Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная
И въ видѣ заключенія, передъ тѣмъ, какъ удалиться, она воскликнула жалобнымъ тономъ жертвы, которая ищетъ состраданія:
– Я завидую тебѣ, chêrie. Ты по крайней мѣрѣ счастлива. Мужъ обожаетъ тебя… Маэстро, берегите ее; вы должны холить ее, чтобы она поправилась и окрѣпла. Берегите ее, или мы съ вами поссоримся.
VI
Реновалесъ кончилъ читать вечернія газеты въ постели, какъ онъ дѣлалъ обыкновенно, и взглянулъ на жену передъ тѣмъ, какъ погасить свѣтъ.
Хосефина не спала. Глаза ея были непомѣрно широко открыты и глядѣли на него упорно и враждебно, а прядки жидкихъ волосъ печально лежали на лбу, выбившись изъ подъ ночного чепчика.
– Ты не спишь? – спросилъ художникъ ласковымъ тономъ, въ которомъ звучало нѣкоторое безпокойство.
– Нѣтъ.
И послѣ этого односложнаго, рѣзкаго отвѣта Хосефина повернулась въ постели спиною къ мужу.
Реновалесъ не смыкалъ глазъ въ темнотѣ. Его мучилъ страхъ передъ этимъ тѣломъ, скрытымъ подъ одною простынею съ нимъ; оно лежало очень близко, но избѣгало всякаго соприкосновеніясъ нимъ, съежившись отъ явнаго отвращенія.
Бѣдняжка! Добрякъ Реновалесъ почувствовалъ угрызенія совѣсти. Она пробудилась въ немъ, словно хищный звѣрь, съ неумолимою силою и жестокостью, мучая его глубокимъ презрѣніемъ къ самому себѣ. Его сегодняшніе успѣхи у графини ровно ничего не стоили; это былъ лишь моментъ забвенія и слабости съ ея стороны. Графиня, навѣрно, забыла о немъ, а онъ твердо рѣшился не повторять своего преступленія.
Это было дѣйствительно недурно для отца семейства и человѣка зрѣлаго возраста! Какъ могъ онъ компрометировать себя любовными похожденіями, мечтать въ пріятномъ полумракѣ, цѣловать бѣлую руку, съ видомъ страстнаго трубадура! Боже мой, какъ посмѣялись бы друзья, увидя его въ такомъ положеніи!.. Надо было непремѣнно отдѣлаться отъ этого романтизма, который нападалъ на него по временамъ. Каждый человѣкъ долженъ идти по своему пути, подчиняясь судьбѣ, которая выпадаетъ ему на долю. Онъ былъ рожденъ для добродѣтельной жизни и долженъ былъ довольствоваться сравнительнымъ спокойствіемъ своего домашняго очага, находя въ рѣдкихъ радостныхъ минутахъ утѣшеніе отъ нравственныхъ страданій, причиняемыхъ ему болѣзнью жены. Онъ собирался довольствоваться впредь духовными радостями, упиваясь лишь мысленнымъ созерцаніемъ красоты на роскошныхъ банкетахъ, даваемыхъ ему игрою воображенія.
Онъ твердо рѣшилъ хранить супружескую вѣрность въ физическомъ отношеніи, несмотря на то, что это было равносильно вѣчнымъ лишеніямъ. Угрызенія совѣсти заставляли его видѣть въ минутной слабости цѣлое преступленіе и побуждали подвигаться въ постели поближе къ подругѣ жизни, какъ бы ища нѣмое прощеніе въ тепломъ соприкосновеніи съ ея тѣломъ.
Тѣло Хосефины, горѣвшее въ лихорадкѣ, отодвинулось, почувствовавъ его близость, точно моллюски, которые съеживаются и прячутся при малѣйшемъ прикосновеніи. Хосефина не спала; дыханія ея не было слышно. Она была, казалось, мертва, но Реновалесъ догадывался, что глаза ея открыты и брови нахмурены, и имъ овладѣлъ страхъ, словно онъ чувствовалъ опасность въ глубинѣ окутывавшаго ихъ мрака.
Реновалесъ тоже лежалъ теперь неподвижно, избѣгая соприкосновенія съ тѣломъ, которое безмолвно отталкивало его. Искреннее раскаяніе давало ему нѣкоторое утѣшеніе. Онъ твердо рѣшилъ никогда больше не забывать своего долга передъ женою и дочерью и не рисковать репутаціею серьезнаго, почтеннаго человѣка.
