Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том II
Призвание отшельника.
Как бы то ни было, Ормисты, потерпев неудачу с этой стороны, старались продержаться своими силами. Они образовали войско, отдельное от тех, что придерживались партии Месье Принца в городе, поскольку рассудили, если они попадут под его подчинение, им не быть больше мэтрами, как им бы хотелось, и право на воровство, быть может, у них будет отнято. Тем временем, условившись обо всем с Месье де Кандалем, кто вел переговоры в городе в пользу Короля и был посвящен в секрет Месье Кардинала, предпочтительно перед Герцогом де Вандомом, командовавшим морской армией в устье Гаронны, я отправился из его лагеря переодетый, как я и говорил. Я нашел в ста шагах от города корпус этих Ормистов, состоявший, по меньшей мере, из четырех или пяти тысяч человек. Герцог де Кандаль раздобыл для меня паспорт, подписанный неким л'Ортестом, кто был их Генералом, таким же, как Генералы других групп мятежников; итак, нисколько не боясь их грубости, я отдал им отчет, откуда я явился и куда иду, так как они захотели узнать это из моих собственных уст, хотя уже все прочитали в моем паспорте. Один из их Капитанов, по имени Лас-Флоридес, к кому меня привели, тут же начал называть меня своим товарищем и сказал, что мне надо принять его сторону; я ему показался бравым малым, и он мне обеспечит гораздо больше выгод от службы в его Роте, чем я когда-либо находил в войсках Короля; он хотел, однако, чтобы я сбрил мою бороду, потому как в таком виде совершенно не чувствовалось солдата. Я ему ответил, пока я был солдатом, я и выглядел, как солдат, но теперь, когда я подумал принять другое существование, у меня [182] и вид соответствовал моим помыслам. Он спросил меня тотчас же, уж не хочу ли я стать Капуцином, потому что только Капуцины носят длинные бороды. Я ему ответил, что даже очень бы этого хотел, поскольку нет ничего лучшего, как посвятить себя Богу, но так как требовалась ученость, чтобы быть принятым среди них, а я не знал, так сказать, ни А, ни Б, так я и удовольствуюсь жизнью отшельника; я захотел сказать ему это, дабы если случайно он увидит меня в том одеянии, что ожидало меня в городе, я нисколько не показался бы ему подозрительным.
Некоторые Ормисты принялись насмехаться надо мной, услышав, в какой манере я разговаривал; так как они не думали больше о спасении их душ, подняв оружие против их Короля, они не понимали, как это человек мог подумать вот так об изменении существования; Лас-Флоридес, кто не больше их размышлял об исполнении долга христианина, состоявшем и в воздаянии Кесарю кесарева, а Богу богова, и кто сам был насмешником, сказал им, что они неправы, проявляя такое удивление над подобной безделицей; разве они не знали, что Дьявол сделался отшельником, когда состарился, а потому и каждый свободен ему подражать. Он хотел им этим сказать, что когда человек оказывается отягощенным преступлениями, Бог иногда предоставляет ему милость поменять род занятий. Но либо они не желали помогать ему в таком деле, или же они вознамерились заставить его поболтать, они ему сказали, что если Дьявол сделался отшельником только когда состарился, то он не должен был бы стерпеть, чтобы им стал я, когда мне, казалось, не исполнилось и тридцати лет. Это было бы отречением от мира в слишком молодом возрасте, и если он захочет им поверить, он обяжет меня разделить с ним радости войны. Лас-Флоридес сказал мне тогда, что я прекрасно вижу, как все противятся моему намерению, и он не позволит мне уйти. Я ему ответил, рассмеявшись, потому что и он говорил со мной, [183] посмеиваясь, что я обращусь к л'Ортесту, их Генералу, поскольку мой паспорт был подписан им, и он никогда не потерпит подобного неподчинения; во всяком случае, если он пожелает совершить надо мной насилие, как и они, я попрошу у него, по крайней мере, разрешения сделаться отшельником его войск, дабы каким-то образом удовлетворить и моей клятве; я ведь поклялся им стать и, может быть, он позволит мне не оказаться в положении клятвопреступника — существуют же при Полках капелланы, а отшельник или капеллан — это же почти одно и то же. Лас-Флоридес сказал мне, что совсем не за чем мне ходить к л'Ортесту, если я хочу отхватить себе эту милость, он сам предоставит ее мне точно так же, как и тот, стоит мне только об этом сказать. Он загорелся таким желанием заполучить меня лишь потому, что прочитал в моем паспорте о том, что я целых двенадцать лет прослужил в Гвардейцах. Тут надо знать, что он внезапно сделался одним из Вождей мятежников, не имея никакой иной заслуги, кроме той, что убил бесконечное число быков и баранов.
Заботы Лас-Флоридеса.
Он был мясником всю свою жизнь, но поскольку привык проливать кровь этих животных, его товарищи рассудили, что ему будет так же легко проливать кровь людей. Однако, когда ему надо было отдать какую-нибудь команду, он оказывался столь же растерянным, как в первый раз, когда ему потребовалось помочь убить быка; итак, он был бы счастлив, если бы я остался подле него, чтобы подсказывать ему при случае, что ему следует делать. Ему гораздо больше нравилось, чтобы я исполнял при нем роль подсказчика, чем кто-либо из его компаньонов, потому как я намного меньше значил в его глазах, чем те, кто вознесли его на тот пост, какой он занимал.
