Артем Веселый - Гуляй Волга
– А по мне, пуститься на волю божью и – вперед! [122/123] Возьмем город Кучума, перезимуем-перебедуем, дождемся хорошего тепла и на конях степями через киргиз и башкир утечем на Яик да на Волгу.
– Чего жрать будем? Кровь из-под зубов идет.
– А бог-то? Нам только бы до русских мест добраться, а там прокормимся – где милостыней, где отвагой.
– Смерть свою тут ищем... Не допечет нас Сибирь огнем, так проберет морозом.
– За грехи господь насылает. Погубили мы много сибирцев где по делу, а где и не по делу.
– Кручинно, надсадно плавную службу нести. Выбраться бы на дорогу и шагать потихоньку...
– А на Дону-то, братцы, ныне благодать...
– Помолчи, Лыч, о Доне – не растравляй сердца.
Яшка Брень стоял перед костром на коленках, громко и смело кричал:
– Плывем и плывем... Мы не гуси, а человеки, надоело нам плавать... Царь рублем манит, грош дает да за тот грош шкуру с нас дерет! Донские и волские раздолья исстари наши. Нечего тут искать чужого. Погуляли, пора и ко дворам. Добра нагребли бугры – хватит и себе на рубаху и Маланье на рукава, коли у кого Маланья есть. Кучум, слышно, собрал силу несметную: поднял вогул и кара-киргиз, ведет на нас остяцкую землю, а нас – и семи полных сотен не осталось.
Отовсюду слышались прелестные речи, задирщики возмущали казаков, вспоминая все перенесенные лишения и грозя еще большими бедами.
Но вот проиграла есаульская труба, казаки сошлись к атаманову шатру.
Ярмак стоял на стволе поваленного бурей кедра. Остроконечная с заломом шапка, малиновый верх; длиннополый, сшитый из черных жеребячьих шкур, яргак с двойными рукавами, – одни надеты, другие болтались для красы. Со всех сторон из кромешной темноты в бороду атамана летели дерзкие голоса:
– Мир!
– На Дон!
– На Волгу хотим!
– Будя кровавить руки, сиротить здешний край!
– Растрясли тут силу свою.
– Атаманы завели нас и продали за царевы калачи.
– Али на Русь нам возврату нет? Какой год не слышим звона колокольного.
– Чего тут ищем? Погибель свою ищем!
– Кто вынесет из Сибири добычу, а кто и голову свою оставит.
– Отпусти нас, атаман, в отраду!
– А на Дону-то, братцы, ныне благодать – теплота, светлота, степь, ковыли... [123/124]
Ярмак молчал, ватага шумела.
– Куда идем?
– В Сибирь идем, татарских ханов громить и свое, казачье царство ставить.
– Кому на царстве царевать, а кому горе горевать... За купцов воюем.
– Сибирь велика, нас мало, – потеряемся.
– Напутали, не стрясти.
– Мир!
– Назад на Русь!
– Спусти нас, атаман, на свою волю.
Черкас Полухан, сблизившись с Иваном Кольцо нос в нос, кричал:
– Атаманы! Отцы вы наши родные! Поманили вас Строгановы купцы блином масленым, вы и губы распустили... Зачем мы сюда шли и чего тута нашли? Одежонка поистрепалась, сапожишки поизносились, волосенки свои порастеряли, пропада-а-а-а-ем!..
Поп Семен взобрался на колоду и поднял над толпой железный крест:
– Слушайте, послушайте, громители и добрые стояльцы за веру Христову и землю русскую!
– Брысь, травяной мешок! – За полы кафтана кто-то сдернул попа с колоды.
Осташка Лаврентьев звонко и нараспев, по-есаульски, прокричал:
– Помолчи, честная станица! Помолчите, атаманы-молодцы. Ярмак Тимофеевич свое слово скажет.
Мало-помалу затихли. Ярмак – глухо:
– От вас ли слышу срамные речи? Давно ли целовали святой крест? Губы ваши еще не обсохли после крестного целования... Ко мне широка дорога, – вдруг бешено закричал он, – а от меня дорога одна – к черту в зубы!
Топоры ропота:
– Легче, атаман, с пупа сорвешь!
– Горе наше тут гуляет.
– Ты грозен, да и мы ныне облютели... Ты нас боем не стращай, мы ньне и сами медведя испужаем.
Никиты Пана выкрик:
– Мещеряк!.. Он, он, мордовский лапоть, всему злу начальник.
