Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки)
- Побыстрее напиши ответ, - сказала я, и она написала: «Я твердо была уверена, что такому цветку-водосборнику не разобраться в обстановке. Но ты представь себе, что я чувствовала, когда видела, как глубоко тронута твоим письмом госпожа.
Когда воспоминания приходят
В глуши лесной,
Среди печальных гор,
Роса под кронами деревьев
Обильна, будто слезы у меня».
Мой таю спросил у меня:
- А как с ответом на прошлое письмо? Если будет письмо отцу, я сам отвезу его.
- Хорошо, - сказала я ему и написала: «Я собиралась ответить на твое письмо незамедлительно, но подумала, что снова посылать мальчика в город уже поздно. Я действительно не могу сказать, когда собираюсь отсюда уехать». И еще что-то добавила, а в конце письма приписала: «Я безо всякого удовольствия вспоминаю, что было в твоей приписке, поэтому ничего больше не добавлю. Так будет разумнее».
Пора, когда сын отправился в дорогу, как и в прошлый раз, оказалась неподходящей: пошел сильный дождь, загремел гром. У меня сделалось подавленное настроение, и я только вздыхала. Потом немного утихло, а когда стемнело, мальчик благополучно вернулся.
- Очень жутко было, когда я проезжал район Мисама, - признался он, и мне было тяжело слышать это.
Я прочла ответное послание Канэиэ, и там было: «Мне кажется, что нынешняя твоя душевная слабость гораздо сильнее той, что была у тебя в ту ночь, и не удивлюсь, что она от тех служебных бдений, которые ты проводишь в храме».
День склонился к вечеру, а назавтра навестить меня приехала дальняя родственница. Она привезла множество вариго.
- Почему ты так живешь? - спросила она. - По какой причине ты затворилась здесь? Если особой причины нет, это нехорошо.
Я принялась рассказывать ей в подробностях о тех обстоятельствах, что вынудили меня покинуть город, и она очень плакала. Мы проговорили до вечерних сумерек, а когда стемнело, после обычных в таких случаях грустных прощальных слов под вечерний колокольный звон она возвратилась домой. Мою гостью я знаю как человека глубоко чувствующего, и она, видимо, действительно сопереживала мне всю обратную дорогу, а на следующий день, когда она прислала мне большой запас продовольствия, как будто я собиралась в долгое путешествие, я ощутила прежнюю грусть. К посылке было приложено письмо: «На обратном пути, когда я увидела, что въехала на горную дорогу, вдали разделенную высокими деревьями, меня охватило сильное чувство». Дальше описывались все ее переживания:
«Были бы связи с супругом
Такими, как у других,
Не повлекло бы тебя
В горы,
Покрытые густо травой.
Когда я узнала, что мне предстоит надолго оставить тебя и отправиться назад, у меня от слез ослепли глаза. Действительно, у тебя так глубока причина для печали.
К супругу чувства
Помимо нашей воли
Бывают глубоки.
А речке Нарутаки как узнать,
Что значит горная дорога?»
В ответном послании я написала подробно обо всем, что пришло мне в голову. Нарутаки - это название реки, что протекает перед тем храмом. Я писала в ответе:
«Ты спрашиваешь, а я разве знаю, почему должна поступить так или иначе?
Прихожу посмотреть
И сравнить глубину
Моих мыслей с травою,
И вижу - в них нет
Летних трав густоты.
Я пока не решила, когда вернусь отсюда домой, но такие письма, как твое, наполняют меня беспокойством.
Если спросить Нарутаки,
Как мне поступить,
Тотчас же узнаешь,
Что воды в реке
Не устремятся обратно.
Когда я посмотрела на них, у меня возникло чувство, что образец у меня есть».
В ответе, который я получила на свое прежнее письмо от госпожи Найси-но-кан[50], вверху было надписано: «С западных гор». Я удивилась: что бы это значило? Но потом от нее пришел еще один ответ: «Из большой восточной усадьбы», - и это показалось мне забавным. Какое же у нас обеих было настроение!?
***
В таких занятиях проходило у меня время, я все больше стала задумываться. Однажды мне было доставлено письмо от одного паломника, который по дороге из Митакэ в провинцию Кумона теперь пересекал скалистый участок пути:
Еще я не вошел
В глубины гор,
Но сердце
Этих белых облаков
Могу уж знать или не знать.
