Александр Замалеев - Лекции по истории русской философии
При всей достоверности и убедительности, подтвержденной и опытом двадцатого столетия, политический унитаризм Пестеля не был воспринят русской радикальной идеологией, всегда страшившейся централизации как источника развития деспотической власти. И революционные демократы, и народники, за исключением Ткачева, остались верны федеративным идеалам. Подлинными наследниками Пестеля, по сути дела, явились «русские марксисты», большевики, использовавшие «октябрьский переворот» 1917 г. для «принуждения, вколачивания» [В.И. Ленин] тоталитарно-диктаторской государственности.
в) Среди декабристов были и настоящие философы, проявлявшие интерес к метафизическим проблемам. К ним, в частности, принадлежал М.А. Фонвизин (1788–1854), родной племянник великого русского комедиографа. В своих сочинениях, написанных большей частью в сибирский период, он выступал за «восстановление» первоначального христианства, признавая его вполне «сходствующим с образованностью Запада нынешних времен». Вершиной этой образованности казалась ему философия Канта, которой «не противоречит и учение Христово». Из соединения христианства и «критической философии» он намеревался создать «здравую» философию, способную заменить «суеверное» учение церковного православия.
Выбором Канта объяснялось и критическое отношение Фонвизина к системе Гегеля; он причислял ее к разряду «исторических предубеждений», оправдывающих всякую существующую власть. «В политике Гегель, — писал декабрист, — был в высшей степени консерватор, поборник монархического начала и противник народодержавия… всех республиканских теорий и государственных переворотов… на это метит его известная философская формула:…все разумное — реально, существенно, действительно, и, наоборот, все действительное, реальное — разумно». В своем понимании Гегеля Фонвизин перекликался с революционными демократами.
Подлинная, или «здравая» философия является «высочайшей наукой», она сообщает другим наукам «свои начала». Все, что есть «высшего» в других науках, «условливается» тем высшим, которое «сознается» только философией и благодаря которому философ «усматривает предмет мира». Ни частное, ни особенное не входит в сферу философии. Она объемлет все научные законы «в их происхождении» и, вследствие этого, может быть названа «наукой наук». Основательное изучение философии должно предшествовать изучению всякой другой науки.
Потребность в философии, считал Фонвизин, вызывается не одними лишь научно-практическими соображениями и целями; она проистекает прежде всего из человеческого стремления постичь «чисто гуманное» — то, что «возносится над опытом и что определяется идеей». Это «гуманное» и есть, собственно, «мудрость» — «высший плод философии». Философия объемлет и знание, и «действование (нравственные поступки)», является целостным осмыслением материально-объективного мира и моральной системой, основывающейся на том «высшем», которое постигается только посредством интуиции («высшего ведения»), исключающей всякое эмпирическое содержание. Это «высшее» суть не что иное, как богооткровенная цель мира природного и нравственного, и философия, давая «здравое» понятие об этой цели, может «приуготовить сердечную почву к принятию семян веры, возбудив в человеке желание самопознания и предоставя ему идеал того, что он должен быть».
Мыслитель-декабрист строго различал «позитивный» и этический аспекты философии, ибо отрицал возможность обосновать мораль на научных принципах. Наука, по его мнению, имеет дело исключительно с «вещами», бытие которых временно и относительно; поэтому и знание не может быть безусловным, абсолютным. Мораль же исследует «важнейшие вопросы человеческого бытия»: о свободе воли и происхождении зла, о человеке и его назначении, о цели соединения людей в гражданские общества и т. д. А эти вопросы не связаны с обыденным человеческим опытом и находятся вне компетенции науки. Они с рождения присущи «нашему внутреннему чувству», и их восприятие «есть дар благодати — вера», которая бывает истинной лишь тогда, когда человек перестает быть «вещью», становится свободным.
