Руслан Мельников - Тевтонский крест
– Чудной ты человек! Впрочем, коли сам отказываешься покарать мерзавца, этим займется Збыслав.
Его хлебом не корми и медом не пои – дай только на ристалище порезвиться. Вручим обоим по мачуге и…
Думаю, надолго поединок не затянется.
– И это тоже будет Божий суд по Польской правде? Брови Освальда сошлись к переносице. – Нет, Вацлав, это будет мой суд, по моей правде. Яцек – лжец. А лжецов я не терплю.
Глава 28
Збыслав вернулся без Яцека. И без княжны. Зато зачем‑то волочил к костру Богдана. Тащил прямо по земле – за шиворот. Лучник Богдан был напуган. А еще – пьян в дупель!
– Убегли! – выдохнул Збыслав. – Вместе убегли. И княжна, и рыжий!
Рывком – так что затрещал воротник прочного волчьего тулупа – он приподнял обессилевшего Богдана.
– Этого вот… – литвин‑оруженосец сплюнул от омерзения, – дядька Адам оставил у шатера – княжну сторожить, а он…
– Так я ж не знал… – Язык пьяному лучнику повиновался плохо, мысли увязали друг в друге, не успев толком оформиться в затуманенной алкоголем голове. – Я это… сидел… ну, стоял то есть… А она… ну, а потом он… А я ж думал, что все взаправду… Раз пан Освальд приказал, разве мог я… Никак не мог… потому и не ослушался… и ушли… Я даже не понял… А оно так…
– Воды! – рявкнул Освальд. – Родниковой.
Сразу пять человек бросились выполнять приказние. Через пару минут огромная бадья – та самая, которой принимал ванну Василий, – стояла у костра. По знаку рыцаря Збыслав сунул Богдана головой ледяную воду. Продержав его там чуть дольше, чем следовало, выпустил. Бедняга зашелся в кашле. Однако не успел лучник отдышаться, как Освальд снова повелительно махнул рукой. Збыслав окунул свою жертву снова.
Процедура повторилась трижды. И теперь жалкий мокрый, дрожащий Богдан гораздо лучше владел языком. Глаза молодого стрелка прояснились, содержимо черепной коробки, вероятно, тоже.
– Говори! – прошипел Освальд. Богдан заговорил. Четко, кратко и, главное, честно. Выполняя распоряжение Освальда, лучники дядьки Адама доставили княжне в шатер все, что могло eй пригодиться: одежду, дорогие ткани, мягкие подушки теплые шкуры, жареное мясо и прочую снедь. Даже снабдили небольшим бочонком медовухи и целым арсеналом серебряных кулявок – на выбор.
Княжна подаркам не обрадовалась, а впала в истерику. Сначала из шатра полетели звонкие кубки, потом – шкуры и скрученное в узлы тряпье. Напоследок выкатился, чуть не отдавив ногу дядьке Адаму, бочонок. Мясо, правда, прочую еду и кое‑что из принесенных одежд Аделаида себе оставила, но ругалась долго и усердно.
Тогда дядька Адам распорядился отнести выброшенное добро обратно. Но не все. Медовуху, раз уж княжна побрезговала, лесные стрелки решили выпить сами. Дно у бочонка высадили тут же, но, как назло, именно в этот момент прозвучал клич о начале Божьего суда. Помаявшись немного, лучники все‑таки предпочли ристалищное зрелище хмельному меду. А охранять княжну оставили бедолагу Богдана. При этом ему строго‑настрого запретили прикасаться к непочатому бочонку. Но горе одинокого стрелка, лишенного возможности наблюдать за палочным поединком, оказалось сильнее всяческих запретов.
Когда у входа в шатер примостился Яцек, Богдан допивал вторую кулявку и был только рад словоохотливому собеседнику. Слушать отдаленные возгласы с ристалища в одиночестве было просто невыносимо. Богдан разглагольствовал и пил, пил и разглагольствовал. С каждым кулявочным заходом он черпал из бочонка все щедрее. Яцек же от угощения вежливо отказывался, сетуя на боли в брюхе, чем изрядно повеселил стражника.
В конце концов Богдан захмелел окончательно. А Яцек под эту дудку осторожно объяснил, что вообще‑то его к шатру прислал сам Освальд.
– Я? Прислал? – взревел рыцарь. Богдан дрожал теперь совсем не от холода.
– Рыжий кмет сказал, будто пан рыцарь после Божьего суда желает встретиться с княжной. Наедине – за лагерем, чтобы… чтобы… ну… с ней… того…
– Продолжай, продолжай! – Освальд с трудом сдерживал себя.
У Богдана хватило ума потребовать доказательств. «А то, что я, как последний дурень, сижу здесь, пока все глазеют на драку, – разве не доказательство?» – спросил Яцек. Довод показался убедительным. В бочонке еще оставалось немного медовухи, и лучник махнул рукой: забирай княжну и проваливай.
– Дальше? – Усатое лицо Освальда покрывалось красными пятнами.
