Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная
Но художникъ мрачно уставился въ землю, сердито навивая длинную бороду на пальцы правой руки.
– Все это ложь, Конча, – сказалъ онъ грубо. – Правда только то, что вы влюблены, что вы безъ ума отъ этой куклы Монтеверде.
Графиня улыбнулась, какъ будто слова эти льстили ей.
– Ну, конечно. Вы правы, Маріано. Мы любимъ другъ друга. Я увѣрена, что люблю его, какъ никогда никого не любила на свѣтѣ. Я никому не говорила этого; вы первый, который слышитъ это отъ меня, потому что вы – мой другъ. Я не знаю, что дѣлается со мною въ вашемъ присутствіи, но я должна все говорить вамъ. Мы любимъ другъ друга, или, вѣрнѣе, я люблю его гораздо сильнѣе, чѣмъ онъ меня. Къ моей любви примѣшивается въ значительной степени чувство благодарности. Я не увлекаюсь иллюзіями, Маріано. Мнѣ тридцать шесть лѣтъ! Только вамъ я рѣшаюсь открыть свои года. Я не утратила красоты, я берегу и холю себя, но онъ много моложе меня. Еще нѣсколько лѣтъ разницы, и я могла бы быть ему почти матерью…
Она помолчала немного, словно испугавшись этой разницы въ годахъ между нею и любовникомъ, и добавила вдругъ, снова оживляясь:
– Онъ тоже любитъ меня, это я вижу. Я – его совѣтчица, вдохновительница. Онъ говоритъ, что я даю ему силы для работы, что онъ будетъ, благодаря мнѣ, великимъ человѣкомъ. Но я люблю его больше, гораздо больше. Въ нашихъ чувствахъ другъ къ другу почти такая-же разница, какъ въ нашемъ возрастѣ.
– А почему вы не любите меня? – спросилъ маэстро слезливымъ тономъ. – Я обожаю васъ. Ваша роль перемѣнилась-бы. Я окружилъ бы васъ вѣчнымъ поклоненіемъ, а вы позволяли-бы обожать и ласкать себя, видя меня у своихъ ногъ.
Конча снова засмѣялась, грубо передразнивая сдавленный голосъ, страстные жесты и пылкій взглядъ художника.
– «А почему вы не любите меня?..» Маэстро, не будьте ребенкомъ. Такихъ вещей не спрашиваютъ. Любовь не понимаетъ приказаній. Я не люблю васъ, какъ вы того желаете, потому что это не можетъ-быть. Довольствуйтесь тѣмъ, что вы – первый изъ моихъ друзей. Знайте, что я позволяю себѣ откровенничать съ вами, какъ ни съ кѣмъ – даже съ Монтеверде. Да, да, я говорю вамъ иногда вещи, которыхъ никогда не скажу ему.
– Это все хорошо! – воскликнулъ художникъ въ бѣшенствѣ. – Но мнѣ этого мало. Я хочу обладать вашимъ тѣломъ, вашей красотою. Я изголодался. Истинная любовь…
– Маэстро, возьмите себя въ руки, – сказала она съ напускнымъ цѣломудріемъ. – Я узнаю васъ. Опять вы отпускаете неприличія… какъ всегда, впрочемъ, когда вы раздѣваете мысленно женщину… Я уйду! Я не желаю больше выслушивать васъ.
И она добавила матерински-урезонивающимъ тономъ, точно хотѣла успокоить вспыльчиваго собесѣдника:
– Я не такая сумасшедшая, какъ думаютъ. Я осторожно обдумываю послѣдствія своихъ поступковъ. Маріано, оглядитесь кругомъ, посмотрите хорошенько. У васъ жена, у васъ дочь – невѣста, вы скоро можете стать дѣдушкой. А вы еще думаете о такихъ глупостяхъ! Я не могла бы согласиться на ваше предложеніе даже, если бы любила васъ… Какой ужасъ! Обманывать Хосефину, свою школьную подругу! Бѣдняжка такая славная, милая, добрая… постоянно болѣетъ. Нѣтъ, Маріано, никогда. На такія вещи можно идти только, когда мужчина свободенъ. У меня не хватаетъ мужества полюбить васъ. Друзья и больше ничего…
– Такъ не будемъ же и друзьями! – воскликнулъ Реновалесъ порывисто. – Я не буду больше приходить къ вамъ, я не буду видѣть васъ. Я сдѣлаю невозможное, чтобы забыть васъ. Это невыносимая пытка. Я буду спокойнѣе, не видя васъ.
– Вы не сдѣлаете этого, – сказала Конча нѣжно, но твердо, увѣренная въ своей силѣ. – Вы останетесь подлѣ меня, если дѣйствительно меня любите, и будете лучшимъ изъ моихъ друзей… Перестаньте быть ребенкомъ, маэстро. Вы увидите, что дружба принесетъ намъ обоимъ много радостей, вопреки вашимъ ожиданіямъ. Вы будете видѣть съ моей стороны то, чего не имѣетъ никто изъ остальныхъ – чистую дружбу и довѣріе.
И съ этими словами она взяла художника подъ руку, довѣрчиво опершись на него и поднявъ на него глаза, въ которыхъ свѣтилось что-то загадочное и таинственное.
До нихъ долетѣли звуки моторнаго рожка, и глухой стукъ мягкихъ колесъ прорѣзалъ воздухъ. Внизу по дорогѣ полнымъ ходомъ промчался автомобиль. Реновалесъ попытался разглядѣть сѣдоковъ, выглядѣвшихъ на далекомъ разстояніи, словно кукольныя фигурки. Можетъ-быть на мѣстѣ шоффера сидѣлъ Лопесъ де-Соса, а двѣ заднія фигурки въ вуаляхъ были жена и дочь маэстро.
