Неизвестно - Дневники
18. [IX]. Пятница.
Немцы ворвались в Сталинград, но были выбиты.
Окончил “Рассказ полковника Леомеля”. Сдал.
Шел из Радиокомитета с В.Гусевым. Его несколько коробит нервное состояние Ташкента. Я — спокоен и поэтому мне говорить легче. На людей исключительных не действуют материальные обстоятельства, а на Гусева спокойствие пришло потому, что он сыт и с деньгами. Я же получил письмо от Юговых и Анны Павловны, те и другие, как по намекам можно понять,— голодают. Я думаю, что у них состояние не более спокойное, чем у Ташкента с его бандитизмом, грабежами, с которыми, кстати сказать, думают бороться штрафом, как это видно по сегодняшнему постановлению Ташкентского горисполкома.
Теперь надо налаживать поездку в горы. Городские обязанности свои я закончил.
137
Завтра-послезавтра напишу “макет” сценария. Если удастся, подпишу договор — ив путь. Трудно объяснить все это, но ничто не манит меня, как горы. Да и то сказать — от литературы мне ждать нечего, от политики,— конечно, для меня только,— тоже, от жизни вообще — только смерть. А там, в горах, я разговариваю с вечностью — правда очень скромным языком, но все же говорю, а ведь тут-то у меня кляп во рту, в литературе например.
Редактора меня кромсают неслыханно! Сужу по “Халиме”144! Я для них тот камень, из которого вырезают подделки. А, плевать!
18 сент. 1942.
Конечно, Гусев хвалит Москву, но с какой тоской он сказал сегодня, когда мы беспрепятственно выпили с ним по два стакана кагора у будки:
— В Москве бы на эту будку существовало 100 пропусков. И почему я не могу прожить здесь три месяца, чтобы пописать. Неужели я уж так бездарен?
19. [IX]. Суббота.
Ходил к Анисимову. Просить машину для перевозки угля. Неожиданно получил приглашение на рыбную ловлю. Сие зело радостно, понеже сочинять “Хлеб” с чужого голоса трудновато.
20. [IX]. Воскресенье.
Месяц с возвращения из Чимгана,— и опять вдали перед нами эти горы. Мы на Чирчике, ловим в отстойнике рыбу. Нам помогают солдаты времен первой войны, сорока и чуть ли не пятидесяти лет. Наловили, руками, пуда два рыбы, сидели на камнях, беседовали. У моста идут обыски,— проверяют документы, ловят дезертиров и спекулянтов. У какого-то охотника — просрочено удостоверение — отняли ружье и патронташ: “Если не придет, у нас будет хорошее ружье”. Батальон питается рыбой, за месяц три рыболова, красноармейца, поймали 60 тысяч рыб. Командир батальона рассказывал о малярии, мучающей всех, в том числе и его с женой: “Я встаю, жена сваливается”. Пили водку — три полбутылки — и бросили бутылки в воду, а затем разбивали их как цели. Один из солдат оказался техником-строителем и видел меня
138
на Макеевском заводе. Он же строил дом для Авдеенко145 “без-
i
вкусный, ярмарочный человек”. Красноармейцы одеты в тряпье и в матерчатые шлепанцы. Комиссар рассказывал, что облавами,— нашу машину остановили ночью на шоссе,— в городе арестовано 3 тысячи бандитов, воров и дезертиров. Дезертиры уходят в горы. Везде стоят заслоны.— В горах нашли недавно, самолетом, не занесенное на карту селение.— Уж не дезертиры ли? — Такая возможность не исключена. Арестовали золотоискателя — заводят стада, живут — сами одеты в шкуры. У одного нашли 15 кг золота.— “Как правило, все они поломаны, один кривой”.— И он же сказал, что от падения Сталинграда зависит позиция Японии и Турции, которые выжидают, чтобы вцепиться. Должно быть, слова Гитлера, переданные по радио, как говорил Гусев,— о том, что после нефти: “нам остальное не нужно, пусть берет, кто хочет” — относятся к Турции и Японии.
Армия тоже несет свои неудобства. Мельком слышал, как страдают красноармейцы от переутомления: “Идем на пост в Госзнак, а нас задерживают в связи с облавами — нет дороги. Может выйти перестрелка или мы опоздаем на караул” — “с пищей, если бы не рыба, было бы плохо”.— Комиссар заботится, чтоб, в Киргизии, у Пржевальска, доставили скот и сало “для комсостава”. Он нас угощал этим салом. Стоимость 18 рубл. кило. Баран там стоит 130 руб., а здесь, на благотворительном] базаре, барана разыгрывали— сколько разговоров было! Продали за 2 тысячи пятьсот рублей. Впрочем, что же по сравнению с тем — на Чарчинском базаре стоит 3 тыс. руб.
