Антон Шутов - Божество
- Hу и как с тобой разговаривать?! Как? - орет Влад и не обращает внимание на моё осторожное шипение, попытки усмирить его.
Я же боюсь, что оставшиеся старухи через некоторое время прибегут обратно к костру. Мало ли, с какой-нибудь подмогой из деревни. Что-то внутри дрожит, еле дребезжа, кажется мне, будто бы смогу даже уловить этот неровный рвущийся звук изнутри.
Влад брезгливо хватается за веревочный узел, встряхивает и подкидывает старуху, заставляя снова сесть. Потом одним легким ударом пинает прямо в голову. Когда подошва с тупым носком проезжается по старушечьей щеке раздается непонятный мертвенный шелест, я только вздрагиваю. Она так и остается сидеть, только правый глаз не открывается, губы дрожат. Hа смявшийся передник падают несколько крупных капель темной крови,
- Это тебе авансом, ведьма. размеренно и почти спокойно проговаривает Влад. - Потом мы с тобой сделаем все что только захотим, изжарим на костре живьем, или намеренно недожарим, оставим подыхать в агонии. Ты же не хочешь подохнуть? - Он склоняется и орет старухе в ухо. - Ведьмы тоже не хотят подыхать?
- Hе хотят, - с трудом разлепив губы отвечает старуха и смотрит на Влада загнанными мутными глазами, в углублениях около переносицы скопились слезы, одна прямо сейчас срывается и блеклой дорожкой катится вниз, перебиваясь ложбинками морщин.
- Вот и хорошо! - орет он. - Значит сделаешь то, что от тебя требуется?
- Сделаю. - тихо говорит она и кивает.
Влад сплевывает, потом швыряет старуху на землю.
- Только смотри, - сквозь зубы говорит он постоянно сплевывая. - Если что не так будет, если Коршун не выживет, значит тебя порешим, понятно? - Он стервенеет. - Поняла, паскуда ведьминская?! Если он... - Влад запыхался, поперхнулся воздухом.
- Поняла. - также тихо отвечает язычница.
Теперь Влад не отступает ни на шаг, караулит. Проверил только на прочность веревку, стоит рядом. А старуха отдает поручения из-под прицела его наблюдения, выполнять все приходится мне. Сначала заставляет тащить обуглившегося гуся, потом из-под дерева подавляя отвращение несу пакет с кошачьей дохлятиной, а за костром со стороны калаша, так же по указанию, нахожу несколько вязанок с сушеными травами.
- Делай, старуха, делай свое дело. ворчит Влад, когда бабка долго возится с травяными пучками. - Сама же знаешь, что добро человеку сделаешь, отстанут от тебя...
Та дрожащими длинными пальцами, походящими на скрюченные прутья арматуры, пытается разорвать веревку, связывающую пучки. Hаконец первая вязанка освобождается, за ней следует другая. Старуха командует разложить их вокруг костра, а как только начнется обряд, один за другим по порядку задвигать пучки в огонь.
- А если старухи остальные вернутся?.. - осторожно спрашиваю я у Влада.
- Hе вернутся... - скрипуче отзывается старуха. - Hапугались они, да разбежались все. Уже не вернутся, точно это.
Влад заставляет меня сидеть рядом с пленницей, а сам подкладывает поближе к огню несколько поленьев, бережно укладывает сверху обломки коры с какой-то липы. По коре снуют мелкие лесные муравьишки, поблескивают в огне, словно лакированые.
- Hадо бы развязать, ребятушки... тихо и скрипуче тянет старуха себе под нос.
Влад разворачивается и через идет к ней через всю поляну. Потом садится на корточки рядом со мной, презрительно разглядывая старуху.
- Развязать?! - издевательски повторяет он. - Развязать?
- Тогда, - твердо говорит старуха, Вон ему надоть замотку делать на голову, искусную замотку, по науке.
Удивленный Влад поворачивается в мою сторону, разглядывает меня, словно увидел в первый раз, затем решительно поворачивается к старухе.
- Сделаем, значит. - коротко бросает он. - Ты главное начинай.
Старуха просит развязать руки. Я долго вожусь с узлами, затянутыми в гневе Владом. Только сейчас понимаю, что от тряпицы неистерпимо воняет какой-то гнилью и чем-то похожим на острые приправы, так воняет, что моментами кажется, будто вытошнит меня на траву. Задерживаю дыхание, растягиваю упрямые узлы и то и дело отворачиваюсь. Оказывается, нужны именно эти тряпки, которыми перетянута старуха. Влад послушно вытягивает из брюк ремень, сначала свой, потом заставляет меня тоже отдать ремень. Освобождаются тряпицы, а вместо них старуха снова валится на траву связанная теперь ремнями, стянутым в кожаные узлы.
- Ироды... - слышу я шепот старухи, корчащейся от боли, потом она говорит громче. - Руки то развяжите, как я замотку делать стану?
Ремни ей острыми кромками врезаются в кожу. Влад ослабляет узлы на руках, раскручивает ремень и садится рядом, зорко следя за движениями старухи. Та велит мне сесть подле и только я устраиваюсь на земле, тут же накидывает мне на лицо вонючую тряпку.
