Андрей Посняков - Царьград. Гексалогия
– Эй, Хамид, Ишкедан! Где вы?
Спросили по‑тюркски. Ну точно – татары! Шайка! Теперь как бы выбраться – солнце встало уже, туман скоро растает. А обратно в трясину не сунешься – там двое. Можно, конечно, и их… но – к чему убивать без нужды? Да и некогда уже – вон, и всадники показались. В лес! Только в лес!
– Хамид! Ишкедан!
Еще четверо!
Шайтан бы вас всех побрал. Ладно…
Прихватив нож, Алексей змеей прополз в камышах и скрылся в кусточках, ожидая, когда всадники отъедут подальше – тогда можно будет проскочить к лесу, а уж там‑то ищи‑свищи. Лес – не степь татарская.
А всадники не торопились! Стояли, некоторые даже спешились… Вот один пошел к лесу, другой – к кустам. Это что же, они ему путь перекрывают, что ли? Нет, так не пойдет!
Сжав губы, Алексей пошарил вокруг рукою и, ухватив какой‑то обломанный сук, корягу, швырнул ее в камыши.
– Хэй!!! Ха!!! – немедленно заверещал татарин, тот самый, что направился к кусточкам. – Там он, там!
Его сотоварищи – разбойничьи болотные рожи! – явно оживились, вытащили луки, сабельки…
Ну‑ну, давайте, ловите.
Алексей уже давно был в лесу! Полюбовался немного на рыскающих у болотины сволочуг, сплюнул и, отыскав звериную тропу, быстро зашагал прочь. И – словно бы на прощанье – услыхал громкий звероподобный рев:
– Хами‑и‑и‑ид!!!
Ага! Обнаружили наконец своего мертвяка! А и поделом – нечего почем зря стрелами кидаться.
Протопроедр вовсе не был гуманистом, хотя что‑то подобное иногда прорывалось – как напоминание о том, что все же он человек не этого времени… Впрочем, как это – не этого? Как раз этого самого, можно сказать, собственноручно сотворенного! Или как там по‑ученому? Нелинейные динамики, точка бифуркации, аттрактор? Знать бы точно, что он именно там… именно здесь… Что Константинополь не взят год назад султаном Мехмедом, что по‑прежнему гордо веет над бухтой Золотой Рог красно‑желтое ромейское знамя, что… Что все живы! Друзья и семья… сын, дочки, Ксанфия! Господи, Ксанфия… ведь ради них все…
Да, хорошо бы, не подвела Федотиха, отправила, куда нужно. И еще кое‑что нужно – не забывать о новом султане. Селиме… О возможном новом султане. И – о новом штурме. И – о новой крови…
Не забывать! И не дать совершиться. Но это потом, после. Сейчас главное – побыстрей оказаться в Константинополе. Побыстрей! Еще знать бы – какой это Константинополь? Вдруг да ошиблась бабка, и не Константинополь это вовсе теперь, а Стамбул? Не дай, бог, конечно, но… бывает ведь всякое. Знать бы, знать бы…
– Стой! Стой, кому говорю!
Путник резко остановился: из‑за бурелома навстречу ему выступили трое заросших бородищами мужиков с рогатинами, один даже – в стеганом тегиляе. Еще пара – помоложе – обреталась за буреломом, целясь в Алексея из лука.
– Он, он это, – заговорил один из парней. – Из тех, из татар, что Сермяшка рассказывал. Вон – и башка бритая. Басурманин!
Протопроедр усмехнулся – башка у него действительно была бритая. Старинными лезвиями «Нева» из высокоуглеродистой стали! А русские здесь голов не брили, брили – татары.
– Точно – басурманин! – один из мужиков, по всей видимости, старший, решительно махнул рукой. – Бей его, мужики!
– А, может, сперва к старосте отведем? – засомневался рыжий, с всклокоченной бородой, парень, в котором пленник, присмотревшись, к вящей своей радости узнал отходника Митрю!
– Епифан наказывал – всех допросить сперва, – напомнил старшому Митря.
– Да что допрашивать? – отмахнулся тот. – Все равно остальные уже ускакали, нехристи. Сермяшка сказал – токмо грязища из‑под копыт полетела.
– Господи! Никак православные? – Опустившись на колени, Алексей истово перекрестился. – Митря, ты что же, не узнаешь меня?
– Не узнаю, – честно признался Митрий. Потом присмотрелся. – М‑м‑м… Нет, не узнать.
– Да я ж Алексий, Царьградец, старосты вашего, Епифана, старинный друг!
– Алексий? Не‑е… Алексий с бородой был… И волосищи – во!
– Так сбрил все… Попал в полон к басурманам, еле вот утек!
– Алексий, говоришь… – Старшой задумчиво сдвинул на затылок круглую, отороченную беличьим мехом шапку. – Ладно, отведем тебя к старосте. Но смотри – вздумаешь по дороге бежать… Никола, Микеша… Луки держать наготове!
– Сделаем, дядько Лука!
«Дядько Лука»… Надо же, и мужика этого Алексей раньше в деревне не помнил.