21. [IX]. Понедельник.
Вчера все были счастливы: с четырех часов, как мы приехали, жарили и ели рыбу. Это похоже на еду эскимосов. По аппетиту видно, как все изголодались!
Вечером уехал Миша Левин146 в Москву, с наказом — добыть охотничье ружье. Марфа Пешкова получила письмо от Светланы147, где говорится, что Москву бомбят, должно быть, в последние дни. Хлопоты о саксауле, о машине. Написал письмо Чагину о романе. Умолчание поразительно — словно я написал преступление.
139
22. [IX]. Вторник.
Погоня за машиной для саксаула.
Написать бы рассказ “Слава” — за писателем 50 лет, никто не заметил. Он упросил комиссара взять его с собой — увидать природу. Ну а дальше — ловля рыбы и как эту рыбу съели. Утро на другой день. Бледное голубое небо, пыльный Ташкент и все это переходит в серый цвет забора, залитого боковыми лучами солнца. Писатель понимает, что иначе и быть не может, тем не менее тоскует, и ему хочется на природу, и жаль, что пропало два десятка патронов. “Так вот это жизнь? Эту — я славу искал?” — думает он и понимает, что думы эти претенциозны и на фоне событий войны, даже глупы, но он не может от них отделаться.
— Дрались, как львы, а ссорились, как б...
— Такая слепящая жара, что тень от телеграфных проводов кажется способна дать прохладу.
Пришел Спешнев из кино.
Снимали эффектную картину, которую они загодя сравнивали с “Членом Правительства”, или чем-то в этом роде, был подготовлен сценарием “Секретарь обкома”. Содержание: человек рвется на фронт. Его не пускают. Назначает ЦК его в область: “Покажи себя на работе, мы там и шлем”. Он совершает чудеса храбрости и ловкости и едет на фронт.
Сейчас Большаков этот сценарий запретил. Мотивы: надо показывать не руководящую верхушку, а народ, стремящийся победить.
Ну что же,— это политика. И это — агитация.
Так вот, на основании этого, просьба — чтобы не было ЦК, а был народ.
— И притом быстро!
Так как я знаю, что все равно на них не угодишь, и поэтому, слава богу, если дадут аванс, я сказал:
— Хорошо. В пятницу — либретто, т.е.
— Но зачем в пятницу. Можно в субботу.
— Хорошо, в субботу.
Я попил чаю. Принял лекарство и пошел в комитет по заготовкам хлопотать о голодных драматургах.
Второй день пробное затемнение. Уже идут слухи, что Ашхабад и Красноводск бомбили, а из Ташкента эвакуируют заводы.
140
Конечно, все это вздор. Но, боже мой, неужели же куда-нибудь придется ехать?
Передовая “Правды”, перепечатанная в местной газете, сравнивает важность обороны Сталинграда с обороной Ленинграда и Москвы. А в конце страницы — заметка “Бой под Сталинградом”, где говорится о превосходящих силах противника и о том, что “положение крайне напряженное”.
23-е [IX]. Среда.
С утра волненье. Позвонила от Пешковых Липа148 — из Москвы им, по телефону, сообщили, что надо переезжать, и что прилетит машина. Тамара захотела ехать в Москву до ужаса!
Письмо к Анисимову. Все насчет дров. Кто знает, иногда письма действуют лучше разговора. Да и действительно, дрова дело важное.
Как ни странно,— письмо подействовало. Через два часа машина, а сейчас шесть часов вечера — саксаул уже в подвале. Всеобщее ликование. Б.Лавренев все знает, со всеми запанибрата, любое место видел, знает ему ценность. Он даже вопросы задает такие, по которым видно, что ему все известно, но он спрашивает дабы вести разговор. Обо всех говорил презрительно, свысока — даже столовую презирает и из презрения не доедает хлеба. Причем стоит ударить бомбе или же на него цыкнет кто-нибудь, он и хвост подожмет.
Писал либретто “Хлеб”.
24. [IX]. Четверг.
Подготовлял материал к либретто “Хлеб”.
Бои на улицах Сталинграда.
Вчера был Шестопал. Рассказывал об удачной поездке в Брич-Мулу. Говорит, что из Ташкента эвакуируют заводы. То же самое Тамара слышала от шофера, который привозил саксаул.
Необычайно мягкие, теплые дни и свежие ночи. Луна такая, что я вчера читал.
Сообщение Николая Владимировича, что нашу квартиру в Москве хотят заселить. Странно, но как только я понял, что мне в советской литературе не на что больше надеяться, чем на то, что я имею, а имею я уж не так-то много,— мне не захотелось ехать в
141
Москву. Зачем? Окончить жизнь, бродя по горам и написав книгу об охоте, куда лучше, чем сгнить на заседаниях Союза писателей.