Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том I
Эти лошади, уволенные в отставку еще до наступления старости, теперь трудятся под кнутом самых безжалостных мучителей. Некогда благородные животные, горячие и нервные, возившие великолепные тяжелые экипажи с такой легкостью, словно это самый незначительный груз, — теперь несчастнейшие животные в мире, мокрые от дождя и пота, усталые, измученные ежедневной восемнадцатичасовой ездой.
Порой эти безобразные, еле двигающиеся кареты служат убежищем какой-нибудь девушке, вырвавшейся на минутку от своих аргусов и легко впрыгивающей в экипаж, где она может, не будучи никем замеченной, поговорить наедине со своим возлюбленным.
Ничто так не возмущает иностранца, побывавшего в Лондоне, Амстердаме и Брюсселе, как вид этих извозчиков и их еле живых кляч.
По утрам, натощак, извозчики — народ довольно сносный. К полдню они становятся требовательнее. По вечерам же с ними совсем невозможно иметь дело. Происходящие нередко драки разбираются в полицейских участках, и дела решаются обычно в пользу кучера. Чем пьянее бывают кучера, тем сильнее они бьют лошадей; когда они окончательно теряют рассудок, — они везут быстрее всего.
Несколько лет тому назад был поднят вопрос о какой-то реформе в этом промысле, и извозчики, в числе тысячи восьмисот человек, с лошадьми и экипажами отправились в Шуази, где находился в то время король, чтобы подать ему прошение. Двор был крайне удивлен, увидав в долине такое множество пустых карет и пролеток. Появление же их владельцев, явившихся сложить свои смиренные просьбы к подножию трона, вызвало некоторое беспокойство. Извозчиков поспешили спровадить с тем, с чем они явились, причем четырех представителей их цеха посадили в тюрьму, а главного оратора вместе с прошением отправили в Бисетр{80}.
Одно из самых обычных явлений во время езды — это перелом колес и пасов у карет; ездок встает с расшибленным носом или вывихнутой рукой, зато от уплаты за провоз его избавляют.
В Версаль и по всем дорогам, где существуют почтовые конторы, извозчики имеют право ехать, только уплатив за особое разрешение. Едва выехав за черту города, они предъявляют вам свои условия, не считаясь с существующим тарифом, причем одни проявляют при этом чрезвычайную мягкость и сговорчивость, другие же — безграничное нахальство. В таких случаях лучше успокоить их несколькими лишними су, чем идти жаловаться на них или расправляться с ними самому; так и поступают все благоразумные люди.
Если вы забыли в карете какую-нибудь вещь, вы идете в контору, заявляете об этом (каждая карета имеет свой номер), и в большинстве случаев вещь вам возвращается.
Удобство и общественная безопасность требовали бы, чтобы извозчичьи экипажи были менее грязны, прочнее, лучше снаряжены; но недостаток и дороговизна фуража и значительный налог (двадцать су в день) за право колесить по мостовым тормозят даже самые насущные реформы.
49. Водоносы
В Париже воду покупают. Общественных фонтанов так мало и они содержатся так плохо, что приходится пользоваться рекой; нет ни одного буржуазного дома, который был бы в изобилии снабжен водой. Двадцать тысяч водоносов с утра до вечера разносят по два полных ведра во все этажи, с первого до седьмого, а иногда и выше. Цена за них — шесть лиаров{81} или два су. Здоровый, сильный водонос совершает около тридцати таких путешествий в день.
Когда река становится мутной, — пьют мутную воду; глотают неведомо что, но тем не менее пьют. На непривычных людей вода Сены действует послабляюще. Иностранцам почти никогда не удается избежать легкого поноса, но этого не случалось бы, если бы они в виде меры предосторожности вливали в каждые полштофа воды по ложке хорошего белого уксуса.
«…Здесь видели одетого в грубые и тяжелые одежды водоноса — человека, который сложил с себя ордена, полученные им за заслуги перед родиной, и в поисках за пропитанием занялся этим тяжелым и ненавистным ему ремеслом. Он умер несколько лет тому назад от холода и нищеты в кругу своих грубых товарищей по работе; его судьба осталась неизвестной тем, с кем сравняла его нищета; он открыл свою тайну только священнику, принявшему его последний вздох» (см. Бабийяр{82}, т. I, стр. 75).
50. Мост Пон-Нёф
Пон-Нёф{83} для Парижа то же, что сердце для человеческого организма: это центр движения и деятельности. Прилив и отлив горожан и иностранцев на этом мосту так велик, что для того, чтобы встретить нужных людей, достаточно прогуливаться здесь ежедневно в течение какого-нибудь часа.
