в обычном тренировочном костюме или свитере, то ни за что не узнает. О нем было известно только то, что фамилия его Петров. Кем ему доводилась фифа, старик не знал.
- И куда эта мандель делась? - забурчал старик. - Убегла, как только жареным запахло. Вот так упадешь на улице, и все перешагивать тебя будут.
ЧОПовский зам потребовал от него рапорт, а полувоенный долго и тщательно объяснял ему, что и как нужно говорить милиции, а чего не нужно говорить. Потом председатель ТСЖ его долго расспрашивала о том, что произошло.
Вдруг в дверь опять забарабанили. Старик в испуге кинул взгляд на экран. Ох, слава Богу. Приехала Роза Марковна - мать композитора Лернера.
Розу Марковну старик любил. Тучная и безмерно энергичная дама всегда появлялось как торнадо, неизменно поднимая вокруг беспорядочную суету. Сноху она грызла хуже хорька в курятнике, а двоих внучек буквально душила своей необъятной любовью. Возникал один вопрос, как она успела, за такое короткое время, добраться сюда из Звенигорода, куда ее отправили в подмосковную ссылку?
- Где мой мальчик? Что случилось? На него напали? Федор Ефимович, дорогой мой, скажите, что тут произошло? Миленький, что с моим мальчиком? Вы же его знаете, он так заботится о моем больном сердце, он мне опять будет тайны делать. Но неизвестность меня ножиком терзает. Скажите мне, что случилось? Мне врач звонила, какая-то молоденькая девочка. Не томите, что с ним?
- Не беспокойтесь, пожалуйста, Роза Марковна. У нас тут хулиганы....
- Ой, ой, ой! Мое сердце! Я чувствовала, я знала, добром это не кончится. Он жив? Скажите, его сильно убили?
- Хулиганов обезвредили охранники. А он...
- Вот несносный мальчишка. Я же говорила, что он всегда сует нос не в свое дело. Зоей Космодемьянской себя почувствовал. Он же такой правдолюб, да еще горячий как мамина каша. Всегда ему достается за других. Да-да-да. Ему рядом нужен друг и советчик. Я сегодня же возвращаюсь к нему. И теперь, он не отвертится.
- Его за палец укусили.
- Откусили палец?
- Нет. Просто укусили.
- Собака? Бешеная собака?
- Нет, хулиган укусил. Здоровый, в смысле не больной, хулиган-наркоман.
- Наркоман? Божечки! Я вылечу своего мальчика!
Не дождавшись лифта, Роза Марковна затопала вверх по лестнице. В каком виде она доберется до третьего этажа? Что она доберется, старик нисколечко не сомневался. Роза Марковна была доброй женщиной, очень доброй, пусть даже по-своему, но только от нее старик получал ту искреннюю доброту, которой ему так не хватало. Каждый раз, когда приезжала, она угощала его котлетами, тефтелями, печеньями, салатами. Пусть это даже было то, что не съели ее сыночек со снохой и внучками, и что жалко было выбрасывать. Но все было по-домашнему вкусным и свежим. Хотя дело было совершенно не в этом. Она всегда интересовалась его здоровьем, искренне сопереживала его суставам и повышенному холестерину, а давление и гипертония были ее любимейшей темой. Теплое участливое внимание к одинокому старику, вот что было важно. Только это было самым ценным в его одинокой жизни. Самым ценным после дочери, которой он уже не видел больше десяти лет, и внуков, которых он никогда не видел вообще, кроме как на фотографиях.
