Ларисса Андерсен - Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма
Сказано – сделано. Костюм мы сшили сами — купили крохотный отрез черной блестящей материи и лоскут ярко-зеленой, которым «расшили» трусики и лифчик. На ноги — мягкие балетки, в которых я танцевала еще в школе. Так появился мой акробатический танец, а впридачу к нему новая песенка со старой чечеткой. Конечно, моя «акробатика» в сравнении с китайской была просто легкой детской забавой, но она и не претендовала на что-то особенное, скорее служила украшением простенького танца.
Так мы и перебивались с Верой понемножку первое время. Конечно, было нелегко и порой просто невыносимо, когда приходилось вместо приличного вечернего клуба танцевать в ночном кабачке. Однажды, когда положение в очередной раз было отчаянно бедственным, меня устроила в такое заведение харбинская знакомая, очаровательная, аристократического вида молодая женщина, которую я в прошлом частенько встречала на литературных собраниях в Харбине. После того как она потеряла мужа и осталась без всяких средств к существованию с дочкой на руках, она вынуждена была танцевать в этом кабачке какой-то экзотический «дикий» танец, который не мог спасти даже яркий костюм с перьями — ведь дама не готовила себя к стезе танцовщицы. «Если бы не моя девочка. — сказала она мне однажды, — я бы…» — и жестом показала что-то вроде петли на шее…
К тому времени я осталась одна, без моей партнерши Веры, она уехала с цирковой студией в Индию. Этот выгодный контракт предложили нам обеим. В Индии мы должны были танцевать и научиться всяким цирковым трюкам с лошадьми. Мне очень хотелось отправиться в это заманчивое путешествие — лошади с детства были моей недосягаемой мечтой, я любила их, пожалуй, еще больше, чем танцы. Но я никак не могла решиться подписать длительный контракт. Во-первых, я недавно вышла замуж и мой молодой муж каждый день с тоскливыми глазами ожидал моего решения как приговора. Но он ни на чем не настаивал, так как сам не мог найти работу. Во-вторых, не с кем было оставить кота. Я чуть было не заболела от всех этих треволнений, так как сама Индия меня тоже очень волновала…
А кончилось это тем, что Вера уехала одна, а я должна была отправиться танцевать в ночной кабачок, чтобы зарабатывать на жизнь…
Самым трудным испытанием для меня оказался недосып. Я совсем не могла уснуть днем, а с работы возвращаться приходилось чуть ли не на рассвете. Не секрет, считалось, будто кабарешные танцовщицы — исчадия всех грехов. Не берусь говорить обо всех, я танцевала в ночном кабачке недолго, но за это время не видела в поведении танцовщиц ничего предосудительного. Это были милые женщины, каждая со своей непростой судьбой, многие из них семейные, которым надо было зачастую кормить не только детей, но и мужа (мужчинам было гораздо сложнее найти работу).
Лично меня никто не неволил садиться за столик с посетителями. Но, не буду лукавить, нередко благодарность за доставленное танцем удовольствие здесь выражалась совершенно иначе, чем в театре. Так, однажды, когда был большой наплыв посетителей и я танцевала, повернувшись к одному из столиков спиной, по окончании номера он-то бросил к моим ногам конверт с несколькими купюрами и короткой запиской: «Спасибо за спинку…»
Был еще такой случай. Довольно известный шанхайский репортер как-то предложил подвезти меня после работы из кабачка домой на такси. Стояла холодная, беспроглядная ночь, жила я далеко — поэтому с радостью приняла его приглашение. Но «доброта» газетчика тотчас испарилась, как только мы оказались в авто. Он сразу же решил погреть руки у меня под меховой курточкой. Оплеухи давать я тогда еще не умела, поэтому холодно предложила ему свои вязаные перчатки… В тот момент я по-настоящему пожалела, что не решилась поехать с Верой в Индию.
Из кабачка я вскоре ушла — заболела брюшным тифом и провалялась довольно длительное время в голодовке. Это меня и спасло, как сказал позже доктор. А потом снова вернулась к танцам. Доя заработка даже театральная труппа, почти в полном составе, включая балет, музыкантов и певцов, вынуждена была время от времени заниматься «халтурой». Мы ездили в маленькие поселения, которых было великое множество вокруг Шанхая, туда, где имелись небольшие залы со сценой или просто с дощатыми подмостками. Останавливались в дешевых, довольно неопрятных гостиницах. Танцевали что-нибудь «легонькое», без затей. Летом безумно страдали от жары. До сих пор помню свой зеленый костюм, от которого я вся позеленела — пот тек ручьями. Но это была мелкая неприятность, случались и более крупные. В одном из поселков хулиганы обстреляли сцену из рогатки битым стеклом, только по счастливой случайности никто из нас не поранился.