Здесь дежурят полицейские шпионы, и если они в продолжение нескольких дней не встречают того, за кем следят, они решительно утверждают, что его нет в Париже. Вид с моста Пон-Рояль красивее, но с Пон-Нёфа он своеобразнее. Здесь парижане и иностранцы любуются конной статуей Генриха IV и все в один голос признают его за образец доброты и доступности.
Как-то раз один бедняк долго следовал за прохожим, прося у него милостыню; день был праздничный. «Во имя святого Петра, — молил нищий; — во имя святого Иосифа… во имя девы Марии… во имя ее божественного сына… во имя господа». А дойдя до статуи Генриха IV, он сказал: «Во имя Генриха IV!» — «Во имя Генриха IV?! Держи!» — и прохожий дал ему луидор.
Однажды продавец гипсовых медалей нес в руках два медальона, сложенных вместе: впереди Генрих IV, сзади Людовик XIV. «Почем?» — спросили его, указывая на первый. «Шесть франков». — «А другой? Вы и его продаете?» — «Я их не разделяю, сударь: без первого мне не продать второго».
В провинции думают, что ночью нельзя перейти Пон-Нёф без риска быть сброшенным в реку. О нападениях Картуша{84} говорят так, словно этот грабитель до сих пор еще жив. В действительности же этот мост — одно из самых безопасных мест в городе.
Брат Людовика XIII, Гастон Орлеанский{85}, забавлялся тем, что воровал на этом мосту у прохожих плащи, и память об этом до сих пор еще жива в народе.
В нижней части Пон-Нёфа можно видеть вербовщиков, наборщиков рекрутов, которых называют продавцами человеческого мяса. Они набирают людей для полковников, а те перепродают их королю. В прежнее время существовали особые печи, так называемые кутузки{86}, в которых вербовщики держали юношей, взятых силой или заманенных хитростью. В этих кутузках они мучили и избивали их. В конце концов эти чудовищные безобразия были пресечены, но употреблять в дело хитрость и обман при вербовке рекрутов разрешается попрежнему.
Для достижения цели вербовщики пользуются довольно странными средствами: у них имеются девицы, работающие в казармах и помогающие им соблазнять молодых людей, мало-мальски склонных к распущенности; имеются особые кабаки, в которых они спаивают любителей выпить; а накануне масленицы и дня святого Мартина по улицам носят длинные жерди, увешанные индейками, цыплятами, перепелами и зайчатами, с целью раздразнить аппетит тех, кто не поддался соблазну сладострастья.
Бедные простофили, за всю свою жизнь ни разу не видавшие хорошего обеда, не могут устоять от соблазна и меняют свободу на один счастливый день. Потрясая перед ними мешком монет, им кричат: Кому? Кому? Всеми этими способами удается, в конце концов, пополнить армию героями, которые создадут славу государству и монарху. Цена героям, которых вербуют в нижней части Пон-Нёфа, — тридцать ливров штука. За особо молодцеватых платят немного дороже. Сыновья ремесленников очень огорчают отцов и матерей своим поступлением в армию, и случается, что родители их выкупают, платя по сто экю за того, кто стоил всего только десять; выкупные деньги идут в пользу полковника и офицеров-вербовщиков.
Вербовщики разгуливают с высоко поднятой головой, со шпагой на боку, и громко зазывают проходящих мимо молодых людей. Они хлопают их по плечу, берут под руку и, стараясь сделать свой голос нежным и ласковым, приглашают их к себе. Молодой человек защищается, опускает глаза, краснеет, лицо его выражает смесь смущения и страха, и это невольно останавливает внимание тех, кто видит все это в первый раз.
Все вербовщики имеют в окрестностях города свои конторы, над которыми, вместо вывесок, развеваются флаги с гербом. Туда являются расписаться те, кто идет в солдаты добровольно. Один из вербовщиков написал над дверью своей лавочки строку из стихотворения Вольтера, совершенно не отдавая себе отчета в ее силе и значении:
Первый, кто стал королем, был удачливым солдатом{87}.
Я видел эту четко написанную строку в продолжение шести недель; потом она исчезла, и неизвестно, была ли она понята хоть одним из завербованных.
В давно минувшее время на Пон-Нёфе работал толстый лекарь Тома{88}, глава целой шайки шарлатанов. Для удовлетворения тех, кто его никогда не видел, привожу его вполне сходный с оригиналом портрет:
