Ника Батхен - Дары Кандары
– Правильно!
Полминуты на прошлое. И вот…
– Эй, бездельники, чего ждете – разбирайте реквизит! Коломбина, буди детей! Текста нет, учите со
слуха! Да не туда занавес крепишь, осел корноухий! Дочка, повторяй за мной, ну! И не хнычь – актрисы
плачут только на сцене!
Как в лучшие времена, Арлекин поставил всю труппу на уши. Мизансцены, реплики, жесты – по
десять раз каждый – делайте так, чтоб невозможно было иначе. Голод, холод и дождь забылись и утонули в
лихорадке перед премьерой. И вот, за ночь, буквально из ничего родился спектакль – живой, настоящий
спектакль, который можно играть…
На рассвете усталые актеры упали спать и наверное даже во сне ничего не видели. Днем они въедут в
город, дадут представление и представление обязано быть удачным. Ведь любовь – к актеру или искусству –
очень редко, но все же творит чудеса!
Сказка про перчатку
Шел невиданный дождь. Все вокруг раскисало и гнило. Отсырели патроны, пропитались водой
шинели, покоробились и разбухли кожаные ремни. Рядовой Дюнуа сонно мок под худым козырьком
караулки. Он хотел закурить, но ломал уже пятую спичку, и табачные крошки застревали в вислых усах
солдата. Монотонность дождя пробуждала мечты о прекрасном – круглобокой бутылке бордо, круглощекой
задастой бретонке, круглом блюде, наполненном жареным мясом под соусом с зернышками гранатов,
керамическом желтом блюде с лохматой и сочной зеленью по краям…
– Рядовой, это штаб?
Рядовой Дюнуа клюнул носом стекло и проснулся. За оконцем стояла девушка в сером плаще.
– Ты заснул на посту? Это дурно. Я должна говорить с генералом.
Рядовой Дюнуа помотал головой и потер кулаками глаза – сон вцепился в виски и никак не желал
уходить. Во втором часу ночи, в забытой богом провинции, не жена и не проститутка. Лет семнадцати с
виду, стриженая, широкоплечая, взгляд внимательный, светлый и властный.
– Вы простите, мадемуазель, не положено. Да и ночь на дворе. Подходите с утра в штаб округа…
– Я должна говорить с генералом.
«Вот упрямая… Или беда стряслась? Может, брат запропал, или жених не пишет?»
– А что за дело у вас к генералу, мадемуазель, чтобы ночью его будить? Несчастье? Опасность?
Весть?
– Скоро будет война. Я пришла спасти Францию.
«Сумасшедшая? Перебежчица? Может, шпионка? Городок пограничный, всякое приключалось.
Доложу генералу – мало ли…»
Рядовой Дюнуа заглянул в караулку и тряхнул за плечо сладко спящего Жиля. Тот с минуту не мог
проморгаться, тер ладонями смуглые щеки – вылитый мавр спросонок.
– Постереги, я живо. Как о вас доложить, мадемуазель?
– Жанна.
…В кабинете теплился свет. Вкусно пахло кофе и коньяком. На овальном столе неопрятными
стопками громоздились бумаги и карты, валялись раскрытые книги. Его бессонное превосходительство,
окружной генерал сидел в кресле, туфлями к камину, и курил, посыпая паркет пеплом. Он тревожился – был
звонок из Парижа. Боши снова стянули танки к границе.
Рядовой Дюнуа постучался в открытую дверь.
– Разрешите доложить, ваше…
– Без церемоний. Что там?
– Девушка, мой генерал. Явилась ночью, одна, вся промокла. И твердит, мол, должна генерала видеть.
– Интересно. И что, хороша?
– Не из этих. Глядит, как монашка. Похожа на перебежчицу, говорит – дело важное.
– Что ж, впусти. Но постой за дверью на всякий случай. Как ее имя, ты говорил?
– Жанна, мой генерал. Иду!
Генерал ухмыльнулся в усы. В перебежчиков он не верил, по крайней мере, при таких
обстоятельствах. Скорей всего, девушке что-то требовалось – замолвить словечко там, заступиться за
милого или отпуск просить для свадьбы. В сентябре за одним сержантом собрались сразу две невесты –
явились, а у обеих животы выше носа… Червячок беспокойства шевельнулся под ребрами, но тревога давно
опостылела, как боль в печени. Генерал распахнул створки окна, с силой выбросил в сад окурок и закурил
снова. Коктейль из дыма виргинского табака и мокрого южного воздуха согревал утомленное сердце. …
Уснуть и видеть сны... Когда генерал обернулся, девушка уже была в комнате.
Она стояла, протянув руки к огню, некрасивая, бледная, чересчур грубо сложенная для такой молодой
особы. Поза девушки – уверенная, упрямая, с задранным вверх крестьянским тяжелым носом – раздражала,
резала взгляд. Генерал удивился себе – что не так? И предложил чуть небрежней, чем следовало:
– Садитесь, мадемуазель. Чашку кофе? Печеньев? Пунш? Может быть, переменить одежду – вы
промокли насквозь, бедняжка.
– Благодарю, генерал. У меня нет времени.
«Удивительный голос – глубокий, как органный аккорд… А речь сильная, резкая».
– Что ж, давайте говорить о делах, мадемуазель. Вы позволите?
Девушка молча кивнула. Генерал вернулся в любимое кресло.
– Итак, я вас слушаю.
– Скоро будет война.
– Я знаю. Все знают, дитя мое. Гитлеру не дает покоя галльский петух. Который год фюрер грозится
выщипать ему перья.
– Война будет завтра. Может быть, послезавтра. Не позже.
– Что?!!!
Генерал привстал с кресла. Девушка подошла к настенной карте Европы.
– Вот здесь и здесь – готовы к взлету железные птицы. Сквозь эти участки границы пойдут
ландскнехты. Здесь ударят осадные башни, стреляющие огнем – и пробьют брешь, потому, что бастионов не
хватит. Отступление станет паническим – дождь размыл все дороги, пехота завязнет. Ваши птицы не успеют
взлететь. Через трое суток властитель Рейха возьмет Париж.
Генерал лихорадочно думал. Парой взмахов короткопалых ладоней эта дурнушка вскрыла всю
немецкую оборону. А про аэродром в N не докладывали… и не знали. Одна хорошая новость: полки
артиллерии все еще на местах. Что за бред?! Совпадение? И как она говорит…
– Но откуда у вас эти данные, мадемуазель?
– Господь говорил со мной и посылал ангела. Генерал, нужно оставить южные бастионы и сразу
готовить вторую линию укреплений. Разрушить мосты, чтобы выиграть время. Собрать мужчин, которые
могут держать оружие. И пусть солдаты молятся каждый день. Тогда мы спасем Францию.
– Господь? Ангела?!
– Да. Я давно слышала голоса ангелов, еще в детстве со мной говорил Михаил, и святые тоже. А
теперь мне сказали: Францию спасет дева, встань и иди. Вот я здесь, и Господь наполняет мой рот словами.
– Хорошо, дитя мое, продолжай.
– Времени очень мало. К рассвету осадные башни…
– Танки, – автоматически поправил генерал.
– Да, танки должны быть на приграничной полосе. Почти все их солдаты попадут в рай, но мы
сможем уйти, сохранив остальную армию. Дальше…
Генерал закурил. Он вдыхал дым, смотрел на фигуру у карты и улыбался – себе и своей детской вере
в доброго боженьку. Аэродромы бошей в голове у девчонки с улицы. А паспорта, наверное, еще нет.
Бедняжка сошла с ума, рехнулась, чокнулась. Вообразила себя… и имя… сразу можно было понять.
Орлеанская дева в плащике от Гарнье. Начиталась газет, сумасшедшие очень догадливы. Надо сказать
Дюнуа, пусть звонит в городскую больницу. И тихо, тихо, без шума.
– Обожди тут, дитя мое, я вызову для тебя карету из штаба.
Девушка посмотрела на генерала в упор. Взгляд – спокойный и ясный.
– Ты уверен, что нужно отвезти меня в штаб? Ты приказываешь?
У генерала екнуло сердце. Неприятно лгать ради блага. Словно ребенка обманывать. Или она
понимает?
– Да, дитя мое. Там тебя выслушают и помогут спасти Францию. Разве могу я, я один решить судьбу
государства?
Девушка отвернулась к карте.
Генерал вышел к двери, шепнул пару слов Дюнуа и вернулся. Девушка взяла со стола карандаш и
чертила что-то на карте, комментируя стрелки и линии наступления. Генерал наблюдал и поддакивал,
поражаясь порой изощренности женского бреда. Союз с Советским Союзом, с этим рябым кровопийцей?!
Высадка с моря? Нормандия… Скрип колес – и машина под окнами. Генерал извинился и вышел.
Он вернулся с двумя мужчинами в одинаковых светлых костюмах.
– Вот, собственно, дитя мое, это конвой из штаба, тебя проводят.
Девушка спокойно пошла к дверям. Неспешно, с достоинством протянула руки «сопровождающим».
Улыбнулась.
– Я вернула перчатку, Карл.
Дверь захлопнулась Генерал посмотрел вниз… Вот машина тронулась, рассекая лучами фар темный
дождь. Вот опустился шлагбаум. Дюнуа и де Ре навытяжку замерли по обе стороны караулки – будто только
что проводили президентский кортеж. Генерал де Голль сдвинул отсыревшие створки окна, задернул
шторы, плеснул коньяку в кофейную чашечку и склонился над картой, изучая сплетение стрелок и линий.
