Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки)
- Кажется, становится все напряженнее.
***
Немного погодя он прислал ко мне очень много мужской одежды. «Это то, что мне удалось собрать, - писал он при этом, - отдай прежде всего хозяину сгоревшей усадьбы». Дары совершенно неожиданно для меня заканчивались одеяниями, окрашенными при помощи коры кипарисовника, о которых Канэиэ в спешке распорядился так: «Распредели их среди тех, кто здесь собрался». Выглядели одежды очень грубыми.
Когда я стала расспрашивать погорельцев, оказалось, что трое из них заболели, и все они роптали на судьбу.
***
Двадцатое число прошло без происшествий. Днем двадцать первого числа у Канэиэ, как я слышала, на четыре дня началось обычное религиозное воздержание. В нынешнем году для погорельцев, которые собрались у меня, южное направление было запретным, поэтому здесь они оставались недолго и двадцатого числа переехали в усадьбу моего отца, скитальца по уездам. Мне подумалось, что там ничто не будет нарушать их спокойствия, а у меня и без того хватает собственных печалей.
***
Я снова погрузилась в прежнее уныние, думала, что свою жизнь мне жаль не больше, чем промелькнувшее сновидение. И когда я увидела, сколько прикреплено на столбе табличек по случаю воздержания, то подумала, что в этом году люди так же неутешны, как я сама. Воздержание у меня было двадцать пятого и двадцать шестого числа. Когда оно завершилось, среди ночи послышался стук в ворота. Я велела сказать: «Закрыты по случаю воздержания». Слышно было, как Канэиэ уехал.
***
На следующий день, насколько мне было известно, мое направление было для Канэиэ запретным, и все же около полудня я увиделась с ним, и уехал он только тогда, когда зажгли светильники. После этого, как я слышала, ему как обычно что-нибудь мешало... И так проходили дни.
***
У меня тоже было очередное воздержание, когда наступили десятые числа четвертой луны. В мире царило оживление по случаю праздника. Одна знакомая сказала мне:
- Мы поедем тайком.
Мы посмотрели праздник, начиная с обряда очищения. Едва я собралась сделать подношение святилищу, как изволил пожаловать Первый министр с улицы Итидзё, особа очень влиятельная, но нельзя сказать, чтобы перед ним расчищали дорогу. Когда он шествовал так величаво, он был очень похож на Канэиэ; тот бы и в проведении всей церемонии не уступил министру. И когда я слышала восторженные отклики о Первом министре:
- Великолепно! Какой человек! - я погружалась в размышления.
***
На другой день, по настоянию знакомой, которая не была такой чувствительной, как я, мы отправились к павильону Тисокуин. Мой сын тоже увязался с нами, но, когда наши экипажи повернули назад, он отделился и поехал следом за экипажем одной дамы, которая выглядела очень хорошенькой. Поскольку таю не отставал от ее экипажа, дама поехала быстрее, чтобы он не узнал, в каком она живет доме, однако же таю уследил за нею и на следующий день послал ей стихотворение:
Я думаю о Вас,
Я в думы погружен.
Сегодня мальвы праздник,
Праздник встреч,
Неужто мы не свидимся?
В ответ на его послание она написала: «Я вас совсем не помню». Однако он опять написал ей:
В незнакомом месте
Мне сердце само указало
Ворота из криптомерии
С подножья горы Мива.
Вас впервые искал я тогда.
Видимо, эта дама происходила из провинции Ямато[17]. Ее ответ:
Когда б серьезно я ждала
Того, кто дом мой называет
Горою Мива,
Его мне было б не узнать -
Нет здесь ворот из криптомерии.
***
Наступал конец луны, а Канэиэ все не показывался: он прятался, как кукушка в тени цветка У. Луна так и закончилась, а от него не было ни звука.
Двадцать восьмого числа, во время обычного подношения святилищу, мне сказали, будто он плохо себя чувствовал.
***
Пришла пятая луна. Девочка в моем доме стала спрашивать об ирисах с длинными стеблями, и тогда я от нечего делать послала за ними и соорудила украшение[18].
- Это передайте в главном доме ребенку такого же возраста, - сказала я и написала:
Тайком от всех
В болоте вырос ирис.
Никто не знал,
Что корни ириса
Куда как глубоки!
