Admin - i 34c69a6b417e3939
Клочья срезанных, потерявших девственно-белый цвет бинтов сыплются вниз. Коричневые от крови, желтоватые от сукровицы. Наконец, последний клочок марли отправляется в металлическую кювету, а я понимаю, что несколько переоценил свой пофигизм. Во всяком случае, стежки на собственной коже выглядят гротескно, как кадр из фильма ужасов. Даже странно, что боли совсем не чувствуешь, хотя все раны зажили. Странно, мне в детстве почему-то казалось, что, когда снимают швы, должно быть щекотно. Сквозь пелену отстранённости до меня понемногу добирается осознание: это моё тело, и мне с ним жить. "Раздеться на пляже я бы на твоём месте не рискнул", - вспоминаю я. Он прав - не рискну, даже если бы где-то ещё оставались пляжи. Насколько я помню, по груди и плечу стальные когти только проехались, располосовав кожу. Во что же тогда превратилась спина?
Хорошо, лицо не зацепило. Не для себя хорошо - для Рин.
Рин.
- Горькое, - сразу предупреждаю я Дэя, протягивая фляжку, - Но потерянная кровь быстрее восстановится.
- Имеешь в виду - на запах куда лучше, чем на вкус? А запах ничего, - принюхивается он, - Ладно, тогда за тебя.
И залпом пьёт содержимое фляжки. Залитая кровью форма отправилась на помойку, и по госпиталю Дэй ходит в серой больничной пижаме. Застиранная мешковатая одежда превращает его в подростка, особенно в сочетании с распущенными волосами. Несмотря на все мои усилия и изрядное количество мыла, некоторые колтуны так и не удалось ни промыть, ни распутать, и несколько прядей пришлось укоротить.
Кажется, ему нравится шокировать окружающих - много двигаться запрещают врачи, но, стоит Дэю появиться в столовой или в госпитальном коридоре, как все взгляды невольно обращаются на него. Он всегда умел превратить свою экзотическую красоту в вызов обществу. То, что иногда кажется забавной причудой, когда-то являлось единственной линией поведения на улице, где подростка-чужака не защищали ни закон, ни семья.
- Не жарко? - я тяну его за рукав, - Снимай, я тебе майку принесла. И нормальные джинсы.
- Ты слишком со мной носишься, - смеётся Дэй.
Дэй.
Оставшиеся до выписки дни я с нетерпением вычёркивал в календаре. И даже поначалу не поверил, когда квадратики в строке закончились. Вещи - несколько книг и толстую конторскую тетрадь, на треть заполнившуюся записями - я собрал заранее, плюс необходимое барахло вроде расчёски и зубной щётки. Затем снял с кровати и аккуратно сложил стопкой постельное бельё, чтобы медсестре было удобнее его забирать. Врач всё не шёл. До свободы оставался последний шаг, даже моя куртка уже висела на спинке кровати - её на днях принесла Рин. Ещё пара минут, и я банально сбегу, как мальчишка с уроков до прихода учителя.
Врач на мои приготовления покосился неодобрительно - его ещё не выписали, а он уже готовится рвануть, но последний осмотр провёл быстро и пожелал мне удачной службы.
Хотелось бежать вниз, но слишком резкие движения мне пока были противопоказаны. Внизу, в холле меня ждали Стэн и Рин, и я, не останавливаясь, сгрёб девушку в объятия здоровой рукой и поцеловал.
И пусть всё смотрят. Пусть.
- С возвращением, - Стэн окинул меня придирчивым взглядом, в котором ясно читалось желание в случае чего приковать меня к больничной койке до полного выздоровления, - Как себя чувствуешь?
- Врачи говорят - жить буду. Работать тоже.
Невысказанное "если вы с полковником разрешите" повисло между нами.
Стэн усмехнулся. Хотел от души хлопнуть меня по плечу, но вовремя спохватился.
- Как только оклемаешься - приходи в спортзал. Но не раньше. Учти, если что, буду у Рин справляться о твоём состоянии.
Дорога домой похожа на детскую игру в сравнение картинок. У бывшего магазина спилили нависавшую над дорогой ветку. У въезда на школьный двор кладут асфальт. Оставшиеся на деревьях листья совсем ссохлись и потемнели. Вот что за неистребимая привычка - отмечать любые изменения, произошедшие в окружающем мире? Кажется, именно это называется профессиональной деформацией. Ветер пах прелой листвой, дымом завода и немножко - железом. Городом. Города... Я видел их много. Гораздо больше, наверное, чем любой из нынешних подростков. Провинциальные с незапоминающимися названиями. Крупные промышленные центры. Полузаброшенные военные городки. От мегаполисов, правда, старался держаться подальше - слишком суровый контроль, слишком много людей.
Я видел много городов. Чтобы в конце концов обрести один-единственный. С прямыми широкими улицами и полуразрушенными - иногда - кварталами. С пробивающимся сквозь утоптанную землю молодым деревцем под нашим окном. Со скользнувшим по стеклу солнечным лучом.
Мы создали его, вырвали из руин, вернули людей. Расчистили завалы, пустили по венам каменного организма воду и электричество.
Мне есть во что верить и за что драться.