Онъ отказывался навсегда отъ дерзкихъ стремленій молодости и отъ жажды наслажденій. Судьба его была рѣшена, и онъ долженъ былъ остаться такимъ, какъ былъ до сихъ поръ, т. е. писать портреты и все, что ему будутъ заказывать, зарабатывать деныи, поддѣлывать свое искусство подъ требованія капризной женщины, ради ея спокойстія, и смѣяться надъ тѣмъ призракомъ, который тщеславіе людское называетъ славою. Слава! Это была лоттерея, гдѣ всѣ шансы на выигрышъ были связаны вкусами будущихъ поколѣній; но кто могъ опредѣлить заранѣе художественные вкусы и склонности будущихъ людей? Они будутъ можетъ-быть высоко цѣнить то, что онъ дѣлалъ теперь съ отвращеніемъ, и презрительно смѣяться надъ тѣмъ, къ чему онъ такъ стремился. Самое важное было жить спокойно и какъ можно дольше въ мирѣ и довольствѣ. Дочь выйдетъ замужъ. Можетъ-быть зятемъ его будетъ любимый ученикъ, этотъ Сольдевилья, такой скромный и вѣжливый, безумно влюбленный въ строптивую Милиту. А если не Сольдевилья, то Лопесъ де-Соса, ярый спортсменъ, влюбленный въ свои автомобили. Хосефина предпочитала послѣдняго за то, что онъ не обнаруживалъ ни какихъ художественныхъ талантовъ и не собирался посвятить себь живописи. Самъ Реновалесъ тихо состарится, борода его посѣдѣетъ, какъ у Вѣчнаго Отца, пойдутъ внуки, Хосефина воскреснетъ въ атмосферѣ ласковой заботливости, которою онъ окружитъ ее, и освободится отъ своихь нервовъ, достигнувъ того возраста, когда разстройства женскаго организма перестаютъ дѣйствовать на нервы и настроеніе.
Эта картина патріархальнаго счастья льстила самолюбію художника. Онъ умеръ бы, не отвѣдавъ пріятныхъ жизненныхъ плодовь, но зато со спокойною душою, не вкусивъ и великихъ страстей.
Подъ впечатлѣніемъ этихъ пріятныхъ иллюзій, художникъ сладко задремалъ. Онъ видѣлъ себя старикомъ съ розовыми морщинами и сѣдыми волосами, подлѣ него стояла милая, здоровая, живая старушка съ аккуратно причесанными, бѣлоснѣжными волосами, а вокругъ нихъ прыгали и играли внуки, цѣлая толпа ребятъ; одни вытирали носы, другіе валялись по полу, животомъ кверху, словно котята; старшіе съ карандашемъ въ рукахъ, рисовали каррикатуры на стараго дѣдушку и бабушку, и всѣ нѣжно кричали хоромъ: – Милый дѣдушка! Дорогая бабушка!
Реновалесъ засыпалъ, и картина эта постепенно затуманивалась. Фигуры уже исчезли, а ласковые возгласы звучали все слабѣе и слабѣе.
Но вдругъ они снова стали громче и ближе, только теперь они звучали жалобно и болѣзненно, словно стоны животнаго, которое чувствуетъ въ горлѣ ножъ человѣка.
Художникъ испугался этихъ стоновъ и вообразилъ, что какое-то ужасное животное, ночное чудовище ворочается подлѣ него, не то хватая его щупальцами, не то толкая костлявыми лапами.
Реновалесъ проснулся. He очнувшись еще вполнѣ, онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ отъ страха и удивленія. Невидимое чудовище лежало подлѣ него, въ смертельной агоніи, раня его острыми конечностями своего тѣла. Хриплый ревъ его рѣзалъ тишину.
Страхъ заставилъ Реновалеса окончательно придти въ себя. Это Хосефина стонала. Она каталась по кровати, рыча и тяжело переводя дыханіе.
Художникъ повернулъ выключатель, и яркій свѣтъ лампы представилъ его глазамъ жену, корчившуюся въ нервномъ припадкѣ. Слабые члены ея были судорожно сведены, глаза – непомѣрно широко раскрыты, безжизненны и скошены, точно въ агоніи, губы – плотно сжаты, а въ углахъ рта виднѣлась пѣна бѣшенства.
Пораженный этою картиною, мужъ попробовалъ обнять ее и нѣжно прижать къ себѣ, какъбудто теплота его тѣла могла успокоить ее.
– Оставь… меня! – прохрипѣла она глухо. – Выпусти… Я ненавижу тебя…
Но несмотря на трвбованіе отпустить ее, Хосефина вцѣпилась въ мужа сама, впившись пальцами въ его шею, словно она хотѣла задушить его. Реновалесъ, почти не чувствовавшій этого давленія на своей атлетической шеѣ, добродушно шепталъ лишь въ отвѣтъ:
– Жми, жми, не бойся сдѣлать мнѣ больно! Облегчи нервы!
Руки ея, утомившіяся отъ безполезнаго сжиманія его мускулистаго тѣла, выпустили добычу съ нѣкоторымъ разочарованіемъ. Припадокъ продолжался еще нѣкоторое время, затѣмъ Хосефина выбилась изъ силъ, и полились слезы; только хрипъ въ груди и непрерывные потоки слезъ свидѣтельствовали о томъ, что она не потеряла сознанія.
Реновалесь соскочилъ съ кровати, бѣгая по комнатѣ въ комичномъ ночномъ туалетѣ, шаря во всѣхъ углахъ, самъ не зная зачѣмъ, и бормоча ласковыя слова утѣшенія.
Хосефина боролась съ нервными хрипами, стараясь отчетливо произносить отдѣльныя слова. Она говорила, закрывъ лицо руками. Художникъ сталъ прислушиваться, изумляясь грязнымъ словамъ, слетавшимъ съ устъ его Хосефины, точно горе, взволновавшее ея душу, вывело на поверхность уличныя грубости и гадости, дремавшія до сихъ поръ въ ея памяти.
– Эта баба… такая…! (И Хосефина произнесла классически-бранное слово съ такою непринужденностью, точно употребляла его всю жизнь). Безстыжая! Этакая…
И она выпаливала одни междометія за другими. Реновалесъ былъ въ ужасѣ, слыша эти слова въ устахъ жены.
