Висенте Бласко-Ибаньес - Майский цветок
Въ сущности, почему то, что сказала Росарія, не можетъ быть правдой? Антоніо былъ возлюбленнымъ Долоресъ и самъ познакомилъ ее съ Паскуало… По выходѣ ея замужъ они видѣлись очень часто: цѣлые часы проводили вдвоемъ и невѣстка принимала въ деверѣ живѣйшее участіе… Чортъ возьми! А онъ даже не догадывался, не подозрѣвалъ своего позора!.. Ахъ! еще бы людямъ не смѣяться надъ нимъ!»
Онъ топалъ съ бѣшенствомъ, сжималъ кулаки и выкрикивалъ тѣ страшныя ругательства, которыя бывали въ ходу лишь во время бури.
«Впрочемъ, нѣтъ, это невозможно!.. Какъ обрадовалась бы эта ехидна, если бы увидала его разозленнымъ, какъ легковѣрное дитя!.. Да, и что сѳбственно сказала ему Росарія? Ничего: ту же сплетню, которою столько разъ ему надоѣдали на взморьѣ. Только если рыбаки позволяли себѣ эту обидную шутку, такъ единственно, чтобы подразнить его и посмѣяться надъ его мрачнымъ видомъ; тогда какъ Росарія пускала клевету со злымъ намѣреніемъ внести раздоръ въ семью. Но все это – вранье. Чтобы Долоресъ нарушила свой долгъ? О! нѣтъ, это невозможно! Она такая добрая, и у нея ребенокъ, маленькій Паскуало, котораго она такъ нѣжно любитъ!» Чтобы основательнѣе убѣдить себя, чтобы прогнать томившую его тревогу, Ректоръ ускорялъ шаги и повторялъ голосомъ, такъ измѣнившимся отъ волненія, что ему самому онъ казался чужимъ:
– Враки, все враки!
Эти слова его успокоили. Онъ облегчалъ себя, повторяя ихъ; казалось, онъ хотѣлъ убѣдить море, мракъ, лодки, присутствовавшія при доносѣ Росаріи. Но, увы! его страданіе затаилось внутри и пока уста его повторяли: «Враки!» въ ушахъ его звенѣлъ какъ бы отзвукъ послѣднихъ словъ невѣстки: «Болванъ! Баранъ!»
– Нѣтъ, чортъ возьми! Что угодно, только не это!.. – И, при мысли, что Росарія могла сказать правду, онъ почувствовалъ снова ту яростную потребность истребить все, о которой говорилъ нѣсколько дней назадъ Росетѣ, по дорогѣ изъ Грао; Антоніо, Долоресъ, даже собственный сынъ показались ему страшными врагами.
«А почему-жъ это не могло быть вѣрно? Онъ допускалъ, что, изъ ненависти къ Долоресъ, женщина, подобная Росаріи, могла украдкой клеветать на нее сосѣдкамъ; но такое обращеніе къ самому мужу развѣ не указываетъ на отчаяніе жены, въ самомъ дѣлѣ считающей себя обманутой?»
Теперь онъ сожалѣетъ, что обошелся такъ жестоко со своей невѣсткой. He лучше ли было бы выслушать ее и вывести наружу всю ужасную правду? Увѣренность, даже при самомъ жестокомъ страданіи, лучше сомнѣнія.
– Батя! Батя! – крикнулъ веселый голосокъ съ палубы «Цвѣта Мая».
Сынишка звалъ его ужинать. Нѣтъ, Ректоръ ужинать не будетъ. До ужина ли при такомъ волненіи, которое хватаетъ за горло и сжимаетъ грудь, какъ въ тискахъ?!..
Онъ подошелъ къ лодкѣ и сказалъ своимъ людямъ сухо и повелительно, что они могутъ ѣсть, а онъ идетъ въ городъ; если же не вернется, то пусть экипажъ ночуетъ на лодкѣ въ ожиданіи завтрашняго отплытія.
Онъ удалился, не взглянувъ на сына, и прошелъ, точно призракъ, по темному берегу, все прямо, натыкаясь иногда на старыя лодки, погружая свои толстые башмаки въ лужи, въ которыхъ стояла еще вода, оставленная волнами послѣдней бури.
