Приваловские миллионы. Золото (сборник) - Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

Появление Привалова ничего нового не внесло в дом Половодовых.

– В нем есть непосредственность, – сказала Агриппина Филипьевна. – Он глуповат и простоват, но он может быть героем романа…

Антонида Ивановна задумалась над словом «непосредственность», и оно лезло ей в голову целый вечер. Даже ночью, когда в своей спальне она осталась с мужем и взглянула на его длинную, нескладную фигуру, она опять вспомнила это слово: «Непосредственность… Ах да, непосредственность!» Александр Павлыч в эту ночь не показался ей противнее обыкновенного, и она спала самым завидным образом, как человек, у которого совесть совершенно спокойна. Александр Павлыч, наоборот, не мог похвалиться особенно покойной ночью: он долго ворочал на постели свои кости и несколько раз принимался тереть себе лоб, точно хотел выскоблить оттуда какую-то идею. Утром Половодов дождался, когда проснется жена, и даже несколько увлекся, взглянув, как она сладко спала на своей расшитой подушке, раскинув белые полные руки. Он осторожно поцеловал ее в то место на шее, где пояском проходила у нее такая аппетитная складка, и на мгновение жена опять показалась ему русской красавицей.

Когда Антонида Ивановна полоскалась у своего умывального столика, Половодов нерешительно проговорил, видимо что-то соображая про себя:

– Тонечка… как ты нашла Привалова?

– Я? Привалова? – удивилась Антонида Ивановна, повертывая к мужу свое мокрое лицо с следами мыла на шее и голых плечах. «Ах да, непосредственность…» – мелькнуло у ней опять в голове, и она улыбнулась.

– Послушай, Тонечка: сделай как-нибудь так, чтобы Привалову не было скучно бывать у нас. Понимаешь?

– Да что же я могу сделать для него?

– Ах, какая ты глупая… Посоветуйся с maman, она лучше тебе объяснит, чем я, – с улыбкой прибавил Половодов.

Это утро сильно удивило Антониду Ивановну: Александр Павлыч вел себя, как в то время, когда на сцене был еще знаменитый косоклинный сарафан. Но приступ мужниной нежности не расшевелил Антониду Ивановну, – она не могла ему отвечать тем же.

Появление Привалова заставило Половодова крепко задуматься, потому что с опекой над Шатровскими заводами для него, кроме материальных выгод, было еще связано много надежд в будущем. Собственно говоря, эти надежды носили пока очень смутный и неопределенный характер, но Половодов любил думать на эту тему. В нем заговорила непреодолимая жажда урвать свою долю из того куска, который теперь лежал под носом. Но как это устроить? Он напрасно ломал голову над решением этого вопроса и переходил от одного плана к другому. Главное, обидно было то, что подобное решение должно было существовать, и Половодов пока только предчувствовал это осуществление.

«Недостает решительности! Все зависит от того, чтобы повести дело смелой, твердой рукой, – думал Половодов, ходя по кабинету из угла в угол. – Да еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела не делает и другим мешает. Вот если бы освободиться от него…»

У Половодова захватывало дух при одной мысли, что он мог сделаться полновластным и единоличным хозяином в приваловской опеке, тем более что сам Привалов совершенно безопасный человек. Теперь Половодов получал в год тысяч двадцать, но ведь это жалкие, нищенские крохи сравнительно с тем, что он мог бы получить, если бы ему развязать руки. Ляховский бесполезен как участник в выполнении грандиозных планов Половодова, потому что слишком богат для рискованного дела, а затем трус и мелочник. Ему, конечно, не возвыситься до блестящей идеи, которую теперь вынашивал Половодов, переживая муки сомнения и неуверенности в собственных силах.

В один из таких припадков малодушия, когда Половодов испытывал самое скверное расположение духа, в его кабинете появился дядюшка Оскар Филипыч. Старичок дышал по обыкновению юношеской свежестью, особенно рядом с вытянутой серой фигурой Половодова.

«Чему этот дурак радуется?» – со злостью думал Половодов, когда дядюшка ласково и вкрадчиво улыбался ему.

– Ну, что ваша рыбка? – спрашивал Половодов, не зная, о чем ему говорить с своим гостем.

– О, моя рыбка еще гуляет пока в воде… Да!.. Нужно терпение, Александр Павлыч… Везде терпение, особенно с рыбой. Пусть ее порезвится, погуляет, а там мы ее и подцепим…

Старик рассыпался мелким смешком и весело потер руки; этот смех и особенно пристальный взгляд дядюшки показались Половодову немного подозрительными. О какой рыбке он говорит, – черт его разберет. А дядюшка продолжал улыбаться и несколько раз доставал из кармана золотую табакерку; табак он нюхал очень аккуратно, как старички екатерининских времен.

– Ну, а как вы нашли этого Привалова? – спрашивал дядюшка, играя табакеркой.

– Да пока ничего особенного: ни рыба ни мясо…

– Я немного знал его, когда он еще жил в Петербурге.

– Вы знали Привалова?

– Да, отчасти… То есть знал не лично, а через других. Очень порядочный молодой человек. Жаль, что вы не поладили с ним…

– То есть как это не поладили?

– Я слышал, что Привалов начинает дело против опеки и уже взял себе поверенного.

– Вы хотите сказать о Nicolas? Это старая новость… Только едва ли они чего-нибудь добьются: Привалов и раньше все время хлопотал в Петербурге по своему делу.

– Да, знаю, слышал… Но, видите ли, большая разница – где будет хлопотать Привалов: здесь или там.

Оскар Филипыч в нескольких словах дал заметить Половодову, что ему в тонкости известно не только все дело по опеке, но все его мельчайшие подробности и особенно слабые места. Половодов с возраставшим удивлением слушал улыбавшегося немца и наконец проговорил:

– Откуда вы все это узнали и… для чего?

– Так… из любопытства, – скромно отвечал Оскар Филипыч, сладко потягиваясь на своем стуле. – Мне кажется, что вам, Александр Павлыч, выгоднее всего иметь поверенного в Петербурге, который следил бы за малейшим движением всего процесса. Это очень важно, особенно если за него возьмется человек опытный…

– Вроде вас, например? – недоверчиво произнес Половодов с легкой улыбкой.

– Отчего же, я с удовольствием взялся бы похлопотать… У меня даже есть план, очень оригинальный план. Только с одним условием: половина ваша, а другая – моя. Да… Но прежде чем я вам его раскрою, скажите мне одно: доверяете вы мне или нет? Так и скажите, что думаете в настоящую минуту…

– Я вам не верю, Оскар Филипыч.

– Очень хорошо, очень хорошо, – невозмутимо продолжал дядюшка. – Прежде всего, конечно, важно выяснить взаимные отношения, чтобы после не было ненужных недоразумений. Да, это очень важно. Ваша откровенность делает вам честь… А если я вам, Александр Павлыч, шаг за шагом расскажу, как мы сначала устраним от дел Ляховского, затем поставим вас во главе всего предприятия и, наконец, дадим этому Привалову как раз столько, сколько захотим, – тогда вы мне поверите?

– Право, не знаю… У меня тоже есть несколько планов.

– Да, но все-таки один в поле не воин… Вы только дайте мне честное слово, что если мой план вам понравится – барыши пополам. Да, впрочем, вы и сами увидите, что без меня трудно будет обойтись, потому что в план входит несколько очень тонких махинаций.

Половодов затворил дверь в кабинет, раскурил сигару и приготовился слушать дядюшку, которому в глубине души он все-таки не доверял. Как иногда случается с умными людьми, Половодова смущали просто пустяки: наружность дядюшки, его херувимский вид и прилизанность всей фигуры. Оскар Филипыч уже совсем не походил на тех дельцов, с какими Половодову до настоящего времени приходилось иметь дело. Какой-то серый балахон, в котором явился дядюшка, и неизбежная для каждого немца соломенная шляпа – просто возмущали Половодова своим мещанским вкусом. Среди роскошной деловой обстановки половодовского кабинета толстенькая фигурка улыбавшегося немца являлась неприятным диссонансом, который просто резал глаз.

– Сначала мы поставим диагноз всему делу, – мягко заговорил дядюшка… – Главный наследник, Сергей Привалов, налицо, старший брат – сумасшедший, младший в безвестном отсутствии. Так? На Шатровских заводах около миллиона казенного долга; положение опекунов очень непрочное…