Висенте Бласко-Ибаньес - Майский цветок
Ректоръ, равнодушный къ плачу матери, сѣлъ за столъ къ дымящейся кастрюлѣ: «Старушечьи страхи! Ну, Паскуало, садись ѣсть!»
Чтобы покончить съ этимъ хныканьемъ, онъ спросилъ, что у матери въ узлѣ.
Синья Тона снова начала плакать: «Очень печальная вещь для подарка! Въ прошлую ночь, когда заботы разогнали у нея сонъ, она собрала всѣ свои сбереженія, – пустяки, конечно, – чтобы сдѣлать подарокъ сыну. Вотъ она и принесла этотъ подарокъ: спасательный поясъ, который купила черезъ одну знакомую у машиниста одного англійскаго парохода».
И она показала что-то въ родѣ огромнаго панцыря изъ пробковыхъ полосъ, который складывался съ особенной гибкостью.
Ректоръ смотрѣлъ, улыбаясь. «Вотъ это хорошо! Какихъ чудесъ не выдумываютъ! Онъ слыхалъ объ этихъ поясахъ и радъ имѣть такой, хотя плаваетъ, какъ тунецъ, безо всякихъ снарядовъ».
Восхищаясь подаркомъ, какъ ребенокъ, онъ бросилъ завтракъ и хотѣлъ тотчасъ-же примѣрить поясъ, забавляясь этою толстою оболочкою, которая придавала ему видъ тюленя и стѣсняла дыханіе.
«Большое спасибо! Съ этимъ невозможно утонуть; зато непремѣнно задохнешься… Синья Тона можетъ быть спокойна: онъ возьметъ поясъ съ собою въ лодку». И онъ бросилъ на полъ пробковый панцырь. Ребенокъ схватилъ его тотчасъ же, укутался въ него съ большимъ трудомъ такъ, что снаружи торчали тоіько голова и конечности, и сдѣлался похожимъ на черепаху, заключенную въ свой щитъ.
Послѣ завтрака пришелъ Антоніо. У него была перевязана рука. «Этимъ же утромъ его ударили». Онъ сообщилъ объ этомъ такимъ тономъ, что братъ, боясь быть нескромнымъ, не сталъ его разспрашивать: этотъ полоумный, навѣрно, опять напроказилъ, затѣялъ глупую ссору въ кабакѣ.
Антоніо прибавилъ, что съ помятой рукой онъ безполезенъ на лодкѣ. Лучше оставить его на берегу; черезъ два-три дня Паскуало возьметъ его съ собою, такъ какъ онъ надѣется, что тогда будетъ въ состояніи приняться за работу.
Пока Ректоръ отвѣчалъ съ большимъ спокойствіемъ, сильно жалѣя брата за невозможность принять участіе въ первомъ плаваніи «Цвѣта Мая», Антоніо и Долоресъ, опустивъ головы, избѣгали смотрѣть другъ на друга, какъ будто имъ было стыдно.
Послѣ полудня начали сниматься съ якоря.
По крайней мѣрѣ около сотни лодокъ, стоя въ два ряда противъ мола, наклоняли свои мачты, какъ отдающій честь эскадронъ улановъ, безпрерывно и граціозно качаясь на водѣ. Эти маленькія суда съ тяжелыми очертаніями древнихъ галеръ, напоминали о морскихъ силахъ Арагоніи, о тѣхъ флотиліяхъ изъ лодочекъ, съ которыми Рожеръ де Лоріа наводилъ ужасъ на Сицилію.
Рыбаки приходили кучками, съ мѣшками за спиною, съ рѣшительнымъ видомъ, какъ тѣ вооруженные мужики, что собрались когда-то на Салонскомъ берегу, чтобы на такихъ же или худшихъ лодкахъ плыть завоевывать Майорку. Это массовое отплытіе на столь первобытныхъ судахъ заключало въ себѣ нѣчто легендарное, напоминавшее о мореходствѣ среднихъ вѣковъ, о тѣхъ ладьяхъ, едва завидѣвъ треугольные паруса которыхъ на небѣ, смѣющемся, какъ небо Греціи, мавры въ Андалузіи приходили въ ужасъ.
Bee населеніе стекалось въ гавань. Женщины и дѣти бѣгали взадъ и впередъ по моламъ, отыскивая, среди хаоса мачтъ, снастей и опутанныхъ канатами лодокъ, то судно, на которомъ плыли ихъ родные. Это было ежегодное выступленіе въ морскую пустыню, на нескончаемыя опасности, ради добычи пропитанія изъ этихъ таинственныхъ глубинъ, которыя то благосклонно позволяютъ похищать свои богатства, то возстаютъ и наказываютъ смѣльчаковъ.
По наклоннымъ доскамъ, перекинутымъ съ мола на лодки, проходилъ босыми ногами, въ желтыхъ штанахъ, съ загорѣлыми лицами, весь несчастный людъ, который родится и умираетъ на берегу этого моря, не зная ничего, кромѣ его синей безпредѣльности; народъ, озвѣрѣвшій отъ безпрерывныхъ опасностей, обреченный на насильственную смерть для того, чтобы на сушѣ другія существа, сидя передъ узорчатой скатертью, могли любоваться розовыми креветами, точно бездѣлками изъ коралла, и вздрагивать отъ жадности при видѣ вкуснаго мерлана, плавающаго въ аппетитномъ соусѣ. Голодъ шелъ навстрѣчу опасности, чтобы угодить изобилію.
