Руслан Мельников - Тевтонский крест
– Лучше уж ты, Освальд, прикажи своим людям ослабить тетиву, – голос Янека звучал спокойно, но настойчиво. – А то, не ровен час, порвется. Или сорвется. Вместе со стрелой. Тогда не обессудь, начнется резня.
– Да как вы смеете?! – Лицо Освальда побагровело.
И откуда только кровь еще берется в этом израненном теле!
– Смеем, Освальд, – все так же спокойно ответил предводитель малопольских дружинников. – Мы ведь не твои вассалы, и мы не обязаны тебе жизнью, как Збыслав и дядька Адам. А вот Вацлав вывел нас из под татарских сабель, когда ты едва держался в седле. И тебя самого, между прочим, тоже вывел… Он совершенно прав: не тебе, Освальд Добжиньский, решать судьбу дочери Лешко Белого, принуждать ее к браку. Не забывай: Агделайда краковская все еще остается нашей госпожой.
Освальд сокрушенно вздохнул.
– Вы все хотите погибнуть вместе с Вацлавом.
Никто не ответил. Только покачивались изготовленные к бою клинки. Расстановка сил: пятеро волчешкурых лучников, включая дядьку Адама, израненый рыцарь и его могучий оруженосец с одной стороны; десяток краковских дружинников и сам Бурцев с другой.
– Стойте! – Он призывно поднял руку с мечом. – Все стойте! Освальд, послушай меня. Драться с тобой ни для кого нет смысла. Ни малейшего. Ты достаточно разумен, чтобы понять это.
То, что добжиньский рыцарь еще не отдал приказа своим лучникам, обнадеживало. Освальд горд но не безрассуден. Правда, вот его оруженосец…
– Вы сдохнете! – прорычал Збыслав. – Все.
Бурцев проигнорировал угрозу взбешенного воина – он не отводил взгляда от добжиньца.
– Нас больше. И это главное. Дядька Адам и его люди, конечно, не промажут. С этакого‑то paccтояния и в этакой теснотище. Но по той же причине, Ocвальд твои лучники не успеют вытащить из колчана вторую стрелу. Посуди сам… Вы убьете пятерых из нас. А оставшиеся шестеро вмиг изрубят всех стрелков.
– Я справлюсь с остальными! – кистень в руках Збыслова нетерпеливо дернулся.
– Маловероятно. У тебя не будет даже свободы маневра, Збыслав. Ты ведь не сможешь ни на шаг отойти от своего господина. Освальд ранен, он не в состоянии защищаться сам. Его убьют сразу, как только ты бросишься в атаку. Один кистень не защитит двух человек от шести мечей. Ну, а если ты останешься при господине, кто‑нибудь из нас просто поднимет лук и будет пускать стрелы до тех пор, пока не превратит тебя в ежа.
Збыслав заткнулся, тяжело дыша и сверля Василия ненавидящими глазами. А оруженосец‑то у добжинца тоже не глуп.
– Освальд, подумай, кто выиграет от этой резни, – вновь обратился Бурцев к рыцарю. – Только твои клятые враги. Дочь Лешко Белого достанется Казимиру, а Малая Польша будет отдана на откуп тевтонам. Как уже случилось с Добжиньскими землями…
Это должно быть сильным аргументом. Освальд думал.
Они стояли друг против друга уже целую вечное. Сталь подрагивала в руках, словно живое существо жаждущее поскорее напитаться чужой кровью. «Если заваруха все‑таки начнется, первым, конечно, нанижут на стрелу меня, – как‑то совершенно безучастно подумал Бурцев. – Вторым – Янека. Сохранят дружинники боевой дух и решимость, оставшись без предводителя?» Впрочем, даже если все краковцы станут действовать, как один, нет гарантии, что схватка развернется по описанному сценарию. Точно спрогнозировать результаты рубиловки с применением холодного и метательного оружия, да в такой тесноте, – дело непростое.
– Опустите оружие! – Освальд приказывал одновременно и своим людям, и дружинникам Янека. – Мы не станем драться. Сейчас не станем. Слово рыцаря!
Вздох облегчения прошелестел по просторным покоям. Похоже, бескровной развязкой были довольны как краковцы, так и Адамовы стрелки. Только Збыслав все еще скрежетал зубами, да сам Освальд невольно хмурил брови. Добжинец совсем ослаб и стоял оперевшись на оруженосца. Однако гордый шляхтич прилагал последние усилия, чтобы не выдать свое истинное состояние. Садиться и уж тем более ложиться в постель при всех он не станет.
– Мудрое решение, – Бурцев кивнул рыцарю. – А теперь… Янек, нам пора. Пану рыцарю нужно отдохнуть.
Он открыл тяжелую дверь, выглянул в пустой коридор, стены которого едва освещал свет редких чадящих факелов.
– Лекаря! – громко крикнул Бурцев в гулкую полутьму.
Навстречу ему уже семенил седовласый врачеватель.