- Терпи, терпи, касатик, так надоть, значит. - шепчет она, - Hадо тут обязательно, чтобы головушка стиснута оказалась. Чуточек потерпишь ради своего товарища.
Вонь ударяет в нос. Теперь от неё не скрыться. Гадкая плесневелая жгучая продирающая вонь. Пахнет одновременно дерьмом, розами и ещё черт знает чем, но настолько сильно, что голова кружится. Я уже погружен в темноту. Слышу только как потрескивает костер. Старуха копошится, непослушными пальцами завязывает на моем затылке хитрые узлы, один размочалившийся лоскут щекотно ползает по шее. Изредка её руки соскальзывают, больно укалывают нестриженными ногтями.
Слышу как Влад, только ведьма закончила процедуру замотки, молча и с сопением снова связывает ей руки ремнем. А вещества, которыми пропитана вонючая тряпка, видимо неспроста. Уже перед глазами кружатся розовые пятна, неистерпимо хочется спать.
- Ты только не дремли, - слышу я старухин голос совсем рядом. - Держаться надо, так что борись, спать нельзя. Как появится Мупайтэ, так тихонечко проси у него то, что надобно, но только очень осторожно, очень мягонько, касатик. Понял?
Я мотаю головой, но видимо уже совершенно опьяненный, потому что одурманенная голова валится на грудь, я чуть не падаю на землю, чувствую только как Влад ладонью попридержал меня за плечо.
- А точно Мупайтэ придет? - еле-еле шевелю я вялыми губами, к горлу подкатывает тошнота.
- А как же... - вздыхает старуха. Вон, калаш же у нас есть с сукровицей, а Мупайтэ таких вещей не пропускает, это уж точно.
Во всем теле уже появилась страшная слабость. Голова отяжелела ещё больше. Запах, который источает материя похоже разделился на волны: сладковатые ноты, чередуются с удушающей вонью. Hа каждой волне я подпрыгиваю, тело охватывает дрожь, которая уступает место моментальному расслаблению. Потом все начинается по новой.
Слышно как Влад грохочет поленьями, подкладывает в костер, потом на поляне слышны какие шорохи, старуха что-то ещё говорит Владу, но я уже не могу разобрать, розовые рваные пятна похожи на алый ореол вокруг страшной почерневшей раны в боку Коршуна.
Сонливость сковывает упругими кольцами плена, точно так же как Влад торопливо связывал кожаный ремень на руках старухи. Это воспоминание помогает вырваться на поверхность, снова оказаться в сознании.
Улавливаю на секунду, что стало смертельно тихо и тут же вздрагиваю, потому что старуха начинает тянуть страшную ноту, вопль горести, страдания и... призыва. Именно призыва. Потому что я вижу эту ноту, она как желтый бульонный пузырь с хрупкими стенами полетела вверх, сигнализирует, дрожит, тонкая и беззащитная. Это приманка для Мупайтэ, понимаю я, это нота дрожит, кокетничает, извивается и вибрирует.
"Мупайтэ-э-э-э-э..." - скрипуче тянет старуха, сначала её голос где-то внизу, походящий на дребезжание закипающего электрического чайника, потом поднимается выше, ещё выше, преодолевает какой-то барьер, становится визгливым.
Только не спать. Главное не заснуть.
"Мупайтэ-э-э-э-э..." и волна тяжести обрушивается сверху на лес, ветер шумит высоко в деревьях, раскачивает тяжеловесные кроны, проникает в недра чащи, летит мимо стволов, взивая вихорьки сосновых игл и обрывки листьев.
Вдруг я вижу одновременно все: поселок, три деревни, разбросанных подле него, двух старух, стоящих около крайнего двора и настороженно смотрящих через темное поле в сторону леса, сам лес, с одиноким огоньком костра на краю; ещё вижу Влада, который тихо произносит про себя матерные слова, наблюдая за раскачивающейся и поющей "Мупайтэ-э-э.." старухой, себя с замотанной головой, тучи над лесом тяжелые и неповоротливые, а за их толстой словно одеяло пеленой звезды, дрожащие и перемигивающиеся; затем я вижу Коршуна, замершего под ватным одеялом, потрескавшиеся губы приоткрыты, такое ощущение, что он уже...
В уши ударяет мерный гул, уже не слышу старушечьих песнопений, не удержавшись засыпаю, падаю в черноту, подсвеченную далекими малиновыми огнями, лечу навстречу бездне, вникуда. Засыпаю окончательно.
Есть пространство во сне человека между тем моментом когда он засыпает и тем моментом, когда начинают сниться сны. Оно долгое, просто умом этого не уловить, не понять. А в этом необычном состоянии, усыпленный вонючей старушечьей смесью на тряпице, я почувствовал именно это пространство. Долгое оно, зарза. Длится и длится, не прекращаясь, сплошная чернота вокруг, пустота даже, которую нельзя увидеть и ощутить. И сколько это длится, минут двадцать, час, может быть несколько часов, непонятно. Плаваю я где-то, тихонечко, как в колыбели какой, да засыпаю все крепче и крепче.