«Здравая» философия Фонвизина в своих основных определениях совпадает с этическим учением Канта. Именно кантовская этика послужила для него главным теоретическим источником различения эмпирического и нравственного, общественного и этического, знания и морали в общей системе «здравой» философии. Принцип автономности морали, провозглашенный немецким философом, позволил декабристу сделать вывод о том, что истинная моральная свобода может быть достигнута человеком лишь путем решительного освобождения «от всего призрачного и пошлого», господствующего в деспотическом обществе. Фонвизин революционизировал кантовский принцип, придал ему радикально-политический характер, превратил в орудие теоретической критики российской социальной действительности, ее феодально-крепостнических порядков.
«Декабристы разбудили Герцена» [В.И. Ленин]; благодаря им завещанное русским Просвещением «слово» стало «делом», борьбой за обновление России. От них лучами расходятся самые разнородные тенденции, на целом столетие определившие идейно-политический пафос отечественной истории.
2. Революционный демократизм, или разночинство. Пример декабристов, хотя и трагический, оказал воодушевляющее воздействие на русское общество: в 40-60-е гг. на арену революционной борьбы выдвинулась новая общественная сила — разночинство.
«Организаторами народных сил» назвал разночинцев А.В. Луначарский. Они искренне верили, что будущее России находится в руках «людей трудящихся», создается совокупными усилиями народа. Разночинцы призывали раскрыть народу глаза на настоящее положение вещей, поднимать его на «святое дело», революцию. Это означало качественное преобразование идейно-теоретической платформы освободительного движения в России, переход от дворянской тактики «военных переворотов» к разночинско-народнической тактике крестьянских восстаний.
а) Подлинным вдохновителем разночинства, его primus inter pares был В.Г. Белинский (1811–1848), человек сложного ума и безудержных пристрастий. «Год назад я думал диаметрально противоположно тому, как думаю теперь…». «Ты знаешь мою натуру: она вечно в крайностях и никогда не попадает в центр идеи». Это из его писем-исповедей В.П. Боткину, которому Белинский поверял свои самые сокровенные мысли. Оттого не так-то просто схватить общую идею, руководившую им, придать характер системы его переменчивым воззрениям. Поворотный этап в идейной эволюции русского критика — разочарование в Гегеле. Им он увлекся под влиянием Н.В. Станкевича и М.А. Бакунина, своих первых философских наставников. В итоге Белинский довел до абсолютизации знаменитый тезис немецкого мыслителя о разумной действительности («я был последовательнее самого Гегеля»), и, примирясь с «расейскою действительностью», возвел на пьедестал Allqemeinheit — всеобщее. В нем он полностью растворил субъекта, человека. Вскоре, однако, пришло отрезвление: «благодарю покорно, Егор Федорыч (так в их кружке называли Гегеля. — А.З.), кланяюсь вашему философскому колпаку… Что мне в том, что я уверен, что разумность восторжествует, что в будущем будет хорошо, если судьба велела мне быть свидетелем торжества случайности, неразумия, животной силы? Что мне в том, что моим или твоим детям будет хорошо, если мне скверно и если не моя вина в том, что мне скверно?». Теперь Белинский охвачен желанием счастья для «каждого из моих братьев по крови», он требует отчета за каждую слезинку ребенка, за каждый вздох угнетенной твари. Но и тут он видит «хвост дьявола» — необходимость крови, насилия. Из эгоизма, субъективной жажды свободы рождается его революционаризм. Он в новой ипостаси, «идеею идей» для него становится социализм. Белинский горячо верит, что настанет время, когда «не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья, будут люди». И потому нет ничего выше и благороднее, как способствовать его развитию и ходу. От прежней мечтательности не остается и следа. Перед глазами критика носится гильотина. Ему «смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови». «Люди так, глупы, — заявлял Белинский, — что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов. К тому же: flat justitia — pereat mundus[12]».
Благодаря Белинскому совершается изменение представлений о сущности революции: это уже не правительственный переворот, не захват власти, как думали декабристы, это — война, истребление угнетателей ради будущего блага угнетенных. Находя в славянофильстве постановку «самых важных вопросов нашей общественности», Белинский упрекал их за то, что они не могли «в самом зле найти средства к выходу из него»; его ожесточали любые «субстанциальные начала» — религия, философия, мораль, ограничивающие волю человека.
![Александр Конторович - Пепельные люди [СИ]](/uploads/posts/books/100439/100439.jpg)