– И что теперь? – спросил Янек, когда они очутились на свежем воздухе. Кажется, и он, и его дружинники окончательно и бесповоротно признали Бурцева своим новым вожаком. Что ж, тоже какой‑никакой, а карьерный рост.
– Будем искать подземный ход, о котором говорил Бенедикт. Освальд прав. Княжну нужно отбить у куявцев. И с этим надо поспешить. Эх, знать бы еще, по какой дороге Казимир повел свой отряд в Легницу.
– Туда ведут две дороги, – проговорил Янек. – Одна через Свидницу, другая через Сродо. Но нам разделяться никак нельзя. Слишком уж нас мало – порознь куявцев не одолеть. Придется, верно, идти наудачу. Даст Господь – не ошибемся.
За спиной вдруг скрипнула дверь, ведущая в покои Освальда. Бурцев резко развернулся, вырывая из ножен меч. Добжинец, конечно, дал слово рыцаря, но вот с разъяренного Збыслава или хмуробрового дядьки Адама, пожалуй, станется напасть на врага, перешедшего дорогу их господину. Однако из полутьмы коридора выступил не гигант‑оруженосец и не бородатый стрелок, а лекарь Бенедикта. Старик, увидев обнаженное оружие, в ужасе попятился обратно.
– В чем дело? – нахмурился Бурцев. – Почему ты не у постели раненого?
– Меня опять прогнали, – старый врачеватель растерянно развел руками. – Пан рыцарь в великом гневе и не желает сейчас ничего слышать о лечении. Но он очень слаб. Наверное, когда пан Освальд успокоится, меня позовут снова.
– Хорошо, – Бурцев бросил клинок в ножны. – Тогда жди у дверей покоев.
Старик, однако, замешкался на пороге.
– Что еще?
– Мне… э‑э‑э… Мне нужен человек по имени Вацлав. Я слышал, как пан Освальд Добжиньский, гм… – лекарь помялся в нерешительности, – непристойно ругался и призывал страшные кары на головы Вацлава и всех, кто ушел вместе с ним. Насколько я понял, Вацлав – кто‑то из вас?
– Я Вацлав, – кивнул Бурцев. – Что ты хотел мне сказать?
Старик красноречиво глянул на краковских дружинников. Те деликатно отошли в сторону. Врачеватель же, склонив голову к самому уху собеседника, торопливо зашептал:
– У меня послание для кмета Вацлава, который до лагеря Освальда Добжиньского сопровождал э‑э‑э… некую особу…
– Говори! – прошипел Бурцев. Он с такой силой вцепился в плечо лекаря, что тот поморщился от боли. – Что тебе известно о княжне?
– Я не знаю никаких княжон – Богом клянусь! – Глаза старикана расширились от испуга. – Просто недавно мне пришлось лечить молодую девушку в одежде служанки, которую привез во Вроцлав к Казимиру Куявскому какой‑то рыжий кмет. Мне сказали, она случайно поранилась, забавляясь чужим мечом. Но я много ран повидал на своем веку и готов чем угодно поклясться, что та отметина под левой грудью девушки появилась совсем не случайно.
– Ее… – Бурцев побледнел, – ее хотели убить?!
– Вряд ли, – покачал седой головой врачеватель. – Если б хотели, так убили бы. Тут другое. Сдается мне, она сама вырвала у кого‑то из воинов Казимира меч и пыталась покончить с собой.
Бурцев прикрыл глаза, глубоко вздохнул:
– Она сильно пострадала?
– Пустяки, – махнул рукой лекарь, – Ничего серьезного. Девчонке, видно, помешали довести задуманное до конца. Или сама струсила в последний момент. Просто распорола себе кожу да по ребрам шкорябнула. Но крови было много, потому меня и вызвали. Князь Казимир встревожился тогда не на шутку, пригрозил: мол, если девчонка умрет, следующим на тот свет отправлюсь я. Зато когда князь понял, что девица выживет, то даже наградил меня – целую гривну дал. Уж не знаю я, чего это Казимир так печется о простой служанке, однако рад он был безмерно. А еще под страхом смерти запретил говорить о случившемся кому бы то ни было. Так что я сейчас головой своей седой рискую…
– Ты говорил о послании, – напомнил Бурцев.
– Вот оно, – воровато оглядевшись по сторонам, лекарь быстро сунул ему в руки клочок смятого пергамента. Поверх мелко исписанного чернилами текста – видимо, состава лечебного снадобья – чья‑то рука торопливо и широко начертала несколько слов буровато‑красным.
– Что это? – вопрос был риторическим. Бурцев достаточно хорошо знал цвет крови.
– Когда меня оставили наедине с раненой, – лекарь часто и виновато заморгал, – чернил у нас не оказалось. Зато у меня нашелся пергамент и палочка для смешивания целебных порошков. Девушка писала ею. И… и своей кровью.
– Я бы не позволил, – торопливо добавил старик, увидев, как сжались вдруг кулаки собеседника, – но она сказала, это очень важно.
