Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том III
Посол Испании лично получил внушение в первый же раз, как он возвратился в Уайтхолл. Однако, так как он проявил при этом большую дерзость, он решил, что ему нечего больше церемониться. Итак, рискнув сыграть на все, он пожаловался Парламенту, что Протектор (именно так называл себя Кромвель, не осмелившись принять титул Короля, хотя и имел для этого более, чем достаточную власть), он [13] пожаловался, говорю я, что ради резонов, в какие он не смог пока проникнуть, или, лучше говоря, какие он не желал бы еще выставлять на всеобщее обозрение, дабы дать возможность этому Протектору поразмыслить над его поведением, он отказался входить с ним в договор. Он заявил, тем не менее, что делал ему предложения столь выгодные для Англии, лучше которых невозможно ничего вообразить; таким образом, он не понимал, какими интересами тот был движим; тот приказал заточить разносчика, всего лишь выкрикнувшего те предложения, какие он ему сделал от имени Короля, своего мэтра; ходили даже слухи, будто бы по его повелению разносчика уморили в тюрьме; он с трудом в это верил, поскольку считал его слишком справедливым и чересчур рассудительным для того, чтобы погубить невиновного; но так это было или же нет, он все-таки узнал от жены разносчика, бросившейся к его ногам умолять его сжалиться над ее семейством, что он стал непосредственной причиной гибели ее мужа, а потому обязан отплатить добром ей и ее детям.
Маленькое восстание в Лондоне
Парламент состоял из множества ставленников Кромвеля; одни из них были привязаны к нему его благодеяниями, другие — насущной необходимостью связать с ним свою судьбу, потому что, точно так же, как и он, были замешаны в смерти покойного Короля. Но так как дух нации торжествовал над всем этим, частично даже его люди начинали перешептываться о том, что вот уже какое-то время он принимал решения, не желая считаться ни с чьим мнением, и даже не обращая внимания на то, согласны ли они были с интересами Государства или же нет. Этот ропот зашел настолько далеко, что произошло даже нечто вроде маленького восстания в городе Лондоне; это несколько задержало исполнение Договора, заключенного Протектором с Его Величеством, что произвело не только этот эффект, но еще и заставило серьезно призадуматься Кардинала по поводу запланированного им альянса между двумя их семействами. Он сделал для себя тот вывод, что [14] Кромвель еще не был готов к осуществлению его грандиозных замыслов. Итак, он решил, когда обнаружится еще какая-нибудь добрая партия для племянниц, остававшихся у него на выданье, не отказываться от нее ради воображаемых надежд.
Ревностный, верный и богатый слуга
Кардинал, дабы позабавить Короля, хотя он и думал лишь о том, как бы туже набить свой кошелек, дал великолепный бал. Свадьба одной из его племянниц со старшим сыном Герцога де Модена послужила тому предлогом, тогда как, во всяком случае, настоящей его целью было обеспечить удовольствиями Его Величество и весь Двор, дабы помешать не в меру заинтересованным пускаться в неуместные размышления по поводу несметных богатств, стекавшихся к нему со всех сторон. Он уже овладел обширными землями с тех пор, как возвратился во Францию. Он сделал недействительными все постановления против него, принятые, как во время его присутствия, так и в его отсутствие; Король смотрел на мир, так сказать, его глазами, что было ему вполне простительно, поскольку Королева, его Мать, не уставала ему ежедневно повторять, что не существовало во всем Королевстве ни более ревностного, ни более преданного ему слуги. Эта Принцесса, кто была необычайно добра, сама свято верила в это, потому как ей казалось, будто бы он прикладывал все свои заботы и все усилия к работе по свержению Испанской Монархии. Она себе вообразила, поскольку все Французы рассматривали эту Корону, как основного своего врага, она просто обязана была рассматривать того, кто положил столько трудов на уменьшение ее могущества, как на человека, совершенно преданного службе Короля, ее сына, и его Государству. Однако она совсем не отдавала себе отчета в том, что все его великое рвение основывалось исключительно на нежелании никакого мира с Испанией; в этом не было абсолютно ничего удивительного, поскольку если бы он на него согласился, он бы лишил себя этим лучшего средства к обогащению. Он был уверен, пока война будет [15] длиться, у него всегда найдется предлог к увеличению поборов, если же когда-либо мир придет на смену войне, его не преминут спросить, а что он с ними намеревался делать, если бы он додумался продолжить публикацию новых Эдиктов.
Королева, рожденная Испанкой, и не освободившаяся еще от склонности, какую она питала к своей стране, хотя уже около сорока лет прожила во Франции, вопреки глубокому сожалению наблюдала за тем, как он вот так замышлял гибели ее Нации. Она не осмеливалась, тем не менее, ничем на это возражать, потому что боялась, как бы ее не обвинили в отстаивании интересов Короля, ее брата, в ущерб правам ее сына. Она горячо желала, однако, установления мира, но не видела для этого никакого просвета, потому что всякий раз, когда она заговаривала о нем с Кардиналом, он ей отвечал, что она, значит, хочет ограничить добрую удачу Короля, ее сына, весьма жесткими рамками; так могли бы поступить лишь самые заклятые его враги; намерение, вроде ее собственного, еще можно было бы стерпеть, в самом деле, во времена, когда большая часть Королевства взбунтовалась против него, но теперь, когда каждый возвращался к повиновению, и не было больше ни одной кампании, где он не одержал бы побед, требовалось пригнуть его врагов столь низко, что если бы они и захотели получить мир, то пусть они явятся вымаливать его с веревкой на шее; кроме того, Французская Нация жила надеждой на оккупацию, руки чесались у ее Дворянства настолько, что если не дать ее ему снаружи, оно вскоре примется искать себе удовлетворения внутри.
