Клайв Льюис - Письма к Малькольму
Ты скажешь, что между общением святых в моем понимании и настоящей молитвой к святым мало разницы. Тем лучше, если так. Мне подчас ясно видится воссоединение, захлестнувшее нас гигантской нежданной волной, — быть может, в миг, когда официальные представители еще будут считать его невозможным. Споры обычно нас разделяют, дела порой соединяют.
Говоря о молитве без слов, я совсем не имел в виду что либо столь же возвышенное, как «молитва тишины» у мистиков [13]. И в слова о необходимости быть «в отличной форме» вкладывал не только духовный смысл. Состояние тела тоже важно: по — моему, можно находиться в состоянии благодати и очень хотеть спать.
Кстати, я полностью с тобой согласен — ни один нормальный человек, у которого есть возможность планировать день, не отложит основные молитвы до того часа, когда пора ложиться, часа явно худшего для всего, что требует сосредоточенности. Беда в том, что у тысяч людей, к сожалению, этой возможности нет. Даже нам, счастливцам, это не всегда удается. Если день сильно загружен, я стараюсь выкроить для молитвы любые время и место — пусть очень неподходящие, — только бы не отодвигать ее напоследок. Если предстоит поездка (а в конце ее, скажем, неприятная встреча), я скорее помолюсь в переполненном поезде, чем стану дожидаться полуночи, когда ты добираешься до своего номера с пересохшим горлом, головной болью и путающимися мыслями. В менее занятые дни годятся скамейка в парке или небольшая улочка, где можно прохаживаться взад — вперед.
Один человек, которому я все это объяснял, спросил: «А почему бы вам не заходить в церковь?» Отчасти потому, что девять месяцев из двенадцати там замерзаешь от холода. Кроме того, мне не везет на церкви. Не успею я войти и собраться с мыслями, как что — то происходит. Или начинают играть на органе. Или вдруг появляется благочестивая дама в калошах, с шваброй, ведром и щеткой и начинает возиться с цветами в вазах или выбивать пыль из подушек, на которые становятся коленями. Конечно, спаси ее Господь, «труд — это молитва», ее молитва делом может стоить десяти моих обычных. Но мне — то от этого не легче.
При молитве в незнакомом месте и в непривычное время на колени, конечно, не встанешь. Думаю, это плохо, ведь в молитве должны участвовать как душа, так и, слава ему, тело. Мое тело не раз меня ставило в затруднительное положение, но сам я ставил его в такое положение еще чаще. С послушным воображением желания не создавали бы столько проблем. Хорошо, что это не так, — если бы не тело, нам никогда бы не постичь все величие Божией славы, которую мы воспринимаем через чувства. Ведь животным это неведомо, а ангел, наверное, чистый разум. Они понимают цвет и вкус лучше наших прославленных ученых, но есть ли у них сетчатка и нёбо? Мне кажется, что красота природы — тайна, которую Бог открыл только нам. Возможно, это было одной из причин, по которым мы сотворены и по которой так важно учение о воскресении тела.
Но я опять отвлекся. Может быть, мешает неснятое обвинение в манихействе. Становиться на колени, конечно, хорошо, но есть вещи поважнее. Лучше молиться сосредоточенным сидя, чем полусонным на коленях. После остеопороза я вообще почти нигде не могу встать на колени.
От одного пастора я как — то услышал, что прекрасное место для молитвы — вагонное купе (если ты в нем один). «Внимание рассеивается настолько, насколько нужно». Когда я попросил его объяснить, он ответил, что немного внешних помех желательно, ибо полная тишина и уединение открывают человека для помех внутренних. Про себя я бы так не сказал, но представить себе это вполне могу.
Сына Джонсов зовут Сирил. Хотя не знаю почему, молясь за других, ты обязательно хочешь звать их не по фамилии, а по имени. Я уверен, что фамилии Богу тоже известны. Многие люди попадают в мои молитвы только как «старик из Кру», «эта официантка» или даже «тот человек». Их имена можно позабыть или не знать вообще, но все же помнить, как они нуждаются в том, чтобы за них молились.
На следующей неделе написать не получится. В самом разгаре будут экзамены.
IV
Ты упоминаешь две сложности. Мне кажется, верующим обычно мешает только одна из них. О другой, насколько я могу судить из собственного опыта, как правило, упоминают противники христианства.
