user - Содержание
тётка Милица Сергеевна. Я надеюсь, что есть люди, которые ещё
живы и которые могут это подтвердить. Вот мне одна просто
сказала тоже: «Милица Сергеевна сказала, что вот Верочка была
невестой Локшина, а он её предал».
Вы смотрите, раз вызывали как свидетелей мать и сёстру
[Локшина] – ну как это может быть, что человек работает у них
стукачом. Они вызывают членов его семьи – это же бред просто,
это же абсолютно невозможно. Уже одно это доказывает, что
этого не могло быть. Понимаете, вот что бы я ни сказала
[раньше], одного этого достаточно, чтобы от этой мысли отойти
и забыть. Ну, мало ли, что говорит женщина, которая была в него
влюблена, и которая наверное [на что-то] рассчитывала, раз она
объявляла [себя] его невестой. Когда она была невестой –
непонятно, в какое время.
Конечно же, надо доказать, что человек виновен. Ведь то, что
пишет [Вера Прохорова] – там нет ни одного доказательства. Это
всё разговор.
Непонятно, верят женщине экзальтированной, которая вот такое
придумала. А в конце она ужасную фразу пишет, что «он всю
жизнь вёл двойную жизнь». Какую двойную жизнь? Это значит,
он всю жизнь там служил и доносил на людей. Так, что ли, это
надо понимать? И за всё время стало известно, что вот она и
Вольпин, то есть два таких человека, которые на всех углах… С
ними страшно было разговаривать просто. Понимаете? Ну это же
просто бред какой-то. Я со многими говорила (с теми, которые
меня пытались убедить). Все говорили так: «Вот Верочка точно
знает, она точно знает». Можно подумать, что всем этим лицам,
которые утверждают это – им, может быть, из КГБ звонили и
сообщили. Откуда у них эти сведения? Понимаете, какая же
дьявольская энергия у этой женщины – полвека клеветать на
человека (на любого человека клеветать – это грех), а тут это
вообще, на такого гениального человека. Не знаю, как это
назвать. Мне кажется, всё-таки после такой статьи надо подавать
в суд. Мне кажется. Ну, семья не хочет – вот она пострадала, вот
она старая женщина. Я говорю об этом, потому что я считаю, что
я имею право об этом говорить. Во-первых – я сама старая
женщина, во-вторых, мой отец отсидел 10 лет, и его после этого в
Москву не пустили, ему не разрешили даже повидаться с семьёй.
Он тайком один раз приезжал и должен был уехать. А Веру всё-
таки, ну конечно, слава богу, что её пустили в Москву, и что она
работала по специальности, слава богу. Понимаете, я считаю, что
я имею право это сказать, потому что я сама пострадала от этого.
Сначала я лишилась отца, хорошего, очень доброго человека, а
потом я из-за Лены...
Я хочу сказать, что есть такая музыка, которая, сколько бы я ни
слушала, я не могу слушать без слёз. Это песни Шуберта, это
какие-то песни Шумана, Брамса, это Шестая симфония
Чайковского и романсы поздние Чайковского, это Малера
(«Песнь о Земле» я ни разу не могла прослушать, чтоб не
заплакать) и это музыка Локшина. Это тоже такая музыка,
которая не оставляет меня равнодушной, и я знаю, что не только
я так реагирую, но ещё есть у меня знакомые музыканты,
которые тоже так говорят.
Я могу только сказать, что я очень рада и счастлива тем, что я
была знакома с таким человеком, что я у него училась и чему-то,
видимо, научилась – и что я была с ним дружна вот в течение
всей его жизни, и что он очень поддержал Лену – что было очень
важно и для неё, и для меня, и я ему очень благодарна.
…Понимаете, меня тоже удивляет, что многие композиторы
поверили [Вере Прохоровой насчет Локшина]. Ну почему не
поверить? Это же так проще думать. Он зависть вызывал, потому
что многие композиторы, написав свои сочинения, не могли даже
свои сочинения играть по партитуре. А он чужие сочинения
играл. Это, конечно, могло не нравиться.
Я думаю, что это, конечно, советская [черта]… и человеческая
тоже, потому что зависть везде есть, клевета везде есть, а
советская – это там, где не давали ему писать. Ведь когда он
писал «Мать скорбящую» [1977] – вы знаете, это ведь сочинение,
написанное на Реквием Анны Ахматовой. Это же запрещенное
было сочинение, он где-то достал, и я была в ужасе. Я говорю:
«Ну все равно же его не исполнят никогда».