Уже спускались сумерки. Послѣдніе москиты лѣта, раздутые и огромные, жужжали въ воздухѣ, насыщенномъ теплымъ свѣтомъ, и сверкали, какъ золотыя блестки. Mope ровное, спокойное, какъ бы сливалось съ небомъ на горизонтѣ; и тамъ, на неясной линіи, ихъ раздѣлявшей, смутно маячила вершина Монго, подобная пловучему острову.
Сборы все шли. Суда не переставали поглощать людей, и еще людей.
Женщины съ одушевленіемъ говорили о погодѣ, о ловлѣ рыбы, на обиліе которой надѣялись, о наступающей рабочей порѣ, которая должна была доставить имъ много хлѣба. Юнги вразсыпную скакали по молу босикомъ, воняя дегтемъ, посланные съ послѣдними приказаніями хозяевъ: погрузить сухари, захватить боченокъ съ виномъ…
Вотъ уже близилась ночь; всѣ экипажи были на лодкахъ: болѣе тысячи человѣкъ. Для отплытія изъ гавани не доставало только одного: чтобы чиновники кончили регистрацію бумагъ, и толпа, собравшаяся на молахъ, выходила изъ терпѣнія, какъ при отсрочкѣ ожидаемаго зрѣлища.
При отплытіи барокъ соблюдался обычай, незабываемый никогда. Съ незапамятныхъ временъ все населеніе собиралось, чтобы весело издѣваться надъ тѣми, кто плылъ рыбачить на «быкахъ». Нестерпимыми насмѣшками, язвительными колкостями обмѣнивались между собою молъ и суда, когда послѣднія переплывали проливъ: все это – такъ себѣ, безъ злого умысла, единственно въ силу обычая и потому, что забавно сказать что-нибудь этимъ простякамъ, плывшимъ за рыбой совершенно спокойно, а женътоставивши однихъ.
Этотъ обычай такъ вкоренился, что сами рыбаки готовили заранѣе и брали на лодку корзины съ камнями, чтобы отвѣчать на дерзкое прощаніе булыжными залпами. Это была грубая комедія, обычная на средиземномъ побережьѣ, гдѣ постоянно, съ полною безмятежностью, всѣ шутники прохаживаются насчетъ покладистыхъ мужей и невѣрныхъ женъ.
Была уже ночь. Рядъ фонарей, шедшій вдоль моловъ, загорался, образуя гирлянду огней. Переливчатыя струйки свѣта трепетали на спокойныхъ водахъ гавани, а судовые фонари блистали на верхушкахъ мачтъ, какъ зеленыя и красныя звѣзды. Небо и море принимали общую пепельную окраску, на фонѣ которой предметы казались черными пятнами.
– Вонъ они! Вонъ они!
У взморья распускались паруса, сквозь которые, какъ сквозь развернутые куски крепа или нѣжныя крылья большихъ ночныхъ бабочекъ, видны были огни порта.
Всѣ береговые оборванцы собрались на оконечностяхъ моловъ, чтобы привѣтствовать отъѣзжавшихъ. «Іисусе! какое будетъ веселье! но нужно стать подъ защиту, чтобы не получить удара камнемъ».
Первая пара «быковъ» вышла медленно, подъ слабымъ вѣтромъ; обѣ лодки покачивали носами, какъ лѣнивые быки прежде, чѣмъ побѣжать! Несмотря на мракъ, всѣ узнавали, чья пара и кто на ней.
– Прощайте! – кричали жены матросовъ. – Счастливаго пути.
Но голытьба уже подняла громкій и ругательный вопль.
– Слушайте! Что за злые языки! – Но сами оскорбляемыя женщины, стоявшія позади забавлявшихся повѣсъ, надрывались отъ смѣха, когда вылетало удачное словцо. Это былъ карнавалъ, со всей своей вольной откровенностью, мѣшающей правду съ ложью.
«Бараны! Хуже барановъ! Идутъ рыбачить, ничуть не безпокоясь, а жены-то – однѣ! Священникъ составитъ имъ компанію. Бэ! Бэ – э! My – у!»
Они подражали реву быковъ среди шумнаго хохота толпы, которая, по странной нелѣпости этого обычая, находила удовольствіе провожать оскорбленіями тѣхъ, кто плылъ на трудъ, а можетъ быть, и на смерть, ради пропитанія своей семьи. Но провожаемые, поддерживая шутку, протягивали руки къ корзинамъ; и камни свистѣли, какъ пули, ударяясь въ уступы, за которые прятались повѣсы.
Поднялся содомъ; толпа безъ стѣсненія шумѣла за парапетами обоихъ моловъ и выкрикивала насмѣшки каждый разъ, какъ пара лодокъ проплывала по узкому проходу. А если смолкали голоса, уже охрипши, уставши ревѣть, то вызовъ шелъ отъ самихъ лодокъ. Рыбакамъ не нравилось, когда ихъ пара уплывала среди молчанія; голосъ матроса съ одной изъ лодокъ дружелюбно спрашивалъ:
– Ну, чтоже вы ничего не говорите намъ?.
Ахъ, да! тогда принимались говорить; и все чаще и громче раздавалось восклицаніе «бараны», примѣшиваясь къ вою рожковъ, въ которые трубили юнги, давая таинственные сигналы, помогающіе лодкамъ узнавать свои пары, чтобы плавать вмѣстѣ въ темнотѣ, не смѣшиваясь съ другими, идущими по тому же пути.
Долоресъ стояла на одномъ изъ моловъ, не боясь камней, посреди кучки ругателей. Ея пріятельницы держались подальше, чтобы избѣжать ударовъ, и она осталась одна. Или вѣрнѣе, нѣтъ: она была не одна; къ ней тихо и съ притворною разсѣянностью подходилъ мужчина и придвинулся сзади почти вплотную.
