Олег Рой - Старьевщица
Первым его желанием было тотчас развернуться и уйти, но ехать на кладбище без цветов он считал неудобным и потому, преодолевая отвращение, заставил себя купить букет самых дорогих роз и приказал охраннику (теперь, став очень состоятельным человеком, он никуда не выезжал без сопровождения) спрятать их в машине куда-нибудь подальше. Да хоть в багажник, лишь бы с глаз долой, не видеть их фальшивой расцветки, не чувствовать тяжелого запаха сырости.
Вернувшись в свой «Роллс-Ройс», Андрей вдруг заметил, что кожа, которой обит салон его новенького автомобиля, заметно вытерлась и потеряла вид — когда только успела? Новый шофер, которого ему рекомендовали как профессионала высокого класса, вел машину отвратительно, грубо и резко тормозил и дергал с места рывком, а от сидящих рядом с шефом охранников невыносимо разило смесью пота и дешевой туалетной воды. Обстановка на дороге сегодня была ужасна, как никогда, пробки подстерегали их, казалось, на каждом метре, светофоры только и ждали их появления, чтобы переключиться на красный. Ну, а пешеходы так и лезли под колеса, а водители машин, едущих рядом и навстречу, будто вообще никогда в жизни не слышали ни о каких правилах дорожного движения. Словом, путь от Рублевки до Ваганьковского кладбища стал настоящим мучением.
Когда «Роллс-Ройс» остановился у кладбищенских ворот, Андрей приказал охранникам оставаться на месте — их присутствие начинало выводить его из себя. Но стоило ему пройти по центральной аллее и свернуть налево, на боковую дорожку, как вскоре он пожалел о своем решении, так как почти мгновенно заблудился. Оказывается, чуть в стороне от главных аллей с их помпезными, бросающимися в глаза памятниками на могилах известных людей или неизвестных бандитов, на одном из самых престижных кладбищ столицы царило полнейшее запустение. Почти все попадавшиеся на глаза захоронения находились в ужасном состоянии: могилы заросли бурьяном и крапивой, кресты и надгробные плиты покосились и покрылись трещинами, на погнувшихся оградках облупилась краска, забытые искусственные цветы и венки полиняли и выцвели до грязно-желтоватой белизны... Дорожки между могилами тоже густо заросли травой и все были засыпаны мусором до такой степени, что местами было невозможно пройти. К тому же Андрей вдруг забыл дорогу к последнему пристанищу своей матери. Ему казалось, что поворот на дорожку, ведущую к ее могиле, должен был быть вон за тем памятником — но никакого поворота за памятником не оказалось, там обнаружилось лишь старое, почти полностью сгнившее дерево с желтой, точно в октябре, осыпающейся листвой на немногочисленных оставшихся живыми ветках. Оградки, кресты, деревья, крик ворон над головой — он решительно не знал, куда ему надо идти, где сворачивать и даже сомневался, что сможет вернуться обратно.
А еще очень мешался этот проклятый букет роз, который он с отвращением нес в руках. Толстые острые шипы до крови искололи ему пальцы, вода, оставшаяся на стеблях и листьях, все время капала на его стильный английский костюм, оставляя на нем крупные, неприятно пахнущие пятна, почему-то имевшие ядовито-коричневый цвет...
Он плутал очень долго, не меньше трех четвертей часа. Его сопровождающие забеспокоились, не случилось ли чего плохого с их шефом, начали звонить на мобильный, спрашивать, все ли с ним в порядке, и Андрей, не стесняясь в выражениях, послал их куда подальше. Осознав в конце концов, что могилы матери он так никогда и не найдет, он выбросил осточертевший букет в первую попавшуюся мусорную кучу, благо их тут повсюду было навалом, и, вдруг почувствовав страшную усталость, настолько сильную, что его даже перестали держать ноги, присел рядом с этой кучей прямо на землю. Вынул из кармана припасенную бутылку элитной водки «Абсолют», глотнул прямо из горлышка. Водка от долгого пребывания в кармане успела нагреться и стала отвратительной на вкус, точно дешевое паленое пойло, которое ему как-то раз довелось попробовать в начале девяностых. Тогда последствия этого «эксперимента» оказались столь печальными, что с тех пор он старался пить только качественное спиртное — или не пить вообще...
Прямо перед ним, на самом верху мусорной кучи валялся большой венок из когда-то живых цветов, листьев папоротника и еловых веток. Еще недавно он, очевидно, стоил весьма и весьма недешево, это было ясно и до сих пор. Но теперь цветы завяли, ветви и листья помялись и поломались, а позолота с надписи на траурной ленте осыпалась, так что теперь при всем желании нельзя было разобрать, кому предназначалась эта дань последней памяти. И при взгляде на этот выброшенный венок у Андрея вдруг непроизвольно мелькнула мысль, что венок этот похож на его жизнь. Пройдет еще совсем немного лет — и блеск так же осыплется, он так же окажется выброшенным в мусорную кучу, никому не нужный и всеми забытый. И никакие деньги, сколько бы их у него ни было, не в силах хоть что-то изменить в этом неизбежном процессе...