За улыбку любимой женщины, за дерево под окном.
Так много городов, чтобы собрать из их осколков один-единственный.
- Здравствуй, - говорю я то ли городу, то ли ветру, - Я вернулся.
Рин негромко смеётся, отбрасывая с лица растрепавшиеся пряди.
- Он ждал тебя.
Самыми устойчивыми зданиями в период катастроф оказались не высоченные новостройки, а приземистые старинные домики с толстыми, почти в метр, кирпичными стенами. Их проще всего было восстанавливать: заменил трухлявые деревянные перекрытия бетонными, привёл в порядок крышу - и всё, можно вставлять стёкла и двери, подводить коммуникации и заселять людей.
Мне в таких домах всегда нравились широченные подоконники: на них удобно сидеть, их можно превратить в книжную полку. Когда три года назад нам дали квартиру именно в таком доме, и мы смогли перебраться с Базы в город, это было похоже на исполнение позабытой детской мечты. Третий этаж, под самой крышей. Маленькая кухня, комната одна, но зато просторная. Мы ввалились в прихожую с вещмешками и спальниками - всё имущество, которое было у нас на базе. И долго не понимали, что теперь делать, куда себя деть. Дом. У нас есть дом. Мы успели отвыкнуть от этого слова.
Нет мебели - ерунда, ночевать пока можно и в спальниках, а кухонные полки и стол я потом собью из каких-нибудь досок. Да и посуду помимо армейского котелка и пары металлических кружек вполне реально найти.
У нас не было ничего, что делает дом - домом. Ни книг, ни фотографий, ни памятных вещиц. Живя в казарме, мы не задумывались об этом, но теперь необходимость начать всё буквально с чистого листа, заново, встала перед нами в полный рост.
У нас обоих когда-то был дом. В памяти Рин он оказался навечно связан с чувством потери, у меня... Четыре стены, в которых я провёл тринадцать лет жизни, только это и позволяет назвать их домом - и то с натяжкой. Хотя лучше, наверное, обживать пустую квартиру с голыми стенами, чем ту, что ещё помнит прежних владельцев.
Сейчас, конечно, всё не так. На подоконнике тянется к свету небольшое растеньице, посаженное в жестяную банку от тушёнки - нам сказали, что оно очень красиво цветёт, но пока мы не дождались даже бутонов. Кровать, пожертвованная кем-то из знакомых, застелена списанными одеялами - но они давно утратили казённый запах дезинфекции и пахнут почему-то отваром трав, которым Рин моет голову. Четыре кружки на кухонной полке - у Рин красная с чёрным кленовым листом (линии рисунка почти стёрлись, но он объёмный, и его можно ощутить под пальцами), у меня простая чёрная из полупрозрачного стекла. Ещё две - для гостей, белые, с выцветшими логотипами производителей чая. Рядом - коробочки и баночки с травами. Что в какой лежит и от чего помогает, доподлинно знает только Рин, я и то до конца не выучил. Самодельная пепельница из консервной банки - тоже для гостей. Я бросил курить незадолго до Ржавчины, стыдно было дымить рядом с любимой девушкой. Даже если не рядом, запах-то всё равно остаётся. Потом радовался: курильщики страдали, достать можно было только дрянные пайковые сигареты, а это испытание не всякие лёгкие выдержат - уж больно крепкий табак. Пепельница-то гостевая, но курить Рин всё равно вместе с этой пепельницей выставляет на лестницу - поэтому в квартире пахнет только травами.
А ещё есть книги на самодельной полке - сейчас я войду и поставлю на место те, что читал в больнице. И небольшое зеркало над тумбочкой с расчёсками и россыпью резинок. И стеллаж с кучей картонных коробок, заменяющий нам шкаф.
Когда мы войдём, всё будет так. Запахи. Ощущения. Скрип половиц под ногами.
Мы будем дома.
Подъезд пуст - все ещё на работе. Наш сосед снизу, строитель, скорее всего, опять уехал восстанавливать какой-нибудь объект. Рин остановилась у лестницы, и, прислонившись к стене, полезла в сумку в поисках ключей. Я обнял её за талию, впился губами в губы, скользнул руками под куртку, сжимая в объятиях тонкое горячее тело. Выскользнувшая из её пальцев связка ключей жалобно зазвенела, упав на ступени. Рин тянулась ко мне каждой клеточкой, и где-то внутри всё пело. Мне повезло. Повезло в драке, повезло с друзьями, дотащившими меня до Базы вовремя, повезло с врачом, как когда-то везло не напороться на нож в подворотне. Волшебное везение, сохранившее меня для этой девушки. Глупо полагаться только на него, но я мог десять раз умереть, не дойдя до тебя. Заживо сгнить от наркотиков, попасть под машину на безлюдной просёлочной дороге, оказаться в руках какого-нибудь ублюдка, угодить в исправительный центр и нарваться на нож уже там. И теперь я жив для запаха трав от её волос, для её жадных губ, для её тёплых глаз. Иногда кажется, что всё это уже было. Что тысячи лет назад я шёл, пробираясь через паутину дорог, путая следы, проходя зыбким путём сказок и легенд, умирая, захлёбываясь кровью, сознавая, что не хватило пары шагов.