– Врешь, язычник, – обернулся к нему Мещеряк, – уцеплю вот тебя за рыжий чуб, отверчу голову, как подсолнечник, да и кину собакам.
Ватага Мещеряка заволновалась:
– Его голову и собаки жрать не станут.
– Карсыгай!
– Рыжий палёный, чертом подаренный! [124/125]
В руке Пана сверкнул засапожный нож.
– Заколю...
Пана и Мещеряка казаки растащили в разные стороны. В толпе шныряли подговорщики и возмущали людей, а косоплечий Игренька уже наскакивал на Ярмака с кулаками.
– Злоехидный зверь, злокозненная душа... Умел завести, сумей вывести!
От стругов, из темноты кричали:
– Смерть атаману!
– В куль его да в воду!
– Под обух!
– Мир!
– На Русь!
– Смерть Ярмаку!
Возгорелось сердце Ярмака гневом, в буйном омрачении он рыкнул:
– Так-то?!
Выдернул из ножен меч
передние попятились.
Он перехватил меч за лёзо и протянул рукоятью в толпу.
– Ну, якар мар, кто удалой? Руби голову своему атаману!
Откачнулись
притихли.
– Назовись, удалой! Руби голову своему атаману! А потом беги к Кучуму-султану и служи ему, забыв веру свою, землю свою, заветы отцов и дедов своих!
Молчали буяны.
Ярмак бросил меч в ножны и повернулся к стоявшим отдельной кучкой атаманам и сотникам.
– Ваша совесть, как цыганов кафтан, и коротка и латана... Дуром-валом да поблажкою распустили своих людей. Коли и впредь будете слабину пускать да мутить казаков, а меж собой не перестанете лаяться на всю губу, не взвидать мне красного солнышка, – он перекрестился, – перевешаю вас всех на одной осине.
Атаманы стояли понурясь, казаки стояли понурясь, где-то и чье-то прорвалось заглушенное рыданье...
Ярмак:
– От вас ли, казаки, слышу окаянные речи?.. Куда бежать? Осень достигла, в реках лед смерзается... Трусость никого не спасет, а храбростью мы и зипуны добудем и жизнь свою пробавим... Бежать, когда повоевали толикое множество мест и народов, а до Кучума – вот он, шапкой докинуть... Где прошли с головней там нам не идти в обрат, а иных дорог не ведаем... Кричали: «По Тавде уплывем до вершин, а там-де пойдем на конях». Дуросветы, дуропьяны... Тавда ныне жива, завтра стала. А Каменный Пояс давно зима обняла, – ходу через Камень ни пешему, ни конному нет. Бежать, когда земля [125/126] Сибирская сама нам под ноги катится?.. Коли повоюем Кучума, так будем и сыты и пьяны... Не дадимся трусу и худой славы себе не получим, ни укоризны на себя не положим. Не от многих воинов победа бывает. Коли всемогий, в троице славимый бог помощи подаст, то и по смерти нашей память о нас не оскудеет, а слава наша вечна будет... Бежать? Нет, не бывать тому... Вы сами выбрали меня своим коренным атаманом да тем волю с себя сняли. Кончится поход – приговаривайте себе другого, а ныне бог да я в ваших головах вольны... Что думаю – то и говорю, что говорю – то и делаю, было бы вам ведомо... Есаулы, атаманы, куренные старшины, – ко мне!
Молчали
ни один не сдвинулся с места.
– Слышите слово мое? – спросил Ярмак, сверкая очами и сдерживая игравшую в нем ярость.
Молчали, собираясь с мыслями. Наконец Никита Пан тихо отозвался:
– Слышим.
Глаза Ярмака ходили, как ножи.
– Три раза атаманское слово не говорится, один раз атаманское слово говорится... Ведаете ли про таков обычай?
– Ведаем, атаман.
Никита Пан, Иван Кольцо, Мещеряк, Брязга, а за ними и есаулы и куренные старшины обступили Ярмака и сняли шапки.
– Наши головы поклонны...
И снова Ярмак заговорил с твердостью:
– Ватага крепка атаманом. Чтоб и впредь не было меж нас смуты и шатости, велю вам, не мешкая ни часу, самых языкастых расказнить принародно, дабы, глядя на то, и иным не было повадно в походе размир чинить да заваривать замятию. А все другие заутра поплывете за мной дальше, на восход солнца... Будь что будет, а будет то, что бог даст! – Ярмак ударил шапкой оземь.
