АРНОЛЬД КАШТАНОВ - Хакер Астарты
“Сашок” даже не пытался вырваться, терпеливо отвечал на вопросы Арье, что-то нерешительно предлагал, что-то обещал. Наконец, Арье отошел. Истратившись на Арье, ординатор решил не дать использовать его вежливость второй раз и пересаливал в хамстве:
– Вас лечит Малка, она опытный врач, говорите с ней.
– Но ее нет, и она не говорит по-русски, я просто не все понял во время обхода, я недостаточно знаю иврит…
– Мм-э.
– Я понимаю, что поступаю бестактно, обращаясь к вам, но тут нет нарушения профессиональной этики…
– Не могу вам помочь.
– Но хотя бы, как будет на иврите слово “галлюцинация”? Профессор спросил про галлюцинации, я не ошибся?
– Да зачем вам?
– Но ведь он меня спросил…
Врач замешкался, и таким образом удалось втянуть его в разговор. Историю болезни Дули он слышал во время обходов, у него должно было сложиться собственное мнение, и ему стало совестно.
– Почему она не получает допикар? – поинтересовался он.
– Мы пробовали год назад от дрожания, он ничего не дал, и его отменили. Перешли на декенет.
Он отнесся к этому с сомнением.
– Не знаю, я бы давал допикар. А декенет… он может иногда способствовать развитию слабоумия, хоть, конечно, тут….
Прервал себя, невнятно извинился и убежал. Наверно, решил, что сказал слишком много. Мы говорили по-русски, однако вокруг бродили молодые стажерки, которые явно понимали русский, хоть и скрывали это от русскоговорящих больных. Он не хотел, чтобы они его слышали. Почему? Только лишь следуя врачебной этике, не позволяющей врачу обсуждать назначения коллеги? Или в отделении шла какая-то война?
С новой информацией о декенете и допикаре я разыскал аргентинца и, не назвав источник, выложил мнение одного врача, чтобы услышать мнение второго. Тот неопределенно промямлил:
– Может быть… Завтра, наверно, выйдет на работу Малка.
Она появилась после обеда. Я видел, как она куда-то спешит по коридору. На ходу пояснила:
– Я сегодня не работаю.
Полчаса спустя все-таки зашла в палату. Дуля заулыбалась, Малка тепло спросила:
– Как ты себя чувствуешь?
– Да вот что-то я неправильно сделала, доктор.
Хотела, видимо, сказать: “Что-то я подвела вас”, но не сумела на иврите. Возможно, Малка не поняла. Она быстро взглянула. Взгляд был не вопрошающий, а испытывающий. Что-то почувствовав, я сказал, что мы с Дулей ждем ее не дождемся, поблагодарил, что она руководит лечением по телефону… Она опять быстро взглянула и отвела глаза. Что-то происходило у врачей нехорошее. Я изо всех сил демонстрировал лояльность.
– Все будет хорошо, – сказала Малка.
В конце смены появилась опять, остановилась в коридоре перед открытой дверью палаты, улыбнулась Дуле оттуда. Нервничала. Я вышел к ней, она сообщила:
– Психиатры Вернер и Гинзбург назначили лечение лепонексом. Это единственный нейролептик, который назначают при паркинсонизме. Он не увеличивает дрожь. Все будет хорошо.
– Спасибо большое, доктор…
– Собственно, больше мы ей не нужны, – осторожно сказала Малка, – ты уже можешь забрать ее домой.
От изумления я забыл иврит и потому получилось грубее, чем хотел:
– Как забрать? Она же не ходит! Вместе с кроватью?
Она печально посмотрела и ушла, не ответив.
Арье-Лева стоял в двух шагах и без стеснения слушал разговор на непонятном ему языке. Что-то он понял.
– Сколько вы здесь?
– С семнадцатого февраля.
– Вас должны выписать.
– Как? В таком состоянии?
– Больничная касса не станет оплачивать.
– И куда нас денут?
– Это не их дело.
– Но Дуля пришла в больницу своими ногами, она была в полном рассудке…
– Это что, подтверждено документально? – оживился Арье.
– Есть же запись в приемном покое…
– Это другое дело, – Арье прямо-таки обрадовался, – вы можете на них в суд подать. Ее неправильно лечили. Только берите хорошего адвоката. Получите огромную компенсацию. Есть люди, которые всю жизнь живут на эту компенсацию. Миллионы получите! Она работала?
– Я хочу, чтобы ее вылечили!
– Но они вас выпихивают. Тем лучше, – рвался в бой Арье. – Забирайте домой.
– Что я дома буду делать, я не врач.
– Привозите к ней дорогих врачей и сразу нанимайте адвоката. Они вам все оплатят.
– Я ее не заберу.
– А вас не спрашивают. Выпишут и все. Что вы будете делать?
– Ничего. Не заберу. Усядусь на кровати и буду сидеть. Не выкинут же силой.
– Они посчитают каждый день и по суду снимут сумму с вашего счета.
Я еле от него отделался.