Мысль, что Хосефина промчалась внизу, не видя его, не замѣтивъ, что онъ здѣсь и, забывъ все на свѣтѣ, молитъ графиню о любви, глубоко взволновала его и вызвала угрызенія совѣсти.
Они долго стояли неподвижно, опершись на перила изъ бѣлыхъ столбиковъ и глядя сквозь колоннаду деревьевъ на блестящее темно-красное солнце, которое медленно опускалось, освѣщая горизонтъ заревомъ пожара. Свинцовыя тучи какъ-бы поняли, что оно умираетъ, и набрасывались на него съ дерзкою жадностью.
Конча любовалась закатомъ солнца, какъ рѣдкимъ зрѣлищемъ.
– Поглядите на это огромное облако, маэстро. Какое оно черное! Точно драконъ!.. Нѣтъ, это гиппопотамъ. Посмотрите на его лапы. Онѣ круглыя, точно башни. Какъ оно подвигается! Сейчасъ поглотитъ солнце! Вотъ уже! Готово, поглотило.
Пейзажъ темнѣлъ. Солнце исчезло во внутренностяхъ чудовища, заполнявшаго горизонтъ; волнистая линія спины чудовища окрашивалась серебромъ, а животъ вздулся, словно распертый яркимъ свѣтиломъ, и выпустилъ изъ себя снопъ блѣдныхъ лучей. Затѣмъ, сжигаемое этимъ пищевареніемъ, огромное облако разсѣялось, разорвалось на черные хлопья, и красный дискъ снова очистился, заливъ свѣтомъ небо и землю и населивъ безпокойными огненными рыбками воду въ прудахъ.
Опершись на перила рядомъ съ графиней, Реновалесъ съ наслажденіемъ вдыхалъ запахъ ея духовъ, чувствуя пріятную теплоту и упругость ея тѣла.
– Пойдемте назадъ, маэстро, – сказала она съ нѣкоторымъ безпокойствомъ. – Мнѣ холодно. Кромѣ того съ такимъ спутникомъ, какъ вы, нельзя быть ни минуты спокойною.
Она ускоряла шаги, догадываясь, благодаря своей опытности въ обхожденіи съ мужчинами, что дольше оставаться съ Реновалесомъ наединѣ опасно. Она прочла на его блѣдномъ и взволнованномъ лицѣ приближеніе грубаго и бурнаго порыва страсти.
На одной площадкѣ они встрѣтили медленно спускавшуюся парочку. Молодые люди тѣсно прижимались другъ къ другу, не рѣшаясь идти въ открытомъ мѣстѣ обнявшись, но намѣреваясь, очевидно, сдѣлать это за первымъ поворотомъ дорожки. Онъ несъ свернутый плащъ подъ мышкою съ дерзкимъ, вызывающимъ видомъ галантнаго молодого человѣка въ старинной комедіи; она, маленькая и блѣдная, была привлекательна только молодостью и шла, кутаясь въ жалкую пелерину и поднявъ на своего собесѣдника большіе, ясные глаза.
– Студентикъ съ портнихой, – сказалъ Реновалесъ, когда тѣ прошли. – Они посчастливѣе насъ съ вами, Конча. Ихъ прогулка пріятнѣе.
– Мы старимся, маэстро, – сказала графиня искусственно-печальнымъ тономъ, исключая, очевидно, себя и наваливая всю тяжесть лѣтъ на спутника.
Реновалесъ попробовалъ протестовать въ послѣдній разъ.
– А почему бы и мнѣ не быть такимъ же счастливымъ, какъ этотъ студентъ? Развѣ я не имѣю права на счастье? Конча, вы не знаете меня. Вы забываете, кто я, привыкши обращаться со мною, какъ съ ребенкомъ. Я – Реновалесъ, знаменитый художниктъ. Весь свѣтъ знаетъ меня.
Онъ говорилъ о своей славѣ съ вульгарною нескромностью, раздражась все больше изъ-за холодности этой женщины, хвастаясь своею славою, точно красивымъ плащомъ, который ослѣплялъ женщинъ и заставлялъ ихъ падать къ его ногамъ. И такой человѣкъ, какъ онъ, не выдерживалъ конкурренціи жалкаго докторишки!
Графиня сострадательно улыбалась. Въ глазахъ ея тоже свѣтилось нѣкоторое сожалѣніе. Глупый! Большое дитя! Какъ наивны бываютъ великіе люди!
– Да, вы – великій человѣкъ, маэстро. Я горжусь вашей дружбой. Я признаю даже, что она возвышаетъ меня… Я люблю васъ, я преклоняюсь предъ вашимъ талантомъ.
– He преклоняйтесь, Конча, любите меня! Отдайтесь мнѣ! Сольемся во едино!.. Я жажду полной пюбви.
Она продолжала смѣяться.
– Ахъ голубчикъ, любовь!
Глаза ея сверкали ироніей. Онъ не зналъ женщинъ. Любовь не признаетъ талантовъ. Любовь невѣжественна и хвалится своею слѣпотою, понимая только благоуханіе молодости и цвѣтущей жизни.
– Мы будемъ друзьями и только, Маріано. Вы привыкнете и найдете удовлетвореніе въ чувствѣ дружбы… Не будьте матеріалистомъ. He вѣрится даже, что вы художникъ. Будьте идеалистомъ, маэстро, истиннымъ идеалистомъ.
И она продалжала говорить съ высоты своего состраданія, пока они не разстались у ея кареты.