Если они знают Библию, идеальная мишень для нападок — фраза из Послания к Филиппийцам: «Открывайте свои желания пред Богом». Я хочу сказать, что призыв «открывать желания» вроде бы нелеп. В этом нас и обвиняют. По нашим словам. Бог, в которого мы верим, всеведущ. Несмотря на это, почти всю молитву мы что — то Ему сообщаем. А ведь Господь наш заповедал нам не забывать в молитве о всеведении: «Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом».
Это главное, что можно возразить против одной очень глупой молитвы. Я слышал, как один человек молится о болящем: он составил диагноз, за диагнозом — совет Богу о том, что делать с пациентом. Некоторые известные мне молитвы о мире имели тот же недостаток: они изобиловали указаниями, как его достичь.
Но даже если так не поступать, у неверующего все равно остаются возражения. Каясь Богу в своих грехах, мы, несомненно, рассказываем Ему то, что Он знает куда лучше нашего. Так же дело обстоит и с просьбой. Если она не исключает прямо веру в то, что Бог знает наши нужды, она как будто испрашивает Его внимания. Это очень хорошо видно в некоторых традиционных формулировках: «Услышь нас, Господи», «приклони ухо Твое ко мне». Словно нужно Ему о себе напоминать, причем часто! Но, согласно нашей вере, в Высшем Разуме нет большего или меньшего внимания, — а следовательно, и невнимания, даже какой — то забывчивости. Я полагаю, что лишь одно внимание Божие дает мне (и всему остальному) жизнь.
Что же мы в таком случае делаем? От ответа на этот вопрос зависит почти все.
Господь нас знает в совершенстве, а значит, всех одинаково. Нравится нам это или нет — такова наша судьба. Меняться может не само знание, а его свойство. В одной философской школе говорят, что «свобода — это осознанная необходимость». Не важно, правы ли они, я беру эту мысль только для аналогии. Просто быть познанными Богом — значит относиться к категории вещей. Мы такие же объекты божественного знания, как червяки, капуста и туманности. Но когда мы реально осознаем это и всей волей стремимся быть познанными, то рассматриваем себя по отношению к Богу уже не как вещь, а как личность. Мы раскрылись, Богу ничто не мешает нас видеть, перемена происходит в нас самих. Пассивность сменяется активностью. Вместо того чтобы просто быть познанными, мы сами открываем себя.
У нас нет гарантий. Такие личные отношения с Богом могут оказаться самообманом и самонадеянностью. Но нас учат, что сам Бог к этому побуждает, ибо мы Святым Духом взываем: «Отче!» Раскрываясь, исповедуясь, «открывая желания», мы, возвышаясь, становимся для Него личностью. Л Он, нисходя, становится Личностью для нас.
Хотя лучше не говорить «становится»: в Нем нет становления. Он открывает Себя как Личность или открывает в Себе то, что Личность. Ибо (страшно вымолвить! Пиши я книгу, мне бы не обойтись без массы оговорок и перестраховок) Бог — для человека отчасти такой, какой человек для Бога. Дверь, открывающаяся в Боге, — та самая, в которую Он стучится. (По крайней мере, я так думаю.) Он больше, чем личность. Личность в Нем встречает тех, кто может радостно ее принять или хотя бы лицезреть. Он говорит «Я», когда мы говорим Ему «Ты». (Как хорошо об этом написано у Бубера!) [14].
Конечно, слово «встречает» — антропоморфизм: получается, что я и Бог можем находиться лицом к лицу на равных. На самом деле Он и надо мной, и во мне, и подо мной, и повсюду вокруг меня. Значит, без метафизических и богословских абстракций не обойтись. Но нечего думать, что если антропоморфные образы — уступка нашей слабости, то уж абстракции — чистая правда. И то и другое уступки: они друг друга дополняют, а по одиночке могут увести в сторону. Абстракция окажется роковой, если только не быть осторожным: «И это, и это, и это — не Ты». Она может сделать безжизненной Жизнь жизней и безличной Любовь Любви. Безыскусственные образы в основном вредны, пока мешают уверовать. Верующим не вредят даже самые примитивные образы. Чья душа погибла из — за веры в то, что у Бога — Отца и впрямь есть борода?
Для людей религиозных, мне кажется, проблема в другом. Второй твой вопрос, если помнишь, такой: насколько важными должны быть желания и нужды, чтобы прилично было приносить их Богу? Как я понимаю, «прилично» значит «не стыдно» или «не глупо», а то и все вместе.
Немного поразмыслив, я решил, что на самом деле вопроса здесь целых два.
1) Насколько важной должна быть цель, чтобы сильное стремление к ней не было грехом или глупостью? Речь идет, как писали в старых книгах, о «расположении духа».
