Васильев В.В - Подвалы кантовской метафизики
Итак, нет никаких оснований сомневаться в том, что в момент создания первого варианта полной субъективной дедукции в 1775 году (да и впоследствии тоже) Кант полагал, что мысля объективную связь представлений с помощью категорий, мы ставим эти представления в отношение к вещам самим по себе.
Подготовительная работа завершена. Можно непосредственно переходить к реконструкции первоначального варианта дедукции категорий. Наступает кульминационный момент всех наших изысканий. Мы знаем, что в 1775 году Кант трактовал Я, присутствующее в любом акте восприятия, как вещь в себе. С другой стороны, в "достаточной" дедукции Кант показывал, что необходимым условием отнесения представлений к вещам самим по себе как нечувственным субстратам феноменов является их связывание с помощью категорий. Но Я 2 0есть одна из вещей самих по себе и тоже - нечувственный субстрат представлений (вещи сами по себе могут быть обозначены переменной z, одно из значений которой (а) есть не что иное, как Я). Следовательно, все представления, которые имеют отношение к Я, связаны в соответствии с правилами, вытекающими из категорий. Поскольку же воспринимать можно только то, что имеет отношение к Я, то все возможные предметы восприятия подчинены категориям - что и требовалось доказать в трансцендентальной дедукции категорий.
Важно отметить, что в отличие от более поздних вариантов дедукции, данный аргумент позволяет решить задачу доказательства необходимого отношения явлений к категориям субстанции, причины и взаимодействия. В самом деле, Кант показывает, что, к примеру, последовательность представлений мыслится объективной лишь в том случае, если мы предполагаем, что она подчинена закону причинности (XVII: 648). Поскольку Я есть одна из вещей в себе, и так как представление последовательности в качестве объективной означает отнесение многообразного к вещам самим по себе, то всякая смена представлений лишь тогда может иметь отношение к нашему Я, т.е. быть воспринята, когда она подчинена закону причинности. От чего зависит действенность этого и подобных ему аргументов?
Она связана с анализом конкретной формы чувственного созерцания - времени. Если же говорить о других возможных формах чувственных созерцаний, то вновь может возникнуть вопрос, не окажется ли достаточно для отнесения представлений к объектам не всех, а лишь некоторых категорий, и не останутся ли какие-то категории вообще без соответствующих модусов чувственности. Вопрос этот выглядит неразрешимым, из чего можно сделать два вывода.
Во-первых, первоначальный вариант дедукции сущностно связан с доказательством объективной значимости категорий по отношению к многообразному наших 2 0форм чувственного созерцания, а не к многообразному чувственных созерцаний вообще, и это обстоятельство еще более подчеркивает неизбежность отождествления Кантом во второй половине семидесятых годов категорий с модусами чувственности.
Во-вторых, попытка Канта (незадолго до появления "Критики") развести категории и модусы чувственности, доказывая необходимое отношение категорий к предметам чувственного созерцания вообще, была обречена на неудачу, даже если бы в это время он придерживался тех же взглядов на природу Я, что и в 1775 году.
Обсудим теперь некоторые детали первоначального варианта трансцендентальной дедукции категорий. Мы выяснили, что для доказательства необходимого отношения явлений к категориям в 1775 году Канту достаточно было совместить два положения: 1) необходимым условием отнесения представлений к вещам в себе является связывание этих представлений с помощью категорий, и 2) Я есть вещь в себе.
Оба этих тезиса принимались Кантом в 1775 году, и он вполне мог соединить их. Как доказать, что он сделал это? В текстах "Дуйсбургского наследия" мы не найдем доведенных до конца рассуждений. Мы можем опереться на некоторые чуть более поздние формулировки, к примеру, "представления не могут быть связаны в сознании, если они не рассматриваются относящимися к некоторой данности (как объекту)" (XVIII: 9). Но в этом нет особой надобности, ибо теперь, когда нам ясны кантовские мотивы соотнесения Я и объектов, в качестве доказательства может работать неоднократно высказываемая Кантом в рукописях 1775 года мысль об их параллелизме (XVII: 646, 648) - в контексте совмещения категорий (как понятий об объектах) и функций единства многообразного в душе (XVII: 648, 664), т.е. таких функций, которые полагают восприятия во внутреннем чувстве относительно тождественного Я.