Староста поначалу встретил беглеца недоверчиво и, лишь немного погодя, поговорив, да присмотревшись, широко улыбнулся – признал!
– Ну, Алексий! Говорил же – не доведет тебя до добра это чертово болото! Садись, садись за стол, сейчас… Эй, Микулишна, тащи‑ка браги!
– В баньку бы сперва, – постепенно оттаивал Алексей, по всему чувствовалась ему справная изба старосты настоящим земным раем. И вправду – чем не рай, после лесов да болотин? Тепло, уютно, просторно. В печи, на ошостке, щи вчерашние доспевают, рядом – кадка с тестом, Марфа Микулишна, старостиха, на пироги поставила. Знатные будут пироги – рыбники, капустники, с грибами. И бражица, вот, есть у Епифана, и квас хмельной ягодный, и сбитень.
Выпив, друзья, наконец, обнялись.
– Ну, Алексий, Алексий, забубенная голова… Щас парня пошлю баню стопить… Спроворим! А язм Миколаиху, ведьму, про тебя спрашивал – куда, мол, делся. Сказала – ушел. Ничего, мол, с тобою не сделалось. Да ты ж и сам говорил, что не объявишься скоро. Все дела поди, кесарские?
– Они, – важно кивнул Алексей. – Что про Константина‑царя слышно?
Епифан вдруг рассмеялся и махнул рукой:
– А ничего не слышно! У нас ведь глушь – все леса да болота. А что там в Царьграде деется – один Господь ведает.
При упоминании Господа все разом перекрестились на висевшую в красном углу икону.
– Значит, не знает никто про Царьград? – все ж таки допытывался гость.
– Говорю же – не знаем. На ярмарке вот токмо спросить. В воскресенье, аккурат после дмитровской субботы, ярмарка‑то.
– Поедете?
– Съездим. Во субботу всех сродственников померших помянем, на погост сходим, а на воскресенье – поедем. Пару бычков забьем – мясо продавать повезем, да дичь, да ягоды. Опять же кое‑какого городского товару прикупим – суконца там, девкам бус всяких.
– Хорошее дело, – одобрительно крякнул протопроедр. – И я с вами съезжу.
Прогрохотав по ступенькам, вбежал, запыхавшись, мальчишка:
– Готова‑от банька‑то, Епифане Кузьмич!
– От и славно. Иди‑ка, друже Алексий, попарься. Уж извиняй, сам тебя не сопровожу, некогда… мальца дам – он и попарит, и воды, буде надобно, принесет. Онфимко!
– Тут он, я, – вытянулся мальчишка.
– Квасу гостюшке в байну захвати. И бражицы.
– Отнес уже. Марфа Микулишна загодя наказала.
Что и говорить, уж на славу попарился Алексей, уж размял косточки! Онфимка веником махать устал, упарился, потом истек. Квас быстро ушел, вприхлеб, а потом и бражица… Онфим за другой крынкою сбегал. Эх, хороша у Епифана бражка, забориста, на ягодах, да на травах настояна – и голову после трех кружек кружит, и дух такой… духмяный. Мятой пахнет, что ли? Да, похоже, мятой… Славно! Улегся на лавке…
– Онфимко, пятки почеши! Ой, хорошо… славно… Бражка что, кончилась, что ли?
– Но.
– Так что сидишь? Сбегай!
Во субботу – на Дмитров (Дмитрия Солунского) день – по традиции, поминали усопших. Дмитров день – дедов, отчин, всех предков. Всех, кого помнили, поименно помянуть надобно, ну а кого уж забыли – тех так, скопом. Не одной, конечно, кружкой, чтоб не обиделись. В общем, напоминались – в воскресенье поутру у Алексея башка трещала так, что хоть обручи плетеные с бочки надевай. Чтоб не раскололась!
У Епифана, кстати, так же!
Пока сыновья старосты запрягали лошадей, гость с хозяином выпили по большой крынке холодного квасу, не простого, конечно, квасу – хмельного, забористого. Выпив, староста вытер бороду и усы и хотел было послать Онфимку в погреб – принести еще, – да раздумал, вполне справедливо рассудив, что вовсе незачем превращать процесс похмелья в новую, совершенно самостоятельную пьянку.
Наконец, поехали – кто верхом, кто на телегах, а Епифан с Алексеем – в возке. Денек выдался славный – по‑осеннему прохладный, но солнечный, светлый, в такой и похмелье быстро прошло, и здорово было ехать вот так, не спеша, по лесной дорожке, пусть даже и без рессор, ухабисто – все равно славно!
Не торопились, в город приехали часа через три, к обеду, Епифан живо расставил своих на рынке, в мясном ряду, сам же, немного понаблюдав за началом торговли, мигнул Алексею – пошли, мол. Тот пожал плечами – пошли так пошли. И зашагал следом за старостой, через всю рыночную площадь – шумную, многолюдную, говорливую – мимо белокаменной церкви с сияющим звонким золотом куполом, мимо амбаров, мимо украшенных затейливой резьбою купеческих лавок.
– Эй, эй, господине, не проходите мимо! Аксамит есть, шелк, бархатец!
