Нелли Шульман - Вельяминовы.Дорога на восток.Книга вторая
через год уже оттуда выедут, обещаю. И вас мы заберем, придумаем как. Будете все спокойно в
Лондоне жить».
Теодор ничего не ответил. Питер, насторожившись, спросил: «Что?».
-Как бы это все виселицей не закончилось, вот что, - он поднялся, взяв трость. Питер, невольно,
подумал: «Здоровый он человек, все-таки. Семьдесят пять лет, а до сих пор, - как это он показывал,
- кочергу в узел завязывает».
-Опять бежать, - Федор прошелся по столовой, бормоча что-то себе под нос. «Думал я, спокойно с
Тео жизнь доживем, внуков будем воспитывать».
-И будете, - уверенно ответил Питер, - просто не здесь. Когда все успокоится, когда император
издаст указ о прощении заговорщиков, Петя с Юджинией сюда вернутся.
-Вряд ли это случится, - мрачно заметил Федор, - при жизни нашей. Как тебе удалось за один день
все закончить?
Питер поднял бровь: «Я человек осторожный, у меня всегда что-то про запас придумано. Сам
знаешь, я в опасных местах торгую. Бомбей еще ладно, там английская земля, а в Кантоне
приходится зависеть от милости китайского императора. Совсем, как у вас, - он, невесело,
улыбнулся.
- Вчера продал остатки на складах по дешевке, незачем рисковать и ждать хорошей цены.
Работников рассчитал с тройным окладом, помещение сдал, вместе с обстановкой, а векселя и
эмблема «Клюге и Кроу», - Питер посмотрел на часы, - сейчас едут в Гельсингфорс, вместе с
торговым обозом . Оттуда их в Стокгольм переправят, а там, - он махнул рукой, - мои партнеры,
они обо всем позаботятся. Вот и все, - он развел руками. «Кроме векселей, наличности у меня
столько, что хватит подкупить весь гарнизон Петропавловской крепости, буде это понадобится».
Федор внезапно положил ему руку на плечо и улыбнулся: «Помнишь, меня Джон покойный к тебе
в гости привел, в Лондоне? Я тогда и с Мартой познакомился. Господи, почти пять десятков лет с
тех пор прошло».
-Я тоже, - нежно сказал Питер, - тогда ее в первый раз увидел. Она Баха нам играла. Мне кажется,
Джон в нее уже влюбился к тому времени. Впрочем, - он смешливо подмигнул Федору, - я тоже. А
вот ты нет.
-Нет, - согласился Федор. «Я ее тогда соблазнить хотел, а она мне пистолет к виску приставила. А
потом, - он махнул рукой, - Тео встретил».
-Узнаю свою жену, - Питер разлил по чашкам горячий кофе. «Господи, я еще помню, как Констанцу
крестил, а внучке ее уже двенадцать лет. Иди, - он подтолкнул Федора, - иди, принеси жене своей
кофе, побудь с ней. Мне все равно, - Питер усмехнулся, - еще деньги посчитать надо.
В спальне было полутемно и пахло розами. Федор поставил поднос на мозаичный столик у
кровати. Присев, он забрал у жены икону, - Тео лежала, прижавшись к ней щекой.
-Все будет хорошо, - он почувствовал на губах теплые, соленые слезы.
-Все будет хорошо, - повторил Федор, целуя темные, влажные глаза, длинные, дрожащие ресницы.
Он устроился рядом и попросил: «Обними меня». Жена положила голову ему на плечо. Он, гладя
тяжелые, распущенные волосы, рассказывал ей, как они, всей семьей, устроятся в Лондоне, как
будут навещать Джоанну, как поедут в Америку - увидеть семью. «Брата младшего твоего, -
шептал Федор, - племянников…, Их у тебя четверо ведь, любовь моя. Может, еще доживем до того
времени, как женятся они, взрослые же мальчики. Тише, тише, не плачь, я тут, я рядом».
Тео внезапно приподнялась, сдерживая слезы: «Теодор…, Но ведь его величество просил Николая
позаботиться о нашей семье…, Я на колени встану, - внезапно, страстно, сказала Тео, - на колени,
буду молить его, пусть Петю пощадят, он ведь единственный сын, единственный. И я никуда
отсюда не уеду, слышишь! - грозно сказала Тео. Федор увидел ее, - ту, высокую, величественную, -
там, на сцене Comedie Francais, - жизнь назад.
-Никто не уедет, - ласково сказал он, зарывшись лицом в ее волосы. «Пока не станет понятно, что с
Петей, что с Джоанной, никто никуда не уедет. Спи, милая, пожалуйста».
Она задремала, вздрагивая, в его объятьях. Федор и сам заснул, - тяжелым, коротким,
измученным сном. Он видел черноволосую, с дымными, серыми глазами, девушку, что стояла
посреди заснеженного поля. Мела поземка, длинные косы развевались по ветру, она внезапно
вытянула руку, и Федор заметил огненный, пылающий шар, что оторвался от кончиков ее пальцев
и поплыл куда-то вдаль.