Это стихотворение я вложила в цветочное украшение и отдала сыну, который отправлялся туда. Ответ был такой:
Мы ждали все,
Когда же он наступит,
Тот день,
В который корни
Вдруг обнаружит этот ирис.
А сын мой соорудил еще одно украшение, для своей дамы, написав ей:
Я ирисы срывал,
И рукава мои
Совсем намокли -
Позвольте высушить их
Подле Ваших рукавов.
В ее ответном стихотворении говорилось:
Не знаю я о Ваших рукавах,
Об этих ирисах.
Не надо рукава сушить
Подле моих -
Мои здесь ни при чем.
***
Шестого числа с утра начался дождь и лил дня три или четыре. Вода в реке прибыла, говорили, что унесло людей. Обо всем этом я думала с состраданием, однако более всего мои думы были теперь заняты тем, как бы наладить отношения с Канэиэ. От законоучителя, которого я встречала в храме Исияма, пришло письмо: «Я за Вас молюсь». В ответ я написала ему: «Теперь я исчерпала пределы своих стремлений и думаю, что мне уже не поможет покровительство Будды. Ныне молитесь, пожалуйста, о том, чтобы таю, мой сын, вырос самостоятельным человеком». Пока я это писала, у меня побежали слезы, так что я ничего не стала видеть, в глазах потемнело.
***
Наступило десятое число. Таю доставил мне письмо. «Я страдаю от плохого самочувствия, - писал его отец, - и стал очень слаб. Как твои дела?» Ответ на это послание я сочинила на следующий день: «Вчера я подумала было, что надо тебе ответить сразу, но у меня возникло ощущение, что было бы нехорошо пересылать тебе письмо через другого посыльного, а не через нашего сына. Ты спрашиваешь, как мои дела, - спасибо, мне кажется, я во всем благоразумна. Мы не видимся с тобой месяцами, отчего на сердце стало совсем легко. Если бы ты послушал стихи о том, как "даже ветер сделался холодным", разве бы ты его не понял?». Так написала я. Вечерело, когда сын вернулся.
- Отец отправился на источники в Камо, и я уехал, так и не вручив ему твой ответ, - сказал он.
- Великолепно! - бесстрастно отозвалась я.
В эту пору небо выглядело мрачным и беспокойным, и мне все думалось о крестьянках, чьи подолы и шлейфы виднелись в полях. Еще не слышно было голоса кукушки. Человек, о котором я думала все время, и спать не спал, а я, как это ни странно, спала, должно быть, спокойно. То тут, то там говорили:
- Я слышала ее прошлой ночью.
- Она куковала сегодня на рассвете.
Казалось, только я ничего не слышала, и мне делалось очень стыдно. Ничего не говоря, я подумала в глубине души:
Если я бы
Ночами не спала,
А слушала голос кукушки,
Он усилил бы больше
Печаль дум моих...
И тайком шептала это стихотворение...
***
Так, в обстановке досуга, наступила шестая луна. Однажды, когда тепло от утреннего солнца с восточной стороны сделалось невыносимым, я вышла на южную веранду. Прилегла в тень и прислушалась: вокруг самозабвенно звенели цикады. Двор подметал туговатый на ухо старик. С метлою в руках он стоял под деревом, и вдруг одна цикада зазвенела особенно громко. Он удивился и посмотрел вверх:
- Говорит: «Иё-дзо, иё-дзо, цикады прилетели». Насекомое, а время свое знает!
Он бормотал так себе под нос, а цикады все звенели и звенели, соглашаясь с ним: «Так-так-так!» У меня возникло чувство, что старику от этого грустно и печально, и оно тяготило меня.
Таю взял ветку бересклета крылатого с листьями, часть из которых была окрашена в красный цвет, прикрепил к ней стихотворение и отправил его своей даме:
Под летними деревьями
В горах
Глубокая роса.
Так и тоска моя -
Без Вас она все больше.
В ответном стихотворении она писала:
Вы говорите, лишь росой
Окрашены на ветке листья.
Как мне узнать,
Чем так украшены
Те листья Ваших слов?
***
С наступлением ночи я получила на редкость подробное письмо Канэиэ. Перерыв был очень долгим, больше двадцати дней. Я была сильно раздосадована, потому что решила, что теперь все без толку, что бы я ни говорила. Сначала я думала, что никакого чувства в этом письме нет, или что там одни извинения, а потом прониклась настроением и быстрее, чем обычно, написала ответ.