Решил позвонить Марине. Пока, стоя на крыльце, набирал номер, из корпуса вышел аргентинец. Увидел и задержался:
– Ну что, Наум, главное мы с вами сделали. Состояние у Фариды стабильное. Она ест, начала ходить, разговаривает, всех узнает.
– Большое спасибо, Микаэль...
– Мы, естественно, держать ее здесь не можем, – небрежно заметил он, – но я поговорил с Мири, она может устроить в реабилитационный центр. Там специалисты, хорошие условия. Она уже договорилась с Минздравом. Есть места в Пардес-Хане, но я сказал, что машины у вас нет, а автобусом трудно будет добираться. А “Мальбен” – это Нетания, пешком будете ходить. Мест там нет, но Мири потянет день-два, пока освободятся.
– Извините, я не понял, – насторожился я. – Какой “Мальбен”?
– Реабилитационный центр. Минздрав оплачивает две недели после больницы. Мы сделали запрос, учитывая ваше положение.
– Там лечат?
– Там специальное отделение для несамостоятельных, – закивал Микаэль, и тут же парню стало неловко: – Конечно, там не будет таких обследований, но тоже есть врач.
– Свалка какая-то, – понял я. – Я не заберу Дулю. Ее надо долечить до конца.
– Все теперь зависит только от нее.
– Это не так. Я не заберу.
– Мы уже ничего не можем. Зачем ей тут лежать?
– Вот назначили же какое-то лекарство. А если оно не пойдет? Вы меня посылаете туда, где врачи не лечат, а дежурят.
Микаэль пожал плечами и ушел.
Позвонил Марине и пересказал разговор. Она зловеще помолчала, потом спросила:
– И что ты собираешься делать?
– Просто не заберу.
– Ты знаешь, сколько стоит день в больнице? Полторы тысячи шекелей. Ты их платить не можешь. А в “Мальбене” будет платить министерство здравоохранения. В “Гилель Яффе” тебе уже не помогут.
– Пусть вызывают какое-нибудь светило.
– Они сами все светило на светиле. Не лечится это.
– Тогда зачем “Мальбен”? Тогда домой.
– Там физиотераписты ходить научат.
– Я сам научу.
– Это несерьезно. “Мальбен” – лучшее решение. Только надо потребовать, чтоб оплатили не две, а три недели. Это они могут. Поговори с Мири. Нет, погоди, я приеду, – решила Марина и положила трубку.
Ее раздражала наша с Дулей оторванность от жизни. Она уже смирилась с сознанием, что мы не воспитали ее деловой, не привили необходимых навыков, и потому ей пришлось самой себя воспитывать. Она стала деловой первая в семье. Мы с Дулей не умели решать за других. Дуля дважды отказывалась от повышений, потому что не хотела командовать собственными подругами. В результате ее начальницей стала женщина на пять лет моложе, и она называла Дулю “Дулечкой”, а та ее – Валентиной Михайловной. А Марина сменила, наверно, десяток работ и каждый раз поднималась на ступеньку выше. Теперь у нее была уже сотня подчиненных. При двух маленьких детях разошлась с мужем и опять не пропала, уже ждал ее решения второй.
Переложив ответственность на нее, я успокоился, вернулся к спящей Дуле и бездумно смотрел в окно. Шторм хлестал стекло мокрыми струями, как ветками. Наконец, Марина позвонила. Голос ее едва различался среди сплошного треска:
– Я уже почти приехала. Ветер такой, что машину сносит.
Через полчаса она появилась с мобильником у уха. Не взглянув на Дулю, убежала. Вернувшись с пластиковым стаканчиком горячего кофе, сказала из двери:
– Поехали. Что ты здесь торчишь, ты ей не нужен.
– Так что решили?
– Я позвонила Мирьям.
– Мирьям?
– Мири. Старшей медсестре. Она больше врачей понимает. Обещала все сделать.
– Что сделать?
– Поехали, в дороге расскажу.
Я помешкал… Рядом с Мариной все мои решения мне самому казались глупыми. По пути к машине она на ходу отхлебывала кофе.
– Завтра ее перевезут в “Мальбен” за счет Минздрава.
Сильный ветер плеснул кофе на руку, она отшвырнула стаканчик на асфальт. Я осторожно попробовал возразить:
– Здесь помнят, что мама пришла к ним своими ногами, значит, они должны ее выписать в таком же состоянии. А в “Мальбене” ею не станут серьезно заниматься, скажут: мы ее такой получили.
– В этом есть резон, – согласилась Марина. – Проверю, чтобы все было зафиксировано в бумагах. Мири прочтет мне по телефону, что они там напишут.
Я подумал: хорошо, что она есть. У нее мозги всегда заняты тем, чем нужно, а у меня все не по делу. Море было в километре-двух от нас, шторм сбивал с ног, и, чтобы дойти до ее “Форда”, надо было ложиться грудью на ветер и твердо, как альпинист в горах, утверждать ноги. Я смотрел, как она идет, мокрая и усталая, и чувствовал себя виноватым перед ней. Как это так случилось, что я перед всеми стал виноват? Как сказала Дуля, что я не так сделал?