Впрочем, иногда мы даже балетные постановки показывали, так, например, «Ночь на Лысой горе». И танцевал, можно сказать, первый состав, правда, без особого вдохновения. Помню, как Светланов «беседовал» со своей партнершей Никитиной[59] во время танца: «А чего это ты такую кислую физиономию скорчила?» Она в ответ: «Это как будто я страдаю…» У меня как-то развязалась тесемка на балетной туфельке, так я тоже несколько минут изображала такое страдание на лице, пока ее завязала, пользуясь тем, что ведьме, которую я изображала, такое движение могло быть позволительно.
Вскоре от Веры пришло письмо, где она ругала дирекцию на чем свет стоит. Оказывается, узнав, что она по отчеству «Григорьевна», дирекция объявила в афише, что в труппе участвует дочь Григория Распутина, рассчитывая, вероятно, тем самым подогреть интерес публики. Вера возмутилась и пожаловалась властям. После этого инцидента писем от нее долго не было, потом пришло известие, что она вышла замуж за одного англичанина, который как раз разбирал ее «распутинское» дело.
Между тем мой танцевальный статус вырос. Сначала я протанцевала в кордебалете со всеми «лебедями» в «Лебедином озере», потом «Цыганочку» — сольный танец на каком-то празднике богемы. Этот танец мне никто не ставил, он родился сам, по какому-то наитию, когда я услышала «Две гитары», звучавшие среди публики.
Весной 1936 года меня включили в состав балетной труппы, которая отправлялась на гастроли в Японию на праздник цветущей сакуры. В Японии нас поселили в очаровательном местечке, недалеко от города Кобе, причем моей соседкой по номеру в отеле была та самая Зина Эль, которая когда-то помогла мне поставить мой первый акробатический танец Я привезла его и в Японию. Кроме того, я танцевала со всеми русский танец (конечно, и вприсядку) и выученный во время турне — японский (костюмы предоставила дирекция). В свободное время нас возили осматривать окрестности, угощали блюдами национальной кухни, много фотографировали, словом, всячески ублажали. Единственным горем было то, что мой любимый рыжий кот, которого я оставила своим знакомым в Шанхае и из-за которого однажды так обиделся на меня Александр Вертинский[60], потерялся: ушел и не вернулся.
Впрочем, в Шанхай я из Японии не вернулась. В Харбине меня ждали родители. Но прежде, на обратном пути, я побывала в моей милой Корее, у Янковских, это всегда было для меня настоящей радостью.
В Харбине мне снова нужно было искать работу. Мама тяжело болела. Мне предложили танцевать в кабаре «Фантазия». На сцене. Один сольный номер и два в ансамбле. Радовалась, что представление заканчивалось не очень поздно. Программу составлял известный танцовщик Серов. Его жена и партнерша, балерина Ольга Манжелей[61], тоже танцевала там же. Они очень тепло встретили меня. Увы, мои родители так и не смогли смириться с тем, что их дочь танцует в кабаре, ни одного моего номера они так никогда и не видели. Но нужны были деньги на лечение мамы. А мой заработок здесь, в «Фантазии», не мог сравниться с тем, что я получала, когда давала уроки русского языка китайчатам, бегая из одного дома к другому.
В оркестре «Фантазии» работал один симпатичный и очень талантливый пианист — чех Франк Маршек[62]. Он любезно согласился в утреннее время проигрывать для меня музыку, на которую я хотела поставить танец. Эта экзотическая мелодия, она называлась «Табу», меня просто завораживала. Я до сих пор благодарна Франку — это он заставил меня поверить в то, что я сама могу ставить танцы.
Вскоре в отеле «Модерн», где был великолепный зал с большой сценой, организовали театр, между сеансами кинематографа стали показывать танцевальные номера, и я перешла туда, с радостью бросив надоевшие мне репетиции для ансамбля. Именно тогда у меня появились мои авторские сольные выступления — «Табу», «Блюз» (музыку для него написал Франк Маршек), «Джунгли». Что касается последнего, из-за него я лишилась зимнего пальто, так как все сэкономленные деньги потратила на леопардовую шкуру. Моя подруга помогла мне из нее сшить прекрасный костюм для «Джунглей».
Работать в «Модерне» мне очень нравилась. Во время сеансов, когда зрители смотрели кинофильм, мы, ожидая второго выступления, читали, болтали или играли в карты. Директор «Модерна» Иосиф Романович Короть и его жена — Лора Львовна[63] — частенько баловали нас какими-нибудь сладостями. Впрочем, мы и сами тогда уже могли себе позволить послать кого-нибудь, чтобы купить у китайцев замороженные и засахаренные ягоды боярки, нанизанные на длинные палочки, — «тахула» — так их называли уличные разносчики. (Помнится, что я даже бродячего котенка, найденного после спектакля, назвала Тахулой.)