Побыстрее отогнав от себя эти мысли, он постарался переключиться на что-то более позитивное. Он попытался думать о маме, вспомнить ее, представить ее образ, но это у него никак не получалось. Виделось что-то такое смутное, туманное, расплывчатое — и все, на удивление, крайне неприятное. Вот они вдвоем осенним вечером идут домой из детского сада. Резко похолодало, лужи затянулись тоненьким хрупким ледком, и маленькому Андрею ну просто нестерпимо хочется остановиться у каждой лужи и постучать по ней резиновым сапожком, ломая этот новенький лед на мелкие осколки. Он отстает от матери, с размаху бьет ногой по луже — лед неожиданно легко проламывается, а под ним оказывается неожиданно много воды, она грязным фонтаном взлетает из-под его ноги, густо забрызгивая и его, и маму. И мама раздраженно кричит на него, ругает какими-то обидными словами, отвешивает затрещину и, больно сжав в руке его пальцы, тащит за собой... Или другое воспоминание, о темном зимнем утре, когда сон так сладок и так хочется хоть немного, самую капельку, еще поспать... Мама настойчиво будит его, потому что уже пора в школу, но ему настолько неохота вылезать из теплой постели, что он притворяется, будто не слышит ее ворчания и окриков. И тогда мать рывком ставит его на ноги, бьет по спине мокрым холодным полотенцем и волочет за ухо в ванную, оцарапав щеку острыми ногтями... Вспомнился и еще один случай, уже из юности. Ему пятнадцать, он уже учится в техникуме и собирается на очередное свидание с девушкой. На нем его гордость — новенькие джинсы «Wrangler», первые в его жизни фирменные джинсы, купленные у спекулянтов на самостоятельно заработанные деньги, просто бешеные деньги — сто рублей. Перед уходом он заскакивает на кухню, где мама печет пирожки с мясным фаршем и луком.
— Погоди, не убегай голодным, съешь хоть один пирожок на дорожку, — говорит мама. На столе перед ней — большое блюдо, покрытое старым дырявым полотенцем.
Андрей торопливо хватает с блюда один пирожок, разламывает его, но тот оказывается таким обжигающегорячим, что он невольно роняет его, и вывалившаяся начинка попадает аккурат на новенькие джинсы, оставив на них здоровенное жирное пятно. Это просто катастрофа! Как же он орал тогда на мать! Но и она не молчала, тоже кричала в ответ, что он эгоист, думает только о себе и какие-то сраные джинсы ему дороже родной матери...
Да, только такого рода воспоминания роились в его голове, пока он сидел у мусорной кучи на кладбище. Но при этом восстановить в памяти яркий образ матери никак не удавалось. Возникали лишь отдельные фрагменты мозаики — пронзительный, срывающийся на визг голос, когда она на него кричала, некрасиво выбившиеся из жидкого пучка прядки волос, черные войлочные ботинки «прощай, молодость!», замызганный серый болоньевый плащ, в котором она ходила вплоть до холодов, торчащие из-под одеяла желтоватые пятки... Эта ее привычка всегда высовывать ступни из-под одеяла почему-то ужасно раздражала его. Не меньше, чем ее манера, говоря о еде, постоянно употреблять уменьшительно-ласкательные суффиксы — не хлеб, а хлебушек, не лапша, а лапшичка, не мука, а мучка, огурчики, сметанка... Тьфу ты, до сих пор аж передергивает, как противно!
На дорожке, совсем рядом, вдруг раздались чьи-то шаги, Андрей был даже рад, по крайней мере, это хоть на миг отвлекло его от неприятных раздумий. Но вот того, что на кладбищенской тропинке вдруг покажется Старьевщица, одетая в черные брюки, темно-лиловую блузку и такого же цвета туфли на высоких шпильках, он никак не ожидал. Зато она, очевидно, изначально настроилась на встречу с ним, поскольку не выразила никакого удивления, увидев его, а уверенно подошла и присела рядом — прямо в шелковых брюках на грязную землю. И это совершенно не понравилось Андрею, уж кого-кого, а вот ее-то он сейчас совершенно не хотел видеть.
— Зачем ты пришла сюда? — недружелюбно буркнул он. — Я тебя не звал.
— Чего ты бесишься? — хмыкнула она в ответ. — Из-за того, что цветы испортили костюм? Подумаешь, велика ли важность! У тебя теперь столько денег, что ты можешь не только каждый день, но даже каждый час покупать себе по самому дорогому костюму в лучших бутиках Англии, Франции или Италии.