– Яцек снял шапку и переговорил с княжной. Очень почтительно – через порог, даже не осмелившись войти внутрь. Говорил что‑то про Вроцлав, где остановился какой‑то Сулислав, брат какого‑то Владислава Клеменса. Кмет утверждал, будто знает дорогу и может провести… Я уж ничего не соображал. Думал, Яцек так панночку выманивает к пану ры…
– Дальше?!
– Они ушли, – еще глубже вжал уши в плечи Богдан. – Уехали то есть. Взяли двух оседланных лошадей у коновязи… Княжна – свою гнедую лошадку, Яцек какого‑то…
– Скотина!
Кулак Освальда сбил незадачливого Богдана с ног, падая, тот опрокинул лохань. Оттуда водопадом ливануло в костер. Тлеющие под останками кабаньей туши угли возмущенно зашипели. Дым, пар, взметнув шийся вверх пепел мгновенно окутали грозную фигуру добжиньца.
– Рыжий мерзавец! – послышалось из недр белого облака. – Ты все понял, Вацлав?! Понял, да?! Этот Яцек услышал о награде за княжну и теперь везет ее прямиком к Казилиру. Если по пути в Вроцлав они не наткнутся на татар, быть Агделайде супругой куявского князя, а тевтонским замкам стоять в Малопольше.
– У тебя же, Освальд, постов вокруг лагеря везде понапихано, – заметил Бурцев.
– У дозоров приказ, никого не подпускать к лагерю. О том, чтобы не выпускать, приказа не было. Тревогу‑то до сих пор никто не поднял. Эх, поздно спохватились.
Негодуя, добжинец сжал кулаки:
– Седлать всех коней, что есть. Збыслав – со мной! Янек, кличь краковских дружинников! Дядька Адам, поднимай лучников! Бери тех, кто привычен к скачке и верховому бою!
– Я тоже поеду, Освальд, – напомнил о себе Бурцев. – Раз уж в оруженосцы к тебе попал.
– Хорошо. Для тебя лошадь найдется. Оружие бери вон из той кучи. Только поторопись – ждать не будем.
Особенно мудрствовать Бурцев не стал, да и времени не было. Легкий круглый щит. Шлем, похожий на остродонную кастрюлю, прочно севший на войлочную шапочку‑подшлемник. Кожаный панцирь с металлическими нашлепками (надевая его, Бурцев с тоской вспомнил о безвозвратно утерянном титановом бронике). Обоюдоострый меч в поношенных ножнах на длинной перевязи… Подумав, он перекинул через плечо колчан с короткими стрелами и арбалет. Какое‑никакое, а все же оружие дальнего боя, – должно пригодиться.
– Вацлав, пора! – Збыслав при полном вооружении гарцевал рядом на горячем коньке. В левой руке литвина болтался круглый щит и позвякивала намотанная на кулак цепь грозной мачуги. Правой Збыслав держал поводья молодой кобылки в яблоках. Уже оседланной.
– Ее звать Урода, – кивнул Збыслав на кобылку. – Красотка, значит, по‑польски. Не очень прыткая и очень ленивая. Так что погоняй – не жалей, иначе отстанешь. Другой свободной клячи, извини, не нашлось.
– И на том спасибо, – Бурцев мельком глянул вокруг.
Всадники – хорошо вооруженные дружинники и бездоспешные волчьешкурые лучники – уже нетерпеливо ерзали в седлах. Даже Освальд, на котором железа было побольше, чем на остальных, был готов к скачке. Его крупный боевой конь грыз удила и рыл копытом землю. Да, по скоростному влезанию в доспехи Бурцев явно отставал от партизан.
Взмахом руки добжинец подал знак к выступлению. Золоченые рыцарские шпоры вонзились в конские бока. Збыслав бросил Бурцеву поводья Уроды, а сам устремился вслед за господином. Загрохотали копыта. Всадники сорвались с места в карьер. Помчались гурьбой, напролом, через кустарник и частокол деревьев. Понеслись по густому лесу, как по чистому полю, – рисково, бесшабашно.
Чтобы не отстать, пришлось буквально взлетать в седло на скаку. Щит чуть не соскользнул с руки. Бурцев, выругавшись, все же удержал его в последний момент за переметный ремень. Хорошо, хоть стремена более‑менее подходили под длину ноги. А вот о шпорах или хотя бы захудалом хлыстике он не подумал. Ладно… Удары пяток сдвинули флегматичную лошадку с места, а сильный шлепок по крупу мечом в ножнах за ставил ее развить необходимую скорость.
Глава 29
В мчащемся через лес разношерстном отряде на считывалось десятка три человек – вся немногочисленная конница добжиньца. Всадники гнали лошадек по следу беглецов. Благо отпечатки восьми подкованных копыт отчетливо выделялись на влажной земле и в пятнах грязного недотаявшего снега.
Следы вывели их к грязно‑серой полосе, петляющей меж деревьев. Здесь след терялся, но и без неге все уже было ясно.
– Дорога беженцев! – прохрипел Освальд. – На Вроцлав! Впе‑е‑еред!