Военный Совет
Зима прошла среди многочисленных развлечений; Кардинал собрал большой военный Совет в Марте-месяце, дабы выяснить, чем занять во Фландрии армии Короля в течение ближайшей Кампании. Не то чтобы не был сформирован план после взятия Конде и Сен-Гийэна вести их прямо в Валансьен; на протяжении всей зимы велись приготовления, достаточно свидетельствовавшие о том, [16] что прежнее решение не было еще изменено; но так как враги не могли об этом не знать и приводили себя в состояние хорошенько там защищаться, речь шла о том, не лучше ли будет перенести действия совсем в иную сторону, чем эта. Основным намерением было, после заключения альянса с Кромвелем, побеспокоить врагов в морских городах Фландрии, дабы они не знали наверняка, с этой либо с другой стороны на них пойдут. Открывалась также возможность, в случае получения достоверных сведений о том, что они заняты всего лишь укреплением защиты Валансьена, по-настоящему задуматься о взятии Дюнкерка и даже о продвижении завоеваний гораздо дальше. Но Кромвель оказался занят много большим количеством дел у себя, чем предполагалось ранее, и, следовательно, не мог исполнить данное им слово до тех пор, пока он с этими делами не разберется. Жалобы на него посла Испании разбудили Английскую Нацию от спячки, в какую она впадала время от времени. В самом деле, начиная с революций, произошедших в этом Королевстве, то она покорно склонялась перед его волей, а то настолько восставала против, что можно было сказать, будто бы она полностью освободилась от ослепления, в каком он ее держал так долго. Показалось даже, что на сей раз она была так оскорблена, увидев, как он откровенно предпочел свои личные интересы публичным, что она больше не пожелает ему прощать. Каждый, одним словом, вопил о войне против Франции, вместо одобрения Договора, заключенного им с ней. На это он отвечал всего-навсего, что ему лучше знать, как следует поступать, чем всем им вместе взятым. Но вовсе не достаточно было это сказать, ему необходимо было им это доказать; для примирения с ним им требовались скорее резоны, нежели слова. А это казалось очень непросто, потому как они были настолько поражены предложениями Кале и Булони, какими их умасливал Посол Испании, что они как бы оглохли по отношению ко всем другим предложениям и внушениям. [17]
Наконец, это непонимание между Вождем и членами его Парламента лишило Кардинала возможности хоть в чем-то положиться на этот договор, и он вознамерился отрегулировать в военном Совете, о каком я говорю, все, что там предстояло сделать. Он вовсе не желал, чтобы его смогли обвинить впоследствии в принятии ложных мер, когда бы он захотел возложить всю ответственность за них на собственную голову. Итак, как если бы он предвидел то, что вскоре случится, он заявил всем присутствовавшим, — если он и взял на себя труд пригласить их сюда, то только для сообщения им сведений, недавно дошедших до него самого по поводу Валансьена; он вовсе не будет им говорить, что намерение его атаковать было высочайшим предначертанием, какое Король когда-либо задумывал, потому как они знали об этом точно так же хорошо, как и он сам, и даже еще лучше; им была известна сила этого города лучше, чем кому бы то ни было, поскольку основу их ремесла составляло знание подобных вещей, тогда как он узнавал о них исключительно из рапортов других; но он должен им сообщить, что врагами завезены туда все возможные виды припасов, как боевых, так и съестных, гарнизон там теперь состоял из пятнадцати сотен человек, набранных из регулярных войск, самых лучших, какие только могли найтись в Нидерландах; это уже было кое-что, но наибольшего размышления заслуживал тот факт, что помимо всего этого там оставались десять тысяч Горожан, поклявшихся не сдаваться до последнего дыхания; они сформировали различные Роты из всех тех, сколько их там было, в которых они намеревались сражаться под предводительством тех среди них, кто служил прежде; те их настолько хорошо вымуштровали, что они могли теперь защищаться ничуть не хуже лучших солдат гарнизона; вот об этом-то он и должен был им сейчас сообщить, дабы, если они рассудят, что это предприятие было превыше их сил, они бы поостереглись неосмотрительно ввязываться в него; гораздо лучше стоило оставить [18] намерение, задуманное поспешно, когда обнаруживались трудности к его исполнению, чем упорствовать в нем против всякой видимости резона; Испанцы могли бы собрать в этом году до двадцати тысяч человек; Король же, в соответствии со всеми подсчетами, не мог бы иметь более двадцати пяти тысяч под стенами города, так что им предстоит рассудить, смогут ли они с той армией, какую он в силах им предоставить, одолеть и значительное число осажденных, и войска, почти столь же многочисленные, как и их собственные.