Но здесь не все так просто. Кант подчеркивает, что идентификация функций единства представлений в душе с категориями как "функциями апперцепции" не может быть полной (см. XVII: 646, 648). И вообще, правильнее говорить об имплицировании одних другими. Дело в том, что, связывая представления с помощью категорий, мы относим их в разных случаях к разным трансцендентальным объектам, а в целом - к неопределенной вещи в себе, т.е. к вещи, как она есть, вообще, в то время как наши "субъективные функции души" являются непосредственными формами отнесения представлений к конкретной вещи - Я. Соответственно, эти функции, хотя и параллельны категориям (см. XVII: 649), но отличаются от них степенью общности: "объект может быть представлен только сообразно отношениям субъекта т.е. посредством "субъективных функций души" и есть только лишь само это субъективное представление (субъекта), только сделанное всеобщим" (XVII: 646; см. также XVII: 648, 649, 650). Другими словами, категории отличаются от "действий души" "необходимостью отношений, проистекающей из всеобщности" (XVII: 649).
"Действия души" и "отношения субъекта" есть не что иное, как "функции схватывания", обеспечивающие то, что явления "поступают в распоряжение души" (XVII: 658; см. также XVII: 664), т.е. получают отношение к Я. Различение "функций схватывания" и "функций апперцепции", или категорий (XVII: 646; нельзя забывать, что сам термин "категория" встречается в текстах "Дуйсбургского наследия" только однажды), при одновременном признании их параллелизма (XVII: 648, 664), в принципе позволяет объяснить, с одной стороны, почему при восприятии мы сразу не осознаем необходимой связи представлений - явления подчиняются не непосредственно категориям (ср. XVII: 656), но изначально связываются с помощью субъективных функций схватывания. С другой стороны, явления все равно субординированы функциям апперцепции (XVII: 646-647, 656) и могут быть a priori познаны с помощью категорий. В самом деле, поскольку Я 1 0есть вещь в себе, а необходимые условия отнесения представлений к вещам самим по себе суть категории, то субъективные функции схватывания не являются достаточными условиями отнесения представлений к Я и не могут не быть подчинены категориям, и функции апперцепции лежат в основании функций схватывания. Удвоение функций единства представлений означало признание двух уровней Я - поверхностного эмпирического и трансцендентального.
В этой связи хорошо было бы уточнить специфику проникновения Канта на глубинные этажи сознания. Первые шаги прекрасно иллюстрируют кантовские лекции по "эмпирической психологии" конца семидесятых годов. Исходным пунктом для любого исследователя служит "здравое состояние", когда он осознает предметы, а не себя, осознающего предметы. Философствование начинается с "насильственного" переключения внимания на самого себя. Сознание становится интуитивным, превращаясь в "наблюдение" за познавательными способностями (ср. XXVIII: 227). Систематизация этих наблюдений приводит к созданию целой науки "эмпирической психологии". Но это пока не трансцендентальная философия. Нужен еще один, решающий шаг. "Волшебным ключом" Канта, открывающим для "наблюдателя сознания" доступ к трансцендентальной субъективности, является идея параллельности реального Я и мыслимого объекта. Именно благодаря этой идее мы переносим формы мышления о предметах, т.е. способы отнесения представлений к объектам, известные уже "эмпирической психологии", в бессознательные действия души и тем самым постигаем фундированность непосредственной жизни Я, доступной для прямой рефлексии, глубинными трансцендентальными функциями субъекта. Сам же "трансцендентальный объект" оказывается для Канта просто удобной фикцией, позволяющей проникнуть на "подземный" уровень сознания, после чего это понятие становится ненужным и словно растворяется в "трансцендентальном единстве апперцепции".
Как же конкретно происходило "освоение" Кантом новой трансцендентальной области?
В 1775 году Кант ограничивается апперцепцией, категориями и схватыванием представлений во времени. Воображение как способность вообще не упоминается. Решение дается в плоскости "трансцендентальных алгоритмов".
Прозрения 1775 года сменились интенсивными размышлениями Канта над собственной системой, историей ее возникновения и существом критического метода. Эти мысли Канта отображены в большом количестве набросков последующего периода (RR 4849, 4900, 4901, 4912, 4927, 4937, 4940, 4947, 4949, 4950, 4954, 4957, 4959, 4964, 4970, 4984, 4992, 4997, 5013, 5015, 5017, 5019, 5020, 5024, 5025, 5031, 5036, 5037, 5040, 5065, 5066, 5073, 5074, 5112, 5115, 5116). Кант некоторое время словно осматривается по сторонам. Он уже планирует к 1778 году завершить работу над "Критикой" (см. 8: 503). И действительно, многие из перечисленных набросков производят впечатление "последних штрихов". Однако внутренняя логика постулатов "Дуйсбургского наследия" требовала от Канта дальнейших системных трансформаций. Их общая тенденция - поиски своего рода "трансцендентальной семантики", материалом для которой в основном опять-таки послужили разработки современной Канту "эмпирической психологии" (26