Теперь онъ чувствовалъ себя лучше. Какъ успокоило его рѣшеніе пойти за Росаріей! Въ ушахъ уже не было того ужаснаго звона, какъ бы повторявшаго послѣднія ругательства невѣстки; мысль, завладѣвшая имъ, уже не мучила его, не дергала такъ болѣзненно мозгь. Онъ чувствовалъ пустоту въ головѣ, но тяжесть уже не давила ему грудь; онъ ощущалъ въ себѣ поразительную легкость, какъ будто прыгалъ, еле касаясь земли, и единственное, что его стѣсняло, было удушье, точно комъ въ горлѣ, а также – солоноватый вкусъ на языкѣ, точно онъ выпилъ морской воды.
Итакъ, онъ узнаетъ все, все! Какое грустное удовлетвореніе! «Силы Небесныя! – думалъ ли онъ, что ему придется ночью бѣжать, какъ сумасшедшему, къ лачугѣ брата, вдоль взморья, избѣгая большихъ улицъ, будто стыдясь встрѣтиться съ людьми?.. Ахъ! Какъ ловко всадила ему въ сердце кинжалъ эта Росарія! Какую таинственную силу имѣли слова этой злой женщины, чтобы возбудить въ немъ это неукротимое бѣшеное изступленіе?!»
Онъ повернулъ почти бѣгомъ въ переулокъ, выходившій на взморье, бѣдный рыбачій переулокъ съ карликовыми оливами, съ тротуарами изъ утоптанной земли, съ двумя рядами жалкихъ домишекъ, обнесенныхъ старыми загородками!
Онъ такъ сильно толкнулъ дверь лачуги, что дверная створка затрещала, ударившись о стѣну. При колеблющемся свѣтѣ «кандиля» [19] онъ увидѣлъ Росарію, сидѣвшую на низкомъ стулѣ, закрывъ лицо руками. Ея отчаянный видъ какъ нельзя лучше согласовался съ бѣдною обстановкою, скудною мебелью, стѣнами, на которыхъ висѣли лишь два портрета, старая гитара и нѣсколько рваныхъ сѣтей. Какъ говорили сосѣди, въ этомъ домѣ пахло голодомъ и колотушками.
На шумъ Росарія подняла голову и, узнавъ Ректора, массивная фигура котораго загораживала входъ, горько улыбнулась:
– Ахъ! Это ты!..
«Она его ждала, она была увѣрена, что онъ придетъ. Пусть видитъ: она не держитъ зла за то, что было. Увы! Въ подобномъ случаѣ, всякій поступилъ бы такъ. Она сама, когда ей въ первый разъ сказали о мужѣ дурное, не захотѣла этому вѣрить, не захотѣла слушать женщину, говорившую ей о невѣрности Аніоніо, даже поссорилась съ этой женщиной. Но послѣ… послѣ она пошла къ этой сосѣдкѣ и ради Бога молила сказать правду, такъ же, какъ Паскуало теперь пришелъ къ ней послѣ того, какъ чуть не побилъ ее на взморьѣ… Когда сильно любишь, это всегда такъ: сначала ярость, бѣшенство на то, что считаешь ложью; а потомъ – проклятое желаніе узнать, хотя бы узнанное разбило сердце. Ахъ! Какъ несчастны и Паскуало, и она сама!»
Ректоръ затворилъ дверь; онъ стоялъ передъ своей невѣсткой со скрещенными руками и враждебнымъ взглядомъ. Видъ этой женщины будилъ въ немъ инстинктивную ненависть, которую мы испытываемъ къ убивающимъ наши иллюзіи.
– Говори, говориі! – приказалъ Ректоръ глухимъ голосомъ, какъ будто безполезныя слова невѣстки раздражали его. – Говори правду!
Несчастный хотѣлъ знать правду, всю правду; нетерпѣливость придавала ему грозный видъ, и, тѣмъ не менѣе, въ душѣ онъ дрожалъ и желалъ бы растянуть секунды на вѣка, чтобы безконечно отдалить тотъ мигъ, когда придется услышать разоблаченія Росаріи.