Баден-Баден, 2002
2. Говорит Виктор Сергеевич Попов:
Дело всё в том, что действительно Локшин – это крупное явление
в нашей музыке, в русской музыке, крупное явление. И так мне
повезло, что в 70-е годы [я познакомился с Локшиным],
благодаря Рудольфу Борисовичу [Баршаю] как раз. Мы с ним в
этот момент активно работали, потому что у него был свой
камерный оркестр, а у меня хор мальчиков. Мы часто пели
музыку Баха… И однажды Рудольф Борисович мне сказал, что
вот есть такая идея – исполнить Шестую симфонию композитора
Локшина. Я тогда, естественно, почти ничего [о Локшине] не
знал. Знал, что такой композитор есть и знал, что находится он в
довольно трудном положении, потому что когда-то, написав
кантату «Тараканище», попал в глубокую немилость в связи с
тем, что нашлись такие добрые люди, которые подсказали, что
«тараканище – это наш вождь и учитель». И поэтому,
естественно, довольно трудная у него была судьба и музыку его
мало кто знал. И вот Рудольф Борисович предложил мне
исполнить Шестую симфонию, а Шестая симфония написана на
стихи нашего великого поэта начала века – Блока. И поэтому с
огромным удовольствием я решил познакомиться с этой
музыкой. И я пришёл к нему [Локшину] домой... Жил он
недалеко от проспекта Вернадского, в маленькой квартирке. Надо
сказать, что условия жизни у него были, конечно, весьма и весьма
посредственные. Жуткий инструмент, но он сел, стал играть и
сразу захватил меня. Знаете, потом с огромной радостью я
работал со студенческим хором института Гнесиных над этим
сочинением, и мы должны были его исполнить в открытом
концерте. Но я уехал с детским хором радио и телевидения на
гастроли в Чехословакию. Когда вернулся, ректор мне сказал, что
этот концерт отменяется. Как потом выяснилось, сам ректор
Гнесинского института Владимир Николаевич Минин, значит,
донёс в райком партии. И райком партии меня вызвал. Первый
секретарь райкома партии киевского района, значит, сказал, что
это сочинение нельзя исполнить и оно не может быть исполнено
в концерте. Ну, естественно, у меня был скандал с ректором и
после этого я подал заявление об уходе из Гнесинского
института, где проработал 15 лет. Так что, видите, меня как
судьба с Локшиным [свела].… А сейчас, когда Рудольф
Борисович давно уже мечтал о том, чтобы мы спели именно это
сочинение «Реквием» , мы даже хотели это сочинение исполнить
с несколькими хорами зарубежными и такое совершить турне
довольно большое: Германия, Китай и Япония. Но почему-то
этот план, к сожалению, не был выполнен. Но вот видите,
случайно, но к этому сочинению все-таки пришли. И, надеюсь,
что это у нас первое исполнение в России, но не последнее.
Москва, 2002
Т. Б. Алисова-Локшина Штрихи к портрету
Встреча с Татьяной Апраксиной была одним из редких светлых
впечатлений моего мужа в последний год его жизни. Эту
одаренную и немного таинственную художницу прислал к нам Б.
И. Тищенко, за что мы ему по сей день благодарны. Историю
написания портрета моего мужа Апраксина излагает сама в
повести «Лицо, в котором не было загадок...». Надо сказать, что,
впервые прочтя это сочинение Апраксиной в 1998-ом году, я
испытала своего рода потрясение, ибо поняла, что несколько раз
встречалась, разговаривала и сидела за одним столом с
человеком, обладающим рентгеновским взглядом. Возможно,
именно этот специфический дар художника стал причиной того,
что сплетня, окружавшая имя моего мужа, никак на Апраксину не
подействовала.
Более того, взявшись писать, а потом и выставлять портрет моего
мужа, Апраксина пренебрегла мнением некоторых очень
влиятельных людей. Со стороны это может показаться
удивительным, но в какой-то момент она всерьез рисковала своей
художественной карьерой: некий человек, близкий к Рихтеру,
угрожал ей, что портрет Шостаковича ее работы, висевший в
Ленинградской консерватории, будет оттуда удален, если она не
прекратит выставлять портрет Локшина на своих набиравших
популярность выставках...
март 2001
Т. И. Апраксина Лицо, в
котором не было
загадок...
Александр Лазаревич Локшин появился в моей жизни, когда его
собственная уже почти подошла к концу. До этого я никогда не