-Ты можешь, - тихо попросил он, - можешь, Хана. И мать твоя может. Так сделайте что-нибудь,
пожалуйста.
Молнии, - огромные, белые, - протянулись между небом и землей. Девушка тихо сказала: «У нас
своя дорога, у вас своя. Они должны были пересечься, и тогда бы все изменилось. Но Господь
рассудил иначе. Мы еще встретимся, не скоро. Тогда свершится предначертанное. И потом…, - она
закрыла глаза и помотала головой: «Нет, не вижу. А сейчас, - Хана вздохнула, - мы сделаем все, что
в наших силах».
Девушка исчезла. Федор оказался посреди золотого блеска окладов икон, у алтаря, рядом с
крестильной купелью. Ребенок заплакал. Федор взглянул на старика, что стоял рядом. Он был
высокий, с тронутыми сединой, белокурыми волосами, голубоглазый, в нищенской одежде. Федор
подумал: «Я его знаю. Только не могу понять, откуда. Это крестины Степы, во дворце. Что здесь
делает нищий?»
Старик улыбнулся. Притронувшись к его руке, он мягко сказал: «Я позабочусь. О них позабочусь.
Это я во всем виноват. Надо было, чтобы меня убили, тогда бы все вернулось на круги своя». Он
вздохнул: «А я струсил. Ушел. Теперь из-за меня другого человека убьют».
Вокруг них закружился снег. Федор, вдохнув резкий, морозный воздух, увидел в отдалении
маленький, бедный погост, и два деревянных креста. Старик уходил куда-то вдаль и вскоре пропал
в метели.
Федор открыл глаза. Натянув меховое одеяло на плечи Тео, он долго лежал, вслушиваясь в тишину
за окном, глядя на едва брезжащий, слабый, северный рассвет над Невой.
Юджиния спустилась по мраморной лестнице особняка Лавалей на Галерной улице. Уже в
передней, надевая шубку, она твердо сказала своей спутнице, - низенькой, пухленькой, с
уложенными вокруг головы каштановыми косами: «Ты меня поняла, Катишь. Хоть на пороге
ложись, но чтобы его сиятельство Сергей Петрович сегодня из дому никуда не вышел».
Княгиня Трубецкая оглянулась, - дом еще спал. Она, шепотом, ответила: «К нему Рылеев приходил
вчера, Эжени. Рылеев и Оболенский. Он же диктатор восстания, он не может…»
Юджиния взяла ее за руку. Княгиня Трубецкая, вздрогнула: «Какие у нее пальцы железные. Она
пианистка, конечно».
-Если хочешь, чтобы твой муж не на виселице болтался, - лазоревые глаза засверкали, - а жил,
Катишь, - ты его сегодня никуда не отпустишь, - Юджиния вздохнула. Она услышала тихий голос
Трубецкой: «Он был против того, чтобы выходить на площадь с такими малыми силами, Эжени. Он
сказал, что это западня».
-Западня, - согласилась женщина. «Ты слышала, я вам говорила. Все, - она поцеловала Трубецкую,
- храни вас Господь».
-А что Оболенский? - спросила Трубецкая. «Была ты у него?»
-Его не переубедить, - Юджиния раздула ноздри и замерла - с улицы доносился какой-то гул.
Трубецкая перекрестилась. «Это Морской Экипаж, - испуганно сказала женщина, - у них казармы
на Васильевском острове. Пришли, должно быть. Эжени, останься с нами, здесь безопасно».
Юджиния, запахнув шубу, пристроила на голову соболью шапочку.
-Меня ждут, - она обернулась на пороге. Трубецкая помялась: «А Петр Федорович, Эжени…, Что с
ним? Что на юге?»
-Скоро узнаем, - коротко ответила женщина. Выскользнув на Галерную улицу, в еще серый, не
рассеявшийся сумрак рассвета, Юджиния сразу увидела мать. Та прогуливалась среди сугробов, в
темном, бедном салопе, с мешочком на запястье.
-Иди домой, - велела Марта. «Окольными путями, площадь и набережная уже солдатами кишат».
Юджиния спросила: «А ты где была?»
-Где бы я ни была, - Марта завязала вокруг шеи грубый шарф, - мне не удалось кое-кого
остановить. По крайней мере, думаю я так. Иди, - она подтолкнула дочь. «Я еще туда, - она указала
в сторону Сенатской площади, - прогуляюсь».
-Нет, - Юджиния взяла ее под руку, - я тебя не брошу, мама.
Марта, было, хотела, что-то ответить. Вместо этого, она коротко улыбнулась: «Как я понимаю,
князь Трубецкой на площади не появится».
Юджиния вспомнила упрямые, карие глаза княгини: «Думаю, что нет».
-И то хорошо, - пробурчала женщина. Они обе пропали в поднявшейся, злой метели.
Крыша Сената была усеяна людьми. Справа, в туманной, утренней дымке поднимались леса
вокруг строящегося Исаакиевского собора. Солдаты стояли в каре, с примкнутыми штыками,