Но Росарія уже говорила.
«Хватитъ ли у него силы, чтобы узнать и перенести все?.. Она сдѣлаетъ ему очень больно, но она проситъ не возненавидѣть ее. Она тоже терпитъ казнь и если рѣшилась говорить, то лишь потому, что не можетъ больше переносить своего горя: она ненавидитъ Антоніо и свою подлую невѣстку и жалѣетъ Паскуало, какъ товарища по несчастію… Такъ вотъ: да, Долоресъ обманываетъ его и не со вчерашняго дня. Преступныя сношенія завязались давно; они начались черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ свадьбы Антоніо и Росаріи. Когда эта сука увидала, что Антоніо принадлежитъ другой женщинѣ, она захотѣла его; и поводомъ къ первой невѣрности Антоніо была именно Долоресъ».
– Доказательства! Дай доказательства! – кричалъ Паскуало; глаза его налились кровью и взгляды ихъ были похожи на удары.
Она сострадательно улыбалась.
«Доказательства? Онъ можетъ ихъ спросить у всѣхъ сосѣдей, которые вотъ ужъ больше года забавляются этою связью… Онъ не разсердится? Онъ хочетъ знать всю правду?.. Такъ вотъ: на взморьѣ, когда молодые матросы и даже юнги уиоминаютъ объ обманутомъ мужѣ, они говорятъ, ради преувеличенія, что онъ еще рогатѣе Ректора…»
– Ахъ, чтобъ ихъ и перечтобъ! – рычалъ Паскуало, сжимая кулаки и топая по полу. – Помни, что говоришь, Росарія! Если это неправда, я тебя убью!
«Убьетъ? А жизнь ей такъ дорога?! Ей окажетъ услугу тотъ, кто отправитъ ее на тотъ свѣтъ. Одна, безъ дѣтей, живя, какъ вьючная скотина, голодая изъ-за нѣсколькихъ песетъ для мужа и чтобы не быть избитой, – можетъ ли она дорожить жизнью?
– Смотри, Паскуало, посмотри!
Отвернувъ рукавъ, она показала ему на блѣдной кожѣ, покрывавшей кости и сухожилія, нѣсколько синеватыхъ пятенъ, – слѣдовъ руки, жестокой, какъ клещи.
«И если бы это было все!.. Но она можетъ показать ему на всемъ тѣлѣ такіе знаки… Это слѣды ласкъ Антоніо, когда она упрекаетъ его за связь съ Долоресъ. Онъ разукрасилъ ее этими синяками нынче же вечеромъ, когда отправлялся на взморье, чтобы помочь своей невѣсткѣ продавать рыбу, словно законный мужъ. Ахъ! Ну, какъ же народу не смѣяться надъ бѣднымъ Ректоромъ?»
«Ему нужны доказательства? Что-жъ! Въ нихъ нѣтъ недостатка. Почему Антоніо не поѣхалъ въ первое плаваніе? Что такая за рана на рукѣ, которая болѣла только, пока «Цвѣтъ Мая» не вышелъ изъ гавани? На слѣдующій день всѣ видѣли Антоніо безъ обманчивой повязки. Ахъ! Бѣдный Паскуало! Пока онъ былъ на морѣ, недосыпая, перенося качку, и вѣтеръ, чтобы добыть хлѣбъ своей семьѣ, его Долоресъ смѣялась надъ нимъ, а Антоніо спалъ въ чужой постели, какъ въ своей, тепло да сытно, и глумился надъ болваномъ-братомъ… Да, это правда, она слишкомъ хорошо знаетъ это: во все время, какъ Паскуало былъ на морѣ, Антоніо ни разу не ночевалъ дома, да и сегодня не ночуетъ: онъ только что ушелъ и унесъ свой мѣшокъ, попрощавшись съ Росаріей. Антоніо и Долоресъ думаютъ, что Ректоръ пробудетъ ночь на «Цвѣтѣ Мая»: можетъ быть, даже въ эту минуту они лежатъ на мягкой хозяйской постели…»