Проходило время, и вдруг в одночасье около полудня у главных ворот храма раздалось ржание коней и обнаружилось движение большого количества людей. Когда эти люди замелькали в промежутках между деревьями, тут и там стало видно множество телохранителей. Я подумала, что это помощник начальника дворцовой охраны, и позвала сына. Стоя в тени деревьев, приезжий сказал ему:
- До сих пор я не давал о себе знать. Прошу простить меня. Для этого я нарочно приехал сюда.
Он был великолепен, всем своим обликом заставляя вспомнить столицу.
В это время с возгласом: «А я опять здесь!» - ко мне поднялась моя младшая сестра, и в этом было что-то необычное: мужчина сейчас же начал очень важничать. Я ответила сестре:
- Очень рада приветствовать тебя. Скорее заходи сюда. Я буду молиться, чтобы прежние твои прегрешения исчезли без следа.
Тут гость вышел из тени, облокотился на высокие перила, затем помыл руки и вошел внутрь. Я стала говорить с ним о самых разных предметах и спросила:
- Помните, как давным-давно вы пришли сюда, чтобы встретиться со мной?
- Как же, как же, очень хорошо помню, пусть даже теперь я показался Вам столь невнимательным, - сказал он в ответ, и когда я стала размышлять обо всем, что он говорил, то обнаружила, что сама не могу говорить спокойно: от волнения у меня прерывается голос. Он тоже некоторое время молчал, видимо, испытывая волнение.
Затем мужчина сказал, по-видимому, неверно истолковав причину моего волнения:
- Мне понятно ваше состояние, и то, что у вас изменился голос, и прочее, но, право, не стоит так переживать все время: вряд ли прекратятся на этом ваши отношения.
Немного помолчав, гость добавил:
- Когда я ехал сюда, он велел мне: «Приедешь, хорошенько выбрани ее».
На эти слова я отвечала:
- По какой же причине он мог сказать такое? Но, даже если бы он меня и не бранил, я все равно покину храм!
- А если это так, то ведь вам все равно: выезжайте сегодня. Тогда я смогу вас проводить... Мне так горько было видеть таю, когда он отправлялся из столицы, чтобы несколько дней провести здесь, в горном храме... Как он спешил!
Но я не выказала расположения слушать его далее, и, немного отдохнув, он возвратился один. Оставшись наедине с собой, я подумала, что все они одинаковые - приезжают сюда, расстраиваются, а о большем никто не спрашивает.
***
Так понемногу проходило время. Из столицы я то от одних, то от других получала письма. Читаю: «Я слышала, что господин сегодня собрался куда-то поехать. Если Вы и на этот раз откажетесь приехать с ним, тогда люди подумают, что в Вас не осталось ничего мирского. Больше за Вами господин вряд ли приедет. А если все же Вы после случившегося решитесь приехать в город сами, люди могут посмеяться над Вами».
Все писали мне одно и то же. Однако эти письма не казались мне убедительными, и я постоянно пребывала в раздумьях, как лучше поступить.
***
Тем временем в столицу из провинции приехал наконец человек, которого я в таких случаях спрашивала, как быть, - мой отец. Он как был, прибыл ко мне, рассказал, что делается в мире, и непреклонно заявил:
- Я писал тебе, что считаю - это неплохо, что ты сюда уехала. А сегодня мне так стало жаль мальчика! Ему надо быстрее поправляться. Сегодня день благоприятный, и вы можете вернуться вместе со мной. Я приеду за вами хоть сегодня, хоть завтра. - В словах его не было ни тени сомнения; я и вовсе обессилела и подчинилась его воле.
- Тогда завтра приеду опять, - решил отец, отправляясь в столицу.
***
Мои думы запутались, как говорится, словно поплавок на удочке у рыбака, как вдруг раздался шум - кто-то приехал. Я подумала: «Наверное, это он», - и все в голове у меня перемешалось. На этот раз у Канэиэ не было никакой нерешительности, он проследовал в помещение, и, едва он вошел, я было раздвинула ширму, попытавшись укрыться за нею, но безрезультатно.
Увидев благовония, которые я возжигала, четки, которые перебирала, и сутры, лежавшие открытыми, он воскликнул:
- Как ужасно! Я даже не думал, что зашло так далеко. Кажется, ты действительно дошла до крайности. Я думал, что ты все же уедешь отсюда, и приехал за тобой, но теперь думаю, не грех ли это? А как таю думает насчет того, чтобы остаться? - спросил Канэиэ сына, и тот, потупившись, произнес:
