DENIWE - Unknown
Мужчина со своего места, как и я, смотрит на деньги Стоуна. Никогда не видела так много «зелени». В каждой пачке как минимум десять тысяч.
Мужчина, которого я бесчувственно решила называть «Лицо со шрамом», ухмыляется, показывая блестящие жемчужные зубы. Что удивительно, учитывая его внешний вид.
— Никаких проблем.
Он делает шаг вперед, протягивая руки, и Стоун кидает ему крупные пачки денег. «Лицо со шрамом» взвешивает их в руках, прежде чем, наконец, убрать в карман. Затем его темный взгляд резко падает на меня. Я почти вздрагиваю. Когда я смотрю на его изуродованное лицо, мое собственное начинает болеть. Его взгляд осматривает меня с головы до ног, и его, кажется, забавляет моя фиолетовая форма. Обычно я снимаю ее после смены, но сегодня решила оставить, рискуя принести микробы в свою квартиру. Обычно к концу смены я вижу все бактерии и чужие следы на форме, несомненно, как и на каждой поверхности у себя в квартире. Их сдают в аренду бесплатно, как и эту форму.
— Ты уверен, что твоя девчонка сможет постоять за себя там, внизу? — спрашивает «Лицо со шрамом», останавливая взгляд на моей груди.
Свинья.
Я смотрю на Стоуна. Где внизу? Куда мы идем, и почему он должен платить так много денег, чтобы туда попасть?
Стоун прищуривает глаза.
— О ней не беспокойся. Она злее, чем выглядит.
Его голубые глаза встречаются с моими, и я вижу его насквозь. Вижу сочувствие и разочарование.
— Хорошо, — вздыхает «Лицо со шрамом», отступая в сторону. — Проходите.
Стоун протягивает руку, хватает меня за локоть и мой планшет снова падает, разлетаясь на осколки. Я морщусь от боли, когда Стоун впивается в меня кончиками пальцев и тащит к дверям склада. Борясь с ним, я неохотно бросаю взгляд через плечо. Теперь нет никакого планшета... как и экзамена.
Стоун тащит меня внутрь, и мое внимание возвращается к комнате. Высокий потолок, достаточно высокий, чтобы вместить реактивный лайнер, и дерьмовые пластиковые окна, из которых ничего не видно. Здесь пахнет кровью и дохлыми животными, так же как и снаружи, но более заметно. Прямо в середине комнаты вижу две открытые стальные двери, и могу разглядеть первые ступени, ведущие в темноту. Куда они ведут? Что мы увидим в конце этой лестницы, и почему Стоун заплатил столько денег, чтобы попасть сюда? Из-за этих мыслей я дрожу.
— Пожалуйста, скажи, что мы не собираемся идти туда? — шепчу я, вырываясь из его хватки.
— Именно туда мы и идем.
Я упираюсь пятками, отчаянно пытаясь вырвать свою руку из его хватки.
— Отпусти меня! — шиплю я себе под нос, сжав челюсти, когда его пальцы усиливают захват.
Страх и отчаяние переплетаются толстыми нитями и скручивают мой желудок. Я в секунде от рвоты или обморока. Лучше обморок. Болезненный, смутный обморок. Свободной рукой бью его, но ему, кажется, все равно. Я разыгрываю эту сцену в надежде, что «Лицо со шрамом» вмешается и позволит мне уйти. Сможет ли он сказать, что мне не надо здесь находиться? Я слышу, как «Лицо со шрамом» смеется, и теперь эта мысль кажется глупой. Почему ему все равно? Я начинаю яростно хлестать Стоуна по щекам, борясь изо всех сил. Пряди моих черных волос выпадают из хвоста и прилипают к липкому лбу.
— Пощечины? Серьезно? — шипит Стоун, сдерживая мою руку. — Пожалуйста, скажи мне, что это не все, что ты можешь сделать?
Что, черт возьми, это значит?
— Отпусти меня! У меня много знакомых! Они придут за мной!
Это ложь, конечно, но я отказываюсь сталкиваться с реальностью в данной ситуации. Реальность такова — если я умру здесь, то кто об этом узнает? Кто найдет меня? У меня нет родителей, нет братьев, сестер и друзей. Память обо мне исчезнет, и не будет иметь никакого значения для того, кто, проводя экзамен, маркером отметит поле «не явился» рядом с моим именем через две недели, за исключением медсестры, которая будет, без сомнения, освобождена от присмотра за детьми вместо меня в следующую смену.
Я смаргиваю слезы, которые жгут глаза.
— Заткнись, — приказывает он, угрожающе понизив голос. — Из-за тебя нас двоих убьют.
— Есть проблемы, Стоун?
Все тело Стоуна напрягается, когда «Лицо со шрамом» задает вопрос. Не говоря ни слова, он низко приседает, и я пищу, когда он обхватывает мои ноги и забрасывает меня себе на плечо.
— Никаких проблем. Просто она поняла, что не упаковала свою новую пару туфель от Джимми Чу, вот и все. (Примеч. Джимми Чу (англ. Jimmy Choo) — дизайнер, выпускающий свою собственную линию обуви).
— Нет! — ору я, стуча кулаками по его спине. Это наглая ложь. Я ни за что не забыла бы взять с собой туфли Джимми Чу. Кроме того, не похоже, что я могу себе позволить бренд такого калибра. — Пожалуйста!
Он игнорирует меня, пока я извиваюсь на его плече. Никакого прогресса. Хватка Стоуна крепка, и он слишком силен, чтобы с ним бороться. В такой ситуации я мышонок в ловушке под ногой слона... мне не сбежать. Побежденная, я резко расслабляюсь, обвисая на его плече, и рыдаю. Будет ли кто-нибудь скучать по мне? Будет ли мое лицо напечатано на картонной коробке из-под молока или на рекламном щите? Или я буду просто номером в файле, запароленном и запертым в полиции?
Я закрываю глаза, когда мы спускаемся по лестнице. Когда мы достигаем конца, Стоун несет меня несколько метров и опускает на землю. Когда мой второй кроссовок касается пола, я спрыгиваю. Затем мой кулак встречается с его челюстью, и его голова с силой откидывается в сторону. Черт! Я шиплю и сжимаю кулак, который пронзает боль, и словно в игре дартс, мое запястье отдает покалыванием в локте. В панике бросаюсь к лестнице, но он ловит ремень моей сумки и дергает назад. Я борюсь с ним, как собака на поводке, у которой ничего не получается. Он ругается себе под нос, и мой желудок проваливается. Я чувствую, как ремень сумки впивается в мое тело и трещит. За долю секунды до падения огромные руки хватают меня за плечи и толкают назад. Он припечатывает меня к стене, и я начинаю плакать, когда затылок ударяется об трубу. Головная боль пульсирует в голове.
— Послушай…
Я открываю рот, чтобы возразить, но он зажимает его рукой. Соленый вкус его кожи распространяется по моим губам к кончику языка. Слезы, что жалили мои глаза ранее, теперь льются через край, и мои щеки становятся мокрыми. Я умру.
— Послушай, — говорит он. — Ты не можешь этого избежать. Ты хочешь уйти? Чертовски жаль. Ты сама заварила эту кашу, и теперь сама должна выбраться отсюда.
Воздух вырывается через нос, грудь вздымается. Тошнота создает ужасные позывы внизу живота, и все мое тело дрожит. Никогда не чувствовала такого страха, как сейчас. Это изнуряет.
— Последнее, что тебе нужно — это привлечь к себе внимание. Ты должна бороться, чтобы выжить. Если не будешь — они перережут тебе глотку и бросят в канализацию. К тому времени тебя смоет куда-нибудь, и твое тело будет слишком изуродовано, чтобы его можно было опознать. Ты понимаешь?
Несмотря на свои бешеные мысли, я впитываю его слова, но все-таки не реагирую на них.
— Почему я не могу уйти? — Стоун ждет несколько секунд и убирает руку. — Я никому не скажу, — прошу я, мой голос дрожит, как и руки. — Я просто хочу уйти домой.
Сочувствие смягчает его жесткие глаза цвета океана, и я уже знаю, что он собирается сказать. Язык его тела все говорит за него.
— Ты не можешь уйти домой.
Глава 3
Долг
Я не могу…
Я не могу вернуться домой…
Эта мысль заставляет мое горло пересохнуть.
Мой пульс скачет, живот сжимается, и появляется ужасное отчаянное желание блевать. Потом меня осеняет — телефон. Я могу позвонить в полицию. Из заднего кармана я достаю телефон. Когда я вытаскиваю его и снимаю блокировку экрана, маленькие антенны в правом углу экрана исчезают, сменяясь значком «нет сигнала». Мое сердце падает.
— Здесь нет сигнала. Можешь от него избавиться.
Здесь нет сигнала…
Слезы текут по щекам. В гневе я резко смахиваю их и швыряю свою сумку в сторону, игнорируя самодовольное выражение Стоуна. Я не плакса. В последний раз я прослезилась, когда мне было семь лет. Была зима, и я ждала снаружи детского дома. Я помню, словно это было вчера. Я стояла там, нервно сжимая ремень рюкзачка холодными голыми руками. Мои новые родители должны были забрать меня после обеда, но они не появились. Я ждала, дрожа в розовых резиновых сапогах, что меня придут и заберут куда-нибудь, но они этого не сделали, и я плакала, пока снежинки падали на плечи моей голубой толстовки. Я не знаю, что с ними произошло. Мне никто ничего не объяснил, я же ребенок. Успокоившись после неудержимых дней плача, я пообещала себе, что не буду реветь по тому, чего не могу изменить. Это же происходит и сейчас, я не могу изменить то, что происходит, но слезы не останавливаются, и я чувствую себя ничтожной, как и в тот день.
— Почему? — спрашиваю я, не заботясь, что кажусь отчаянной и напуганной. — Почему я не могу уйти? Я же сказала, что никому не скажу.