Его желания довольно-таки совпадали с моими собственными. Он вознамерился сохранить меня подле себя, а я — остаться там, дабы знать все, что будет у них происходить — итак, не заставляя тянуть себя за уши по этому поводу, на тех условиях, [184] какие я ему предложил, я оказался в состоянии, сам того не предполагая, оказать большие услуги Его Величеству. Эти бунтовщики, хотя они и ничего не понимали в военном деле, тем не менее, могли вызывать страх и прекрасно отдавали себе в этом отчет. Они останавливали все суда, спускавшиеся или поднимавшиеся по Гаронне, а так как коммерция была открыта, как с Англией, так и с другими соседними Государствами, это им приносило огромные суммы. Лас-Флоридес проникся дружбой ко мне, потому что я предупреждал его иногда, о чем он меня постоянно просил, о кое-каких ошибках, в какие он мог бы впасть и какие могли бы послужить поводом насмешек над ним; впрочем, я делал это лишь тогда, когда видел, что служба Королю от этого бы не пострадала; в остальном я оставлял его делать все то, что бы ни советовало ему его невежество, и я еще бы и сам увлек его в пропасть, если бы мог — так, я доставил две или три весточки Месье де Кандалю, что были весьма кстати этому Генералу, и какими он не преминул воспользоваться. В первой я дал ему знать о шпионах, кого Лас-Флоридес послал в его лагерь, вовсе не для того, дабы он их арестовал, но чтобы надуть отправившего их. Я намеревался при их помощи расставлять ему ловушки и довольно недурно в этом преуспел. В самом деле, едва Герцог де Кандаль о них узнал, как поместил своих людей к маркитантам, куда те ходили, и эти люди, как ни в чем не бывало, обсуждали в их присутствии некоторое предприятие, какое якобы намеревался осуществить Герцог. Эти шпионы тут же насторожили уши и проглотили эту новость, как если бы она была правдой. И так как они уже были переполнены нетерпением бежать отдать рапорт Лас-Флоридесу, дабы утвердиться в его добрых милостях и извлечь из этого вознаграждение, какое он завел обычай им выдавать, когда они пронюхивали что-нибудь новенькое, они тотчас отправились на его поиски; Лас-Флоридес, кто после л'Ортеста пользовался наибольшим влиянием среди Ормистов, и кто уже [185] преуспел в двух или трех стычках, благодаря сведениям, поданным ему этими шпионами, пришел в полный восторг от этой новости и немедленно поговорил о ней с л'Ортестом, дабы тот дал ему свое одобрение.
Благонамеренный отшельник.
Л'Ортест дал ему свое благословение, как если бы он был Патриархом этих бунтовщиков, и без малейшего страха умалить при этом мою роль — тем не менее, здесь он должен был бы поостеречься, поскольку я уже натянул на себя мои одеяния отшельника и не назывался никак иначе среди них, кроме как отшельником благонамеренных. Потому как именно это звание они себе нахально присвоили, хотя если бы они пожелали воздать себе по справедливости, они назвались бы попросту ворами, кем они и были на самом деле. Как бы там ни было, Лас-Флоридес оказался достаточным простаком и отнесся с полным доверием к отданному ему рапорту; он взял двенадцать сотен из своих Ормистов и повел их на это предприятие. Он захватил меня с собой, ничего не сообщив, тем не менее, о своих замыслах. Он удовольствовался, заявив передо мной, будто марширует навстречу верной победе, а дабы сделать ее более полной, он был бы не прочь, чтобы я держался рядом с ним, помогая ему моими советами, и становясь свидетелем его личной отваги. Я ему ответил, что заранее радуюсь той славе, какой он будет увенчан; я ни о чем не спрашиваю, поскольку он уверен в своем деле, но ему не мешало бы поостеречься и не дать себя обмануть, потому как бывают на войне весьма странные хитрости. Он расхохотался, услышав от меня такого сорта предостережения, как бы снова заверяя меня, что он не тот человек, кто ввязывается в какое-либо дело, не приняв своих мер. Я сказал ему это с единственной целью — завоевать у него побольше доверия, а когда он будет разбит, я ничуть не сомневался, что это случится с ним очень скоро, он бы первый сказал своим товарищам, что если бы он пожелал мне поверить, он бы избежал такого конфуза. Вот так мы и продвигались, страшно [186] довольные оба, он своими великими надеждами, а я моими. Лас-Флоридес одолжил мне Испанского скакуна, стоившего никак не менее сотни добрых пистолей, и я восседал на нем, как Святой Георгий. Я задрал мою сутану до пояса, и так как мои глаза сверкали от радости в предвидении его скорого разгрома, я настолько ему понравился в этом виде, что он мне признался, когда бы я даже не сказал ему, что был солдатом, он бы распрекрасно сейчас признал это по моей выправке.
